На Северный фронт
На Северный фронт
На Центральном фронте наступило некоторое затишье. Воспользовавшись этим, командование на несколько дней освободило нашу эскадрилью от боевой работы. Необходимо было привести в порядок изрядно потрепанные самолеты. Да и отдохнуть не мешало. И вот нас отвели на аэродром возле одного из тыловых городков. Этот городок ничем не отличается от других небольших населенных пунктов. Те же грубо мощенные улицы с пучками полузасохшей травы меж камней, те же выбеленные мелом домики с каменными заборами, за которыми вяло шуршит потускневшая от зноя листва фруктовых деревьев. После Мадрида странной показалась провинциальная, словно застоявшаяся тишина городка.
Мы отдыхали. Впрочем, отдых не удался уже в первый день. Волощенко, еще недавно мечтавший поспать этак часиков тридцать, проснулся, как всегда, на рассвете.
— Интересно, — удивился он, протирая глаза, — почему-то не спится. Ладно, днем отосплюсь. Меня всегда днем тянет ко сну…
Панас к этому времени тоже проснулся, но сделал вид, что его разбудил Волощенко. Возмутился:
— Голос у тебя какой-то ненормальный! Ты своим шепотом мертвого разбудишь…
Но и днем почему-то никому из нас не захотелось прилечь. Побродили по городку — ничего интересного. И как-то само собой получилось, что мы забрели на аэродром. Механики возились во внутренностях моторов, латали пробоины, закрашивали заплаты. Помочь им? А почему бы и не помочь: время, по крайней мере, будет идти быстрее.
С трудом уломали механиков.
— В конце концов, вам приказали отдыхать! — сердился Хуан.
Уговорили испанцев с условием, что работать будем только до обеда.
После обеда день показался нестерпимо длинным.
— Сколько времени мы пробудем здесь? — уныло спросил вечером Бутрым, но никто не ответил на его вопрос. Ясно — пока не вызовут обратно в Мадрид. Засыпали недовольные.
Утром нас разбудил шум — приехали испанские летчики. Человек десять. Они вошли в нашу комнату и смущенно остановились у порога: думали, что мы спим.
— Откуда?
Из группы испанцев выступил стройный, красивый парень с вьющимися волосами.
— Клавдий, — отрекомендовался он. — Вот письмо из штаба.
Прочитываю письмо. Штаб предлагает нам дня три-четыре потренировать группу испанцев. Они только что окончили специальную программу обучения в летной школе. Это новое пополнение для республиканской авиации. Штаб дает молодым летчикам очень лестные оценки: почти все они добровольцы из рабочей и студенческой молодежи, мужественны, храбры, преданны республике.
— Ну что ж, — говорю я, — на аэродром!
По пути знакомимся. Некоторые из испанских летчиков — коммунисты или комсомольцы. Пылко жестикулируя, они говорят о том, как им не терпится скорее идти в бой.
С удовольствием принимаемся за полеты. Вначале объясняем летчикам смысл различных тактических приемов, затем демонстрируем эти приемы в воздухе. После этого испанцы сами отрабатывают элементы одиночного и группового боя. Мы же только поправляем их, указываем на ошибки. Они влюблены в авиацию, и не только потому, что профессия летчика кажется им романтичной (впрочем, этого никак нельзя отрицать), а по главной причине, что самолет — мощное оружие.
— О! Воевать на истребителе — это не стрелять из винтовки! — часто говорят они. — Франко непоздоровится, когда мы пойдем в бой.
С утра до вечера на аэродроме гудят моторы. Каждый из нас взял под свою опеку одного испанца. Мой ученик — Клавдий. Он мне понравился с первого взгляда, и чем больше я узнаю его, тем сильнее укрепляюсь в своем первоначальном впечатлении.
— Пришлось покинуть университет, — рассказывает он мне. — Хотя я уже учился на третьем курсе.
— Жалеете об этом?
Он удивленно смотрит на меня.
— Камарада Борес! Как вы можете говорить это? Что такое Клавдий и что такое республика! Клавдий — только Клавдий, а республика — это народ, это свобода и счастье народа! Вот победим — и я вновь вернусь в университетские аудитории. А пока будем учиться в свободное время! — И он хлопает рукой по оттопыренному карману летной куртки — в этом кармане у него всегда лежит какая-нибудь книжка.
— Довольно скоро обнаруживается, что Клавдий в свободные часы занимается и другим делом — пишет стихи. Вечером испанцы спрашивают его:
— Написал?
Не в пример большинству начинающих стихотворцев, он не смущается:
— Написал.
— Прочти, прочти, Клавдий!
Испанцам нравятся стихи, они слушают их внимательно, раздается восхищенное «буэно!» («хорошо!»).
Стих Клавдия точен и прост. Вслушиваясь в его строки, я с удивлением отмечаю, что в поэтический ритм каким-то чудом уложились советы, которые мы давали летчикам, во время полетов: «Не горячитесь! Храбрость без выдержки может привести к глупостям. Учитесь владеть собой. В любом, самом горячем бою трезво оценивайте обстановку».
— Придется стихи Клавдия взять на вооружение! — смеется вечером Панас, когда мы собираем партийное землячество, посвященное обучению молодых летчиков.
— Что ты смеешься? — сердито спрашивает его Бутрым. — Ничего не нахожу смешного. Замечательный парень этот Клавдий и пишет хорошие, очень нужные стихи. Я думаю, надо попросить его сочинить что-нибудь о тактике воздушного боя.
— Поэма о боевом маневре! О тактике!
Бутрым упрямо стоит на своем, и мне лично кажется, что в его словах есть правильная, здоровая мысль. А почему бы Клавдию действительно не написать о бое, о том, как он его представляет, и о том, как должны воевать республиканцы? Разве стихи хороши лишь тогда, когда они посвящены любимой девушке?
Я решаю поговорить об этом с Клавдием. Правда, мне еще никогда не приходилось иметь дело с поэтами, вдруг Клавдий обидится и скажет: «Камарада Борес! Разве стихи делаются по заказу? Это не пальто и не туфли!»
Но Клавдий и не думает обижаться. Он серьезно выслушивает меня и задумывается:
— Да, об этом следовало бы написать… — И воодушевляется, треплет рукой свои кудри. — Хорошо. Если будет свободное время, обязательно напишу! Летчики будут довольны!
И получается у Клавдия замечательно! Мужественно звучит каждая строка стихотворения, мускулистая, упругая, лишенная внешних красот, но зато энергичная, как боевой клич.
— Марш! — говорит кто-то.
— О да! Марш! — подхватывают испанцы, и неожиданно звонкий тенор высоко поднимает новую песню.
Оказывается, стихотворение написано размером широко известной песни республиканцев. Не ожидал этого эффекта и сам Клавдий.
Через некоторое время я убеждаюсь, что из Клавдия выйдет первоклассный летчик. Вчера в одиночном бою он меня так загонял, что я уже не знал, как спастись от его бурного натиска. Клавдий не только беспредельно храбр, но и расчетлив, чего пока еще нельзя сказать о других испанских летчиках. Остальным ученикам мы часто повторяем: «Старайтесь быть более уравновешенными. Не воюйте в одиночку. Всегда держите тесный контакт с товарищами. Не бейте врага растопыренными пальцами, обрушивайте на него крепко сжатый кулак». Клавдию не приходится говорить этого: в групповом бою он не бросается на противника очертя голову, умело выбирает позицию для атаки, все время видит создавшуюся в ходе боя обстановку, цепко держится за своим ведущим.
Учеба идет нормально, или, как принято говорить, планомерно. Деловой ход ее, правда, нарушает одно довольно скандальное событие, взволновавшее и нас и весь тыловой городок. Самое неприятное, что мы никак не могли предвидеть, что явимся главными виновниками переполоха.
Приезжаем вечером в гостиницу — нас встречает обеспокоенная хозяйка:
— Сеньоры! Это вы сегодня спускались низко над городом?
— Да, мы. Пролетали на бреющем. А в чем дело?
— О, что вы наделали! Я теперь так боюсь за вас!
— Но мы и вчера и позавчера тренировались в воздухе над городом. Что же случилось сегодня?
— Понимаете, ровно в полдень местные анархисты решили организовать свою демонстрацию, — объясняет нам хозяйка. — Здесь не Мадрид, здесь еще есть такие, которых можно соблазнить глупыми баснями. Публика уже начала собираться на площади, как вдруг ваши самолеты появились низко, над самой толпой. Жители врассыпную — не успели разглядеть, чьи самолеты. Анархисты кричат, зовут обратно, но их уже никто не слушает. Тем более что вы вновь пронеслись над площадью.
На лице женщины и тревога и удовлетворение.
— Скажите, это вы сделали сознательно? Вы, наверно, знали о демонстрации?
Куда там сознательно! Вот ведь неприятность… Дали анархистам повод болтать, что, мол, испанские коммунисты мешают свободному развитию других партий в республике, применяют насилие. Не может быть сомнений: нашу оплошность враги республики обязательно постараются использовать в своих агитационных целях. И еще как разукрасят картину! Чего доброго, появится и «пикирование», и «обстрел мирных жителей». За газетными «утками» у них дело не станет.
Смотрю на своих друзей — задумались. И только испанские летчики ликуют.
— Чему вы радуетесь? — спрашиваем их.
— Замечательно! Так им и надо, анархистам! Сволочи, пытаются изнутри разложить республику. Выкидывают фокусы за фокусами. Кричат на всех перекрестках: «Настоящая свобода не нуждается и в республике!» Замаскированные франкисты, вот кто они!
Мы согласны с такой оценкой. Но радоваться не стоит.
— Поймите, — говорим мы испанцам, — как завопят теперь эти предатели республики! Уж наверно раздувают кадило, льют грязь на коммунистов!
— Сеньоры! — прерывает наш разговор хозяйка. — Уже поговаривают, что анархисты решили расправиться с вами. Они не могут вам простить своей неудачи.
— Вот видите! — говорим мы испанцам. — Они еще попробуют помешать, а то и сорвать нашу учебу.
Заходим в комнату. На столе-лежит конверт с черной, траурной каймой. Ну, это уже смешной, дешевенький трюк! Ясно, кто подбросил это письмо.
В конверте записка-анонимка: «Убирайтесь из города, пока не поздно». Вместо подписи череп и крест.
Дураки, набитые дураки эти анархисты! Панас хохочет:
— Помнишь, Борис, почти такую же угрозу?
Как же не помнить! Ту первую анонимную записочку, которую подкинули нам в Мадриде, трудно забыть. Ею порадовали нас господа троцкисты. «Русские летчики! — обращались они к нам. — Зачем вы приехали в Испанию? За каждым углом вам грозит выстрел троцкиста». Ну кто же, кроме троцкистов, мог проявить такую заботу о нашем здоровье? Мол, уезжайте подобру-поздорову.
— Помню, — говорю я и сам думаю: «Здесь не Мадрид, городок маленький, коммунистов мало, сумеют ли они оказать противодействие анархистам, которые, видимо, свили здесь прочное гнездо?»
Подхожу к окну. Над городом сгустились сумерки. Обычно в это время улица пуста, а сейчас вдоль и поперек ее шныряют какие-то подозрительные типы. По части провокаций анархисты мастаки. Приглядываюсь к подъезду — возле него стоит группа людей. Э-э, да они вооружены!
Клавдий выбегает из комнаты и спускается вниз. Напряженное молчание. Прислушиваемся, что происходит у парадного. Вдруг раздался выстрел. Слышится торопливое топанье нескольких десятков ног. Поднимаются наверх. Мы вытаскиваем пистолеты.
Дверь открывается, и в комнату влетает Клавдий:
— Товарищи! Нас охраняют горожане! Ура!
Они толпятся у двери, усачи с охотничьими ружьями, кое-как вооруженные юноши.
— Входите! Входите!
Они заполняют комнату и сразу же начинают нас благодарить.
— За что? — изумляемся мы.
— Но ведь вы же разогнали этих проходимцев.
— И очень плохо, что так получилось!
Теперь уже изумляются горожане. Почему плохо? Очень хорошо! Мы внушаем им, что наш промах может повлечь за собой неприятные последствия, вызвать шум в печати.
— Пусть анархисты болтают что угодно, — говорят горожане. — Народ все равно не поверит им! Ну, а с вами они ничего не посмеют сделать. Мы уже их предупредили, чтобы они сами убирались из города.
Наутро наша учеба начинается так же, как и всегда. Но над городом мы уже не летаем: кто знает, может, еще какая-нибудь банда готовит «манифестацию».
Особенно распоясываются анархисты в тыловых районах страны, на фронтах их осаживают коммунисты. От вновь прибывших летчиков мы узнаем о попытке анархистов арестовать эскадрилью Серова. Только мужество, решительность самого Анатолия избавили эскадрилью от крупных неприятностей.
Слухи об этой наглой провокации анархистов доходят к нам не сразу — серовцы в это время стоят далеко от нас. Они в Каталонии, на одном из приморских аэродромов. Послали их туда на несколько дней — прикрыть с воздуха разгрузку республиканского парохода, прибывшего из Советского Союза.
Каталония — не Мадрид, влияние компартии там не так заметно. Анархисты решили, что их действия могут остаться безнаказанными.
Однажды, когда, вернувшись с задания, самолеты заруливали на стоянки, к машинам молча подошли люди в штатском. Пиджаки, куртки, гимнастерки, вооружение такое же разнообразное. И главное — ни у одного из этих подозрительных молодчиков не видно красной ленточки на груди или звездочки на головном уборе.
В этот момент Серов направлялся к своему самолету, намереваясь вылететь на разведку. Двое охранников преградили ему путь.
— Где ваш командир? Почему не вижу коменданта аэродрома? — спросил Анатолий, еле сдерживая готовый прорваться гнев.
Охранники молчали. Серов шагнул к самолету, но в то же мгновение охранники взялись за оружие.
— Мне нужно немедленно вылететь! — повысив голос, требовательно сказал Анатолий.
— Но эспосибле (невозможно), — ответил один из непрошеных стражей.
— Как это «но эспосибле»? — взорвался Серов. — Вы кто такие — коммунисты или фашисты?
— Анархисты, — последовал короткий ответ.
— Ах, вот оно что! — усмехнулся Анатолий. — Значит, «соратнички». Ну ладно, после разберемся, а сейчас мне надо лететь!
Прежде чем охранники успели что-нибудь сделать, Анатолий вскочил в кабину самолета. Мотор заработал. Четыре Пулемета разом дали несколько очередей. Серов, как обычно, всего-навсего проверял готовность оружия к бою. Но пулеметные очереди произвели на присутствующих весьма отрезвляющее действие. Охранники отскочили от самолетов. Серов пошел на взлёт.
Пока Анатолий находился в воздухе, на аэродром примчался комендант, он же начальник охраны. Еще вчера старательный, вежливый, предупредительный, он, выскочив из машины, набросился с руганью на команду, не сумевшую удержать Серова, и приказал сейчас же снять колеса со всех самолетов. В чем дело? Что произошло? Якушин потребовал от коменданта объяснений. Вместо ответа комендант, усмехаясь, заявил, что здесь не Центральный фронт, а Каталония и командует воздушными силами каталонский командующий. Якушин возразил, что у республиканской Испании единое командование, которому и следует подчиняться. Комендант, прищурившись, процедил:
— Анархисты борются против Франко самостоятельно, без помощи коммунистов!
Так вот в чем дело: провокация, предательство! И как раз в такой момент, когда эскадрилья очутилась вдали от своих товарищей, оторвана от своего непосредственного начальства, когда с Мадридом нет никакой связи.
— Потрудитесь, сеньоры, выполнить волю каталонского командования, — жестко звучит голос коменданта, — прошу садиться в автобус!
Летчики оглядываются: охранников уйма — видимо, мобилизованы все местные силы анархистов. Через полчаса летчиков привозят в гостиницу. У входа встает усиленный вооруженный наряд. Серовцам запрещено выходить даже на улицу. Эскадрилья фактически арестована.
На свободе один Серов. Он торопится, возвращаясь с задания: предчувствует неладное. Беспокойство увеличивается, когда Анатолий заруливает на стоянку: ни одного знакомого лица (где летчики?), самолеты стоят на колодках, колеса лежат под крыльями (это что такое?).
Не выказывая волнения, Анатолий нарочито спокойно вышел из кабины. Посмотрел на соседний самолет, медленно подошел к нему. Залез под крыло и не торопясь надел колеса. Затем вышиб одну колодку, другую.
Стоявший охранник разинул от неожиданности рот. Серов подошел к обомлевшему от удивления часовому и, подставив кулак к его носу, раздельно проговорил:
— Попробуй, гад, снять еще раз колеса!
Сказано это было по-русски, но охранник, по-видимому, прекрасно понял смысл фразы, подкрепленной весьма недвусмысленным жестом, и поспешно закивал головой.
Серов поднял колодки, зашвырнул их подальше и зашагал к гостинице. Он прошел мимо патрулей твердо, не обращая на них внимания. Открыл дверь в комнату, где находились летчики.
— Ну что?
Летчики бросились к Анатолию, обступили его и наперебой стали рассказывать о происшедшем. Серов слушал молча.
— Мне думается, Толя, что нас арестовали, — заметил Якушин.
Эти слова окончательно вывели Серова из себя. Хлопнув дверью, он выбежал из комнаты, пронесся мимо патрулей. Как раз напротив гостиницы находился гараж, ворота его были открыты. Перебежав через улицу, Анатолий вскочил в голубой «понтиак», машина рванула с места и, оставляя за собой клубы пыли, устремилась по дороге.
Все это произошло молниеносно и неожиданно. Оторопевший начальник охраны, беспомощно суетясь, вылил поток брани на своих подчиненных, потребовал от шоферов машину, чтобы догнать Серова. Те перемигнулись.
— Сеньор комендант, — пряча улыбку, заявил один из них, — в гараже была только одна исправная машина — ваша. Ее угнал русский командир.
Решительность Анатолия спасла эскадрилью. Он отсутствовал только четыре часа. За это время он успел добраться до Барселоны, поднять там шум, добиться категорического распоряжения штаба каталонского командования немедленно освободить летчиков, создать им условия для нормальной летной работы. Затем сразу же вернулся обратно. Вместе с Серовым прибыли представители штаба. Они энергично принялись за дело — быстро разоружили часть охраны, заменив ее надежными солдатами. Комендант был арестован.
Обо всем этом мы узнали, когда серовцы уже вновь свободно летали в испанском небе. Могли бы узнать раньше, если бы было время слушать радио. В день ареста серовцев радиостанция Саламанки передала в эфир фамилии всех летчиков его эскадрильи. Комендант работал оперативно.
Точка, тире, точка… Из телеграфного аппарата медленно выползает белая лента. Очередное приказание, что же еще может быть! Но телеграфист неожиданно круто поворачивается в мою сторону.
— Что там? — спрашиваю его.
— «Командиру эскадрильи Смирнову, — читает телеграфист. — Вашей эскадрилье сегодня же вылететь в район прежнего базирования. Командование эскадрильей возлагаем на Бутрыма. Вам надлежит остаться с эскадрильей испанских летчиков вплоть до особого распоряжения. Ждите телефонного разговора с командующим…»
Что бы это могло значить? Бегу к Бутрыму.
— Сегодня же вылетать? — спрашивает он меня.
— Ну, конечно!
— А ты остаешься?
— Ясно, остаюсь.
— Ничего не понимаю! — пожимает плечами Бутрым. — Может быть, их доучить надо, а всю нашу эскадрилью нецелесообразно держать в тылу?
— Может быть.
С нетерпением жду звонка. Проходит час. Наконец-то!
— Вас просят к телефону!
Слышу знакомый голос командующего истребительной группой Евгения Птухина:
— Я вызвал вас, товарищ Смирнов, чтобы поговорить с вами об одном важном деле. Прежде всего, командование благодарит ваших летчиков, которые помогли нам подготовить новую республиканскую эскадрилью. Это значительное подкрепление — и знаете, куда мы думаем направить его? В Астурию.
Петр Бутрым
— Понимаю. В Астурии, говорят, тяжело?
— Очень. Особенно в воздухе. Сейчас мы имеем там только две республиканские эскадрильи, и то неполного состава. Вот уже несколько месяцев они ведут изнурительную, неравную борьбу, так как в численном отношении противник превосходит их чуть ли не в десять раз. Вы должны им помочь. Мы хотим назначить вас командиром новой эскадрильи испанских летчиков. Той самой, которую вы обучали.
Выхожу из аппаратной в некотором смятении. Возле самолета стоит Клавдий.
— Камарада Бутрым просил меня передать вам еще раз привет и пожелания скорейшей встречи.
— Как! Они уже улетели?
— Но вы же сами их торопили! Какой-нибудь час назад вы сами прощались с ними!
Верно, верно…
— А мы скоро отправимся вслед за ними?
— Мы отправимся в Астурию, — отвечаю я.
— И вы? — живо спрашивает Клавдий.
— Да. Я назначен командиром вашей эскадрильи.
Мгновение Клавдий смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Компаньерос! Компаньерос! — кричит он. — Скорее ко мне! Вы слышали новость?