Глава третья

Глава третья

1

В конце июня от военного лагеря Майи потянулась длинная походная колонна отправлявшейся на фронт русской бригады. На предложение французского командования перевезти бригаду автотранспортом генерал Лохвицкий ответил отказом: русские не привыкли ездить в автомобилях, у них голова кружится от скорости движения, русский солдат любит ходить пешком. И потянулись походные колонны по шоссе на Соммсу, Витри, Шалон, Ля Вёв, Мурмелон ле-Гран.

Выступали каждый раз рано на рассвете и, смотришь, к полудню заканчивали переход. Дороги хорошие, в основном гладко укатанные щебенчатые шоссе. Главное, прямые, без всяких поворотов и крюков. В России эти «повороты» и «крюки» всегда заставляли офицеров пользоваться картой, чтобы не сбиться с направления, а карта зачастую была неточной. Тогда-то, как правило, и возникали пресловутые «гаки» в добавление к обычным переходам, например: «тридцать с гаком», «сто с гаком» и т. д.

— Да, культура! — восхищались дорогами солдаты. — До того все ясно, что даже заблудиться невозможно.

Очередной переход был завершен к полудню, и солдаты расположились на ночлег в тенистом лесу вдоль ручья на подступах к Шалону-сюр-Марн. Говорили о том о сем. Вспомнили про Мишку, прирученного медведя, которого привезли с собой во Францию. Когда тронулись в поход, он шел за повозкой. С непривычки сразу натер о щебенку лапы. Сел и сидит, поглядывает на вздувшиеся подошвы. Его так и сяк, а он ни с места. Тронут лошади повозку, а Мишка хвать лапами за колеса и назад ее. А сам ревет. Долго маялись с ним, пока не догадались надеть ему на ноги специально сшитые ботинки. Да только медведь разъярился и порвал их в клочья. Пришлось санитарный автомобиль подавать.

— Во, наш Мишка не хочет топтать французские дороги, подавай ему автомобиль! — засмеялся Петька Фролов.

— Правильно, — поддакнул кто-то из пулеметчиков, — он умнее нашего генерала.

Плотно пообедав, солдаты крепко уснули. Быстро пролетела короткая летняя ночь, и рано-рано утром горнисты заиграли подъем. Бивак зашевелился, как муравейник, готовясь к походу.

Утром прошли через городок Шалон, разбудив его жителей озорной солдатской песней. В городе свернули налево, пошли на Ля Вёв и вскоре расположились в бараках Мурмелона. Там переночевали, связались с французами, занимавшими окопы на передовой позиции, и ночью выступили им на смену, проделав километров шесть по ходам сообщения, носившим громкие названия: «Центральный бульвар», «Бульвар святого Мартина», «Бульвар Сен-Жермен». Наконец стрелка указала: «Аванпост № 2». Туда, соблюдая особую тишину и маскировку, и направились пулеметчики.

«Ну, вот и опять на фронте», — подумал Ванюша. Бывшие фронтовики быстро осваивались, а необстрелянные солдаты ко всему приглядывались, прислушивались. День прошел в изучении местности и расположения траншей противника, которые проходили по господствовавшему холму. Оттуда, должно быть, хорошо просматривались французские позиции.

Французский капрал все старательно пояснил, указал расстояния до целей. Сдал по описи инвентарь поста: бочки с водой, дрова, провода, телефоны, матрацы, убежища. Кстати, убежища были оборудованы глубоко под землей. Вниз вели тридцать восемь ступенек, а там — крепкое дубовое крепление, как в шахте, по бокам деревянные клетки, обтянутые железной сеткой, а на них солдатские матрацы. Это — койки. Для начальника пулемета даже отдельная комната с одной койкой, столом, сбитым из досок, запасом ручных гранат и патронов в лентах. Из убежища два выхода — один от начальника пулемета прямо в траншею к стрелкам и другой — из общего помещения к пулеметному, крытому, хорошо замаскированному гнезду.

— Ну, тут можно воевать! Это тебе не русский фронт, там, бывало, все на живую нитку, — поговаривали пулеметчики.

Аванпост № 2 представлял собой небольшой, хорошо укрепленный узел, выдвинутый от передовых траншей в сторону противника метров на триста — четыреста. С траншеями он соединялся отдельным крытым ходом сообщения. На аванпосту располагался пулемет под начальством Ивана Гринько и стрелковое отделение шестой роты. Ответственным за пост как начальник более мощного огневого средства — пулемета — был назначен Ванюша. Со всех сторон аванпост прикрывали проволочные заграждения в несколько рядов.

Впереди метров через восемьдесят — сто начинались широкие полосы проволочного заграждения противника в пятнадцать — восемнадцать рядов кольев, а сзади пролегала густая полоса французских заграждений. Ее ширину было даже трудно определить. Всю местность, изрытую воронками и траншеями, перекрывали широкие ржавые полосы колючей проволоки. К тому же там были установлены всякие сюрпризы и натяжки. Заденешь такую штуку — и сразу взлетит сигнальная ракета. А между окопами полно спиралей Бруно из колючки.

И так по всему западному фронту. Обе стороны зарылись в землю. Господствовали позиционные формы войны. И немцы, и французы сделали все, чтобы как-то сдвинуть фронт с места. Но не тут-то было! Ничего не помогало: ни сапы, ни подкопы, ни вылазки, ни набеги. Фронт окаменел, словно отлитый из цемента. Стороны привыкли к этому и спокойно отсиживались в окопах. Был спокоен и так называемый участок Оберив, который заняла русская бригада.

Пулеметчики изнывали от безделья. Все истории, правдоподобные и выдуманные, были пересказаны, все фокусы, кто какие знал, показаны.

Один фокус особенно запомнился. Антон Корсаков посадил перед собой Андрея Хольнова, не верившего ни в какие чудеса, подкрутил свои рыжие усы, сосредоточился, попросил Андрея сложить руки, туго переплетя пальцы, и потом долго их держал в своих руках, что-то нашептывая, чуть шевеля губами. Затем отпустил и говорит:

— А теперь, Андрюша, разведи руки.

Хольнов, как ни пытался разъединить пальцы, сделать этого не мог, хотя видно было, что он напрягал все силы — на лбу даже пот выступил. Но вот Антон опять взял его руки, накрыл своими ладонями, затем быстро их отнял:

— А ну-ка, попробуй теперь...

Руки Хольнова свободно разошлись. Все легко вздохнули, но продолжали соблюдать тишину — единственное условие, которое поставил Корсаков, прежде чем начать свой опыт.

— Можете разговаривать, — сказал Антон.

Но пулеметчики, потрясенные увиденным, не могли вымолвить ни слова. А Корсаков поднялся и вышел из пулеметного гнезда, ухмыляясь в усы.

— Андрей, что с тобой было, почему ты не разъединил руки? — допытывались пулеметчики.

— А я и не пытался их разъединять, — с напускной небрежностью ответил Хольнов. — Думаю, пусть Антон потешится.

Но никто в это не поверил, все видели, что Хольнов лукавит, и проникались к Антону каким-то суеверным чувством. Ванюша слышал о прошлом Корсакова: говорили, что он работал в цирке и прислуживал гипнотизеру. Теперь Антон доказал, что не зря всегда носит с собой книжки по черной и белой магии. Книжки были засаленные и обтрепанные, но Антон бережно обертывал их в бумагу, подшивал и подклеивал пожелтевшие от времени оторвавшиеся листы...

Много было странностей у этого солдата. Он не пил и не курил. Очень старательно записывал в свою самодельную записную книжку все услышанные им французские слова, записывал так, как они ему слышались, то есть чаще всего довольно неправильно, заучивал их и с грехом пополам разговаривал с французскими солдатами. Он был не очень опрятен: гимнастерка у него быстро засалилась, сапоги никогда не чистил, белье не любил стирать, но любил выворачивать свою грязную нижнюю рубаху и с удовольствием бил вшей, сидя где-нибудь на солнце, так что даже слышался треск. Товарищи его сторонились. Это обижало Антона.

— Хороший солдат должен иметь вшей, — твердил Корсаков. — Что это за солдат без вшей, это просто интеллигентик, а не солдат.

Но чаще всего, слыша упреки товарищей, Корсаков отмалчивался и все о чем-то думал. Только когда пулеметчики очень уж его донимали, он озлоблялся и начинал огрызаться.

Ванюша не сторонился Антона: чувствовал в нем что-то необыкновенное, какое-то превосходство над собой и другими солдатами, а после опыта с Андреем Хольновым окончательно проникся к Корсакову чувством уважения. Они часто беседовали, и Антон рассказал Ванюше о «чудесах» цирковых фокусников. Он говорил, что если человек очень сосредоточится на одной мысли и глубоко поверит в то, чего хочет достигнуть, то он добьется своего: его желание обязательно передастся другому, и тот вольно или невольно сделает все, что ему мысленно прикажешь. В этом весь секрет гипноза. Только надо очень верить, верить до самозабвения в силу гипноза и в свою силу — тогда опыт удастся. Если же этой глубокой веры не будет, то ничего не получится. Так объяснял тайну гипноза литовец Антанас Корсакас, записанный в канцелярии для простоты Антоном Корсаковым.

2

Жизнь пока шла безмятежно и тихо. Гринько давно освоился с ролью командира, да, впрочем, ему не трудно было освоиться с нею: он повоевал, отлично знал свое дело. А главное, его любили солдаты за добрую, отзывчивую душу, за независимый от начальства нрав, за то, что он порой смело и прямо отвечал на поставленные им же самим вопросы: «Почему французы живут без царя? Значит, и мы так можем жить». «Почему французы не называют своих офицеров всякими благородиями и превосходительствами? Значит, и нам надо ввести такой порядок». «Почему французы не бьют по морде и не порют розгами своих солдат? Значит, и у нас нужно так сделать».

— Дисциплина у французов неплохая, — говорил Ванюша. — вон как дерутся под Верденом. А у нас розгами хотят укрепить дисциплину.

Много возникало вопросов, которые требовали своего разрешения, — пулеметчики задумывались над ними. Франция благоустроена — дороги прекрасные, дома в деревнях каменные, под черепицей. Рабочие по восемь часов в день работают. А урожай какой собирают — по сто и сто пятьдесят пудов пшеницы с десятины. Разве на родине сохой наковыряешь столько? Даже помещики такого урожая не собирают. Много, много было всего, что бросалось в глаза русскому человеку. Было над чем задуматься. И солдаты, в массе своей далекие от политики, задумывались. А Ванюша высказывал свои мысли безбоязненно, вслух. До начальства доходили сведения о вольнодумстве Гринько, оно присматривалось к Ванюше, но придраться не могло — службу он нес исправно. К тому же он был истинный патриот России — это знали все.

Вообще пулеметчики в расчете Ванюши подобрались дружные. Наводчик Жора Юрков — слесарь архангельских портовых мастерских, чудесный гармонист, артельный, веселый парень. Любил он, правда, выпить лишнего, но Ванюша оберегал его от нападок начальства, как только мог, считая, что такого солдата следовало оберегать: Юрков отлично стрелял из пулемета и хорошо знал материальную часть. Андрей Хольнов — высокий статный шатен с небольшими, коротко подстриженными усиками и карими задумчивыми глазами. Наверное, его очень любили ткачихи с Трехгорки. Работал он там наладчиком. Скромный, непьющий, он так охотно устранял всякую неисправность в станке, что кажется, не для хозяина старался, а из-за любви и уважения именно к ней, ткачихе. Таким же скромным и отзывчивым остался он и на фронте. Женька Богдан — прирожденный ловелас, но все же хороший боевой товарищ, он друг Ванюши и его житейский наставник. Петр Фролов — здоровенный псковский крестьянин, хаживавший в Питер на отхожий промысел (канавы в городе копал), сейчас он исправный солдат. Не промах парень и по женской линии, хотя женат и имеет двух детей. Слава Лапицкий — поляк, матрос торгового флота. Он грубоват, любит выпить и приврать о заграничных плаваниях, немного говорит по-английски; лицо у него в прыщах, но приятное. Где-то в тылу, за лесочком, недалеко от артиллерийских позиций, находится с лошадьми Степан Кондратов. Но он тоже наведывается на аванпост № 2 — каждый день приносит обед пулеметчикам. Это сумрачный, молчаливый забайкалец, старатель, лет тридцати пяти. Имеет где-то семью: жену и много детей. Очень храбрый, солдат он называет «паря», и его все уважают.

Словом, это было чудесное товарищество, проникнутое глубокой дружбой: никто никогда не выдаст, и все готовы крепко постоять друг за друга. Каждый день они тесным кружком сидели у пулемета и по очереди рассказывали о своей жизни. Все очень скучали по дому. У Ванюши не было дома — он очень тосковал просто о родине, о России, о своей славной Украине. Часто вспоминал Казань, госпиталь, Валентину Павловну, Веру Николаевну и, конечно, свою маму. Антон помимо того, что показывал фокусы, делал из гипса всякие фигурки. Грунт был меловой — почти чистый гипс, и из целого куска действительно можно было сделать любую вещь: подсвечник, пепельницу, статуэтку... Этим и любил заниматься Антон, а между делом все думал о своей черной и белой магии.

Траншею давно обжили. По глубокому дну ее были проложены деревянные решетки, а под решетками проходила канавка, по которой стекала во время дождя вода; правда, в низинах сток был плохой, и вода туда собиралась из всех окопов и траншей. Ее приходилось вычерпывать, а она снова натекала, и траншея наполнялась белой и тягучей, похожей на сметану, жидкой грязью. Приходилось ходить по этой жиже, пока она не загустеет, тогда ее выбрасывали лопатами за бруствер. По стенкам траншей прикреплены планки с роликами, на которые натянуты телефонные провода. По решеткам на дне траншеи проложена миниатюрная узкоколейка для подвоза боеприпасов, пищи, дров, воды. Все уже знакомо, все изучено до тонкости... Чем заняться?

Как-то неожиданно для себя пристрастились к картам. Как-никак, а солдат получал двенадцать рублей, младший унтер-офицер — пятнадцать, старший унтер-офицер — восемнадцать... Да за каждый Георгиевский крест по три рубля дополнительно. Это были заграничные повышенные оклады, не то что на русском фронте — семьдесят пять копеек в месяц. В общем, в переводе на франки получалось неплохо — рядовой получал тридцать два франка пятьдесят сантимов. На эти деньги можно было щегольские ботинки купить или литров двадцать простого виноградного вина...

И начали пулеметчики играть в очко. Ванюша не проявлял интереса к этой игре, но все же за компанию играл и, странное дело, обыгрывал всех. Через день или два все деньги солдат пулеметного расчета оказались у Ванюши. Потом он обыграл стрелковое отделение, и у него скопилось около шестисот франков.

Вскоре появились азартные игроки и в других взводах пулеметной команды. Самым удобным местом для картежной игры оказался аванпост № 2 — начальство сюда не заглядывало, а добраться до него легко.

Ванюша был совсем неопытный игрок, а деньги все же плыли к нему. Ударит по банку — и снимает. Иногда так, шутя, откроет десятку и говорит: «Давай туза бубей». И бубновый туз на самом деле приходит.

Денег у Ванюши скопилось много: Хольнов складывал их прямо в вещевой мешок — Андрей был за казначея, как самый положительный из пулеметчиков. Впрочем, сам Гринько не дорожил деньгами. К чему они ему? От войны ими не откупиться, хоть она уже и встала поперек горла. Андрей с Жоркой сходили на ночь в Мурмелон, накупили целый мешок разного шоколада, даже ванильного с орехами, принесли несколько бутылок бенедиктину, а также фотоаппарат «Кодак», пленки к нему и другие принадлежности. Жорка, конечно, вернулся пьяный, как его ни оберегал от этого Андрюша. Этот поход предприняли тайно от Федина и от всего начальства. Весь день после похода ребята отсыпались.

Совершенно неожиданно для пулеметчиков пришла смена: 1-й полк сменил части 2-го полка, и последний отошел в район Мурмелона в резерв корпуса. Один батальон был направлен на парад в Париж в честь французского национального праздника 14 июля — дня падения Бастилии, а остальные два батальона вели по ночам окопные работы — строили тыловые позиции. Но пулеметчикам было некоторое послабление: они учились стрелять из пулеметов на мурмелонском стрельбище.

Опять пошла беззаботная тыловая жизнь. Пулеметчики все подговаривали Ванюшу сыграть в карты с отборными полковыми шулерами. Он нехотя согласился. И вот ночью собрались в землянке под строгой охраной товарищей. Началась игра. Колоды карт новые, только что распечатанные перед игрой; на столике, освещенном двумя свечками, горка франков — ну чем не Монте-Карло! Банк держит завзятый картежник, обыгравший весь 3-й батальон. Он раздает карты и колоду кладет на стол. Все сосредоточенны и серьезны, лишь раздуваются ноздри от горячего дыхания, как у скаковых лошадей. Но Ванюша спокоен, даже легкомыслен. Он беззаботно следит за картами, но как бы между прочим запоминает порядок движения карт в колоде, их последовательность...

Рядом с ним Петька Фролов — он в роли телохранителя, да и деньги все у него. Через плечо у Петьки брезентовая сумка, а в ней — франки. Он отсчитывает и выкладывает тоненькие, хрустящие стофранковки.

Вот очередь Ванюши. На кону семьсот франков. Можно сразу вылететь в трубу или выиграть кучу денег. Ванюша даже не посмотрел свою карту и бьет по банку. Петька отсчитывает семь сотен и выкладывает на стол. Ванюша поднимает верхнюю карту из колоды и переворачивает ее — туз. Переворачивает свою карту — десятка червей. Очко!

Петька Фролов нервно вздыхает и жадными руками загребает деньги в сумку.

Потом еще один выигрыш Ванюши. Игра кончается — у партнеров денег больше нет. Ванюша и Фролов с сумкой тихо выходят из землянки. Их уже поджидают Евгений Богдан, Андрей Хольнов и Жорка Юрков. Все, довольные, направляются в свой барак.

3

Потом 2-й полк снова вышел на передовую линию на смену 1-му полку. Поступила команда: батальонам и ротам занять прежние места. Что ж, начальство рассудило верно: люди уже знают местность, ориентиры, цели, расстояние до них — зачем ставить их на новые участки? Ванюша со своим пулеметом и отделение из шестой роты направились на аванпост № 2.

Пулеметчики даже рады такому случаю: хотя и опасности больше, приходится сидеть прямо под носом у противника, но зато и от начальства подальше. Так по привычке заняли свои места. Но по всему чувствовалось: здесь многое изменилось. И действительно, 1-й батальон 1-го полка, занимавший позиции на аванпосту, так раздразнил немцев, что они в ночь на 17 июля после недолгой, но сильной артиллерийской подготовки пошли на этот батальон в атаку. Завязался короткий бой силовой разведки: 2-я рота батальона перешла накоротке в контратаку и отбросила немецких егерей, захватив четырех пленных, но зато дорого заплатила за это, потеряв тринадцать человек убитыми и тридцать шесть ранеными. Попало от артиллерийского огня и самому аванпосту. Было разрушено убежище. И сейчас еще видны следы ремонта. Приходится держать ухо востро.

Теперь участок, занимаемый русскими войсками, стал довольно беспокойным. Ночные разведывательные поиски участились с обеих сторон, и редкий день проходил, чтобы русская бригада не несла потерь. А начальство все стремилось к активности и организовывало одну разведку за другой. Этот coup de main (разведывательный поиск) стал обычным явлением. А ведь у французов до этого здесь была тишь да благодать...

Но пулеметчики все же приспособились к опасности. Ванюша увлекся своим фотоаппаратом, снимал товарищей и снимки отпечатывал на солнце. Андрюша Хольнов был у него подручным — готовил проявитель, закрепитель и проявлял пленку, а карточки делал Ванюша. Фотобумага была только для печати на солнце, о ночной, как ее называли, наши «фотографы» и понятия не имели.

На аванпост потянулись со всего полка желающие сняться. Они пробирались по ходу сообщения и искали Гринько. А он никому не отказывал: ведь как приятно солдату послать домой из далекой Франции фотографию, да еще такую, где он запечатлен прямо в траншее, под самым носом у немца! Ванюша был бескорыстен и брал деньги за карточки только для того, чтобы восполнить расходы на пленку и бумагу. Словом, работал по себестоимости. А вот Жорка Юрков — тот озорничал. Возьмет аппарат, когда все отдыхают, и давай пустым щелкать посетителей. И задаток с них берет, а потом на батарее у французов вина накупит. Французским солдатам выдавали на фронте по три четверти литра в день виноградного вина и по одной шестнадцатой литра кирша. Этого зелья можно было всегда купить у артиллеристов, вот Жорка и пользовался такой возможностью. Смотришь, он уже во хмелю, а Ванюше приходилось рассчитываться за его проделки, когда «клиенты» являлись за карточками.

— Ты, Жорка, хоть записывай, кого снимал пустым аппаратом, чтобы я знал, что их действительно надо снять, — просил его Ванюша.

— А вы мне давайте денег на вино, тогда я и снимать никого не буду, — парировал Жорка.

Пришлось пойти на такую сделку.

Как-то писарь команды Гагарин, в обязанность которого входило доставлять почту в окопы, принес письма. Пришли долгожданные весточки из родных мест! Радости солдат не было конца.

Получил и Ванюша два письма из Казани: одно от Веры Николаевны (Ванюша с ней переписывался, но с единственной целью — узнать что-либо о Валентине Павловне, с которой связи не имел), а второе — от самой Валентины Павловны. Трудно передать ту радость, которую он испытал. Но виду не подал, только в глазах засветился огонек счастья.

Рядом с пулеметным гнездом грохнула немецкая мина, всех обдало пылью и белыми крошками гипса. Пулеметчики инстинктивно пригнулись, притихли, а Гагарин покатился по крутым ступенькам в убежище. Переждав очередной обстрел, все принялись читать свои письма.

Вера Николаевна — Ванюша распечатал ее письмо первым — писала, что по нему очень скучает Игорек и все собирается ехать во Францию. Как бы между прочим Вера Николаевна сообщила: к Валентине Павловне неожиданно приехал в гости прапорщик Манасюк, отрекомендовался, сказал, что знает ее по словам Ванюши. Время у них пролетело весело, и он, кажется, женился на Валентине Павловне. Собирается устроиться — вернее, его собираются устроить — где-нибудь в запасном полку в кадрах.

Это известие словно громом поразило Ванюшу. Ему сразу стало жарко, на лбу выступил пот, и он спустился за Гагариным в убежище, чтобы товарищи не заметили его растерянности. Перед глазами сразу встала казарма с трехъярусными нарами в 1-м пулеметном Ораниенбаумском запасном полку и тот вечер, когда он писал на тумбочке письмо Валентине Павловне, сидя на нижних нарах. Только под конец он заметил, что его письмо прочитал ефрейтор Манасюк... Но ведь когда Ванюша выругал его за это, Манасюк дал слово, что поедет к Валентине Павловне только для того, чтобы рассказать ей, как Ванюша Гринько крепко ее любит. Вот и рассказал... Какой подлец!

Всю ночь не спал Ванюша. Он дежурил у пулемета, а мысли его были далеко-далеко, около Валентины Павловны. Он сжимал ее письмо в своем нагрудном кармане, но еще не читал его. Ему хотелось, чтобы все, о чем сообщала Вера Николаевна, было неправдой.

Наступило утро, небо над немецкими позициями начало розоветь, и наконец показался краешек красного солнца. Ванюша решил прочесть письмо. Разрезав осторожно конверт острым перочинным ножичком, которым обрезал края фотобумаги, когда она не вмещалась в рамку, Ванюша осторожно достал письмо.

«Доброе утро, дорогой друг Ваня! Я только что встала и нежусь на солнышке за папиным письменным столом. Вот пишу Вам письмо...»

Ванюша на минуту оторвался от письма. «Дорогой друг Ваня!» Не может быть, чтобы женщина, вышедшая замуж, писала такие нежные слова. И он продолжал читать:

«...На днях совершенно неожиданно явился ко мне прапорщик Манасюк и отрекомендовался, что он меня хорошо знает по Вашим словам. Меня это очень озадачило, и было больно и грустно за Вас: он многое рассказал мне с Ваших слов о наших отношениях и... рассказал о том, чего не было. Ну, бог с Вами, пусть он простит Вас. Мне теперь все равно. Он пробыл у нас неделю — она пролетела как чудесный миг. Кончилось тем, что я вышла за него замуж...»

Внутри Ванюши что-то оборвалось, горький комок подкатил к горлу. Но он заставил себя дочитать письмо до конца:

«...С большим огорчением проводила его в Симбирский запасной полк, куда он получил назначение по нашей протекции. Жаль, что Вы мне не писали эти полгода. Неужели все чувства угасли и все прошло и развеялось, как дым? Я видела Ваше фото у В. Н. Вы выглядите таким молодцом, возмужали. Желаю Вам счастья.

Крепко Вас обнимаю.

Вал. Снегирева.

P. S. Фамилию я оставила свою, его фамилия мне не нравится.

В».

Какое-то время Ванюша сидел, тупо упершись взглядом в доску, которая закрывала бойницу пулеметного гнезда, потом глубоко вздохнул. Ему было нестерпимо обидно и больно, что Манасюк ради достижения своей цели пошел на подлость, оклеветал его, Ванюшу, в глазах Валентины Павловны, выставил его лгуном, вызвав у нее озлобление и ненависть к нему.

Но сама-то Валентина Павловна! Как она могла поверить Манасюку, от которого за версту пахнет подлостью?

— Ну и черт с вами! — вырвалось у Ванюши.

Проснувшийся от этого возгласа дежуривший с ним у пулемета Андрей Хольнов удивленно посмотрел на своего друга.

И странно, будто что-то тяжелое свалилось с Ванюшиной души, и она, облегченная, просветлела. Больше Ванюша не получал писем от Валентины Павловны, да и не хотел их получать, но зато аккуратно переписывался с Верой Николаевной. Теперь она предстала перед ним в каком-то новом свете. Ванюша понял, что это настоящий, преданный друг.

4

«Солдатский вестник» сообщил, что какой-то разведчик слышал в тылу немцев русскую речь. И вот пошли приготовления к разведке. Нужно было захватить пленных и узнать, в чем дело. Может быть, немцы используют русских пленных на окопных работах на передовых позициях, нарушая международную конвенцию по обращению с военнопленными? Тогда, мол, надо задуматься над тем, как их вызволить из плена.

Команда охотников четвертой роты под начальством прапорщика Гука, выследив немцев, ворвалась в их окопы, захватила двух немецких солдат и благополучно отошла с ними в свои траншеи. Это вызвало сильную перестрелку и артиллерийский огонь с обеих сторон. К удивлению пулеметчиков, аванпост № 2 остался вне обстрела. Но передовая траншея и вторая линия были под сильным огнем и понесли потери.

Французское начальство восхищалось храбростью русских солдат и их боевой работой. Командир французского корпуса генерал Дюма писал по этому поводу в своем донесении «Ils prouvent leur solide et s?rieuse valeur et leur ardent d?sir de faire» 9, a русское начальство с достоинством принимало похвалы, а вместе с похвалами и французские ордена. Это побуждало его к организации новых и новых вылазок во вражеский тыл.

— Проклятые «кудемены», когда они только кончатся! — возмущались солдаты.

«Кудемены» — от французского «coup de main» 10 — разведывательный поиск. Переложение весьма вольное, но «кудемены» эти действительно засели в печенках.

— Кому на грудь кресты, а у кого голова в кусты, — невесело шутили русские солдаты.

Немцы начали вести себя очень осторожно и при каждом шорохе открывали беспорядочный огонь по всему фронту русских войск, тщательно заплетали проволокой все подступы к своим траншеям, в общем делали все, чтобы наши разведчики не могли проникнуть в их тыл. По показаниям захваченных вражеских солдат, они действительно использовали русских военнопленных на работах по укреплению своих тыловых позиций.

Русское начальство тоже приняло ответные меры. Чаще стали появляться в траншеях господа офицеры — проверяли дежурство и наблюдательные посты. Наведывался и командир 2-го батальона подполковник Готуа.

Это был очень требовательный к себе и к подчиненным офицер. Ходил он по траншеям один, без сопровождающих, в своих мягких кавказских сапогах и, как кошка, подкрадывался к постовому наблюдателю. И горе тому, кто задремал на посту — Готуа бил свою жертву обухом клинка или плашмя.

Но и тут не обошлось без солдатской хитрости. Вот подкрадется Готуа к дремлющему наблюдателю — хлоп его шашкой что есть силы. А это — чучело! Аж завизжит Готуа от злости.

Как ни храбр был командир батальона, но бить солдата на фронте опасно — можно пулю в затылок схлопотать. На это отнюдь не двусмысленно намекали ему солдаты в анонимных письмах. Однако подполковника пронять было трудно. Получив очередное письмо, он при первой возможности собирал солдат своего батальона, выходил на середину круга, высокий, сухой, в черной черкеске с гозырями, почти на целую голову возвышающийся над общей массой, и зачитывал письмо. После этого он вызывал к себе автора — если тот не трус. Разумеется, никто не выходил. Тогда Готуа объявлял, что письмо написано трусом, а он трусов презирает, рвал письмо на мелкие кусочки и пускал их по ветру. Тем не менее никаких покушений на подполковника Готуа не было — его побаивались.

Однажды в конце дня в пулеметном гнезде собрались пулеметчики и тихонько запели «Вечерний звон». Рядом в небольшом усике траншеи стоял дежурным наблюдателем Петька Фролов. Его тоже привлекла песня, и он, подойдя поближе, стал подтягивать. А голос у него был хороший, недаром Петр числился в запевалах команды. Да и песня была такая чистая, душевная, русская, что действительно вызывала «так много дум». Ваня поднял голову и посмотрел на вход — видит Петьку с карабином и рядом с его головой лицо подполковника Готуа. Командир батальона тихо подкрался сзади к Фролову и теперь внимательно вслушивался в песню. Ванюша вскочил как ужаленный и начал рапортовать, а Петр, воспользовавшись заминкой, незаметно улизнул на свой пост. Все были уверены, что Готуа в сумерках не заметил этого.

Командир батальона задал несколько вопросов Ванюше, а потом наводчику и его помощнику, как бы нарочно давал время Фролову запять свое место. Потом в сопровождении Ванюши направился к Петькиному усику.

— Что видишь, что слышишь, душа лубэзный? — обратился он к Фролову.

Тот растерянно что-то ответил.

— А почему ты бросаешь пост и уходишь песни петь?

— Никак нет, вашевысокородие, я был на месте и все время наблюдал за противником.

— Зачэм врешь, мэрзавец?! — повысил голос подполковник.

Кричать он не мог, понимал, что находится на аванпосту, под самым носом у немцев, поэтому только весь дрожал от злости и шипел, как змея.

— Он не виноват, я виноват, ваше высокоблагородие! — прошептал Ванюша.

Подполковник удивленно посмотрел на него, поблескивая своими черными, как уголь, глубоко посаженными глазами на худом старческом лице, — Готуа было, наверное, далеко за пятьдесят.

— А ты за чем смотришь, начальник пулемета?! — зашипел он, водя кулаком около носа Ванюши.

И Ванюша сообразил, что нужно делать: он приблизил свое лицо к кулаку Готуа: вот, мол, тебе моя морда, бей! Этот «маневр» подполковник понял. Но он заметил также Георгиевский крест на груди Ванюши.

— Сажаю тебя на чэтверо суток под строгий арэст за плохое несэние служба на пэрэдовом посту. Доложи об этом начальнику пулеметной команды! — И, мягко ступая, подполковник, как рысь, пошел дальше по траншее в сторону стрелков. Там, где замыкался круг траншеи аванпоста, имелся крытый ход сообщения; и когда Готуа (судя по времени) спустился в него, пулеметчики с облегчением перевели дух.

— Вот тебе и «Вечерний звон», — переговаривались они между собой.

— И черт тебя принес к гнезду, — нападали товарищи на Фролова, — вот теперь Иван будет отдуваться за тебя!

— Тише ребята, — примирительно сказал Ванюша. — Теперь дело не исправишь, а вот какой черт принес Готуа на аванпост? Ведь он никогда сюда не заходил.

Наутро о случае на аванпосту было доложено по команде. Сагатовский не находил себе места и безудержно ругался.

Было приказано высылать ефрейтора Ивана Гринько два раза в день с полной выкладкой под ружье к землянке командира 2-го батальона подполковника Готуа. Обычно эта процедура заключалась в следующем: к десяти часам утра провинившийся, навьюченный вещевым мешком и прочим снаряжением, так, что общий вес, включая винтовку и скатку, составлял семьдесят два фунта, являлся к землянке командира батальона, где дежурный фельдфебель ставил его под ружье по команде «На плечо». С этого момента отсчитывалось время. Нужно было стоять «смирно» два часа не шелохнувшись. Сзади был столик, Готуа выходил и садился за него, перебирая какие-то бумаги. Если солдат чуть шевельнется под ружьем, следовала немедленно команда — «К но-ге». А потом вновь — «На плечо». И время уже вновь отсчитывалось с этого момента. Так нужно было два часа под ружьем с полной выкладкой отстоять до обеда и два часа после обеда: это равнялось одним суткам строгого ареста.

Нестерпимо обидно было стоять под ружьем на солнцепеке, да и тяжело. Некоторые солдаты не выдерживали и теряли сознание. Их обливали водой, приводили в чувство, давали понюхать нашатыря и опять ставили у землянки.

Ванюша героически переносил это наказание и три дня подряд отстоял по четыре часа под ружьем и ни разу не был замечен в нарушении стойки. Хотя все же он сжульничал: к ружейному ремню незаметно прикрепил большой шинельный крючок и с помощью его цеплял винтовку к ремню снаряжения. Рука только чуть поддерживала приклад и почти не ощущала тяжесть винтовки. Иначе рука могла занеметь, винтовка весила все-таки около двенадцати фунтов. И тогда, независимо от воли солдата, винтовка выпала бы из руки. Ванюша этого избежал. Что делать, сама жизнь толкала солдата на хитрости, облегчающие ему нелегкую службу.

На третьи сутки, к концу дня, пришло прощение: подполковник Готуа смилостивился и отменил дальнейшее наказание. Видимо, он нашел в Ванюше какие-то солдатские достоинства, смягчившие его жестокое сердце. Эту весть все пулеметчики команды восприняли с радостью.

Наказание, нужно сказать, не понизило авторитета Ванюши в команде, даже в глазах Сагатовского и «шашнадцатого неполного». Напротив, Ивана Гринько стали еще больше уважать товарищи и старшие, его озарял ореол мученика, человека, явно пострадавшего за своего подчиненного. А Петька Фролов готов был отдать жизнь за Ванюшу, он любил его всем сердцем.

— Посылай, начальник, в разведку — немца притащу, вот увидишь, — предложил Петька, чтобы хоть как-то искупить свою вину. — Был я намедни у разведчиков шестой роты, они почти каждую ночь выходят в разведку, вот я с ними и пойду. Но действовать буду один и один захвачу немца.

Этому никто не удивлялся, все знали отчаянную храбрость, ловкость и бесшабашность Фролова.

А разведчики шестой роты действительно творили чудеса. Однажды они во главе с рядовым Ющенко, добродушным и тихим украинцем из Таврии, выследили немецких разведчиков и молча напали на них. Ющенко бросился первым и заколол штыком двоих — те не успели и ахнуть. Его товарищи еще троих закололи, а одного с пробитой штыком грудью приволокли на палатке в траншею аванпоста, но он тут же испустил дух. Наши разведчики отделались двумя легкими ранениями (тоже штыковыми). Командир корпуса генерал Дюма в восхищении писал в своем донесении: «Le Russe est encore le soldat du combat ? la ba?onnette» 11.

Глядя на приземистого, усатого Ющенко, медлительного и неловкого в обычное время, совершенно нельзя было предположить в нем такого мужества и сноровки. Но на его груди уже красовался Георгиевский крест. А теперь, наверное, получит французский военный крест...

Был у разведчиков офицер, подпоручик Блофельд — из прибалтийских немцев. Ничего не скажешь: храбрый, смелый в боевом деле. Но первый мордобоец, сволочь — иначе его и не называли солдаты. И подумывали разведчики: как бы отправить Блофельда на тот свет. Все как-то не удавалось. Начали подговаривать рядового Ющенко взять на себя это дело, но он категорически отказался.

В начале августа пошли разведчики на поиск, а уходили они обычно с аванпоста № 2, поэтому пулеметчики всегда были в курсе дела. Повел их подпоручик Блофельд. Пошли и пропали. Все забеспокоились, даже подполковник Готуа. Начали готовить на поиск знаменитого Кошку — разведчика, любившего действовать в одиночку, только под прикрытием.

Но вдруг разведчики дали о себе знать — с вражеской стороны донеслись звуки сильного боя. Оказывается, русские солдаты четыре дня лежали среди немецкой проволоки, высматривали и только после этого ворвались в немецкие окопы. Тогда-то и завязался бой. Кое-как удалось русским выбраться из окопов. Все разведчики видели, как отошел и Блофельд. Еще сутки просидели они в старых воронках от снарядов, держа с собой двух немецких пленных с кляпами во рту. В последнюю ночь перед отходом попала неизвестно чья ручная граната в воронку подпоручика, разорвала ему живот, осколком пробила голову. Подпоручик Блофельд был убит. С трудом дотянули разведчики пленных немцев до аванпоста. Ющенко, весь измазанный кровью, притащил труп Блофельда и, когда опустил его в траншею, облегченно вздохнул.

— Ух и тяжелы же вы, вашеблагородь. — Ющенко широко перекрестился: — Царство вам небесное...

Повели связанных немцев, от которых дурно пахло. Санитары уложили на носилки мертвого подпоручика, накрыли его палаткой и понесли. За ним пошел понурив голову рядовой Ющенко, у которого рядом с Георгиевским крестом красовался французский военный крест.

Сколь терпелив же ты, русский солдат, сколь добра и отходчива душа твоя...

5

Взводный старший унтер-офицер Федин принес пулеметчикам жалованье. Обычно он редко заходил на аванпост № 2, не чаще одного раза в неделю, а все остальное время находился со вторым пулеметом на основной линии первой траншеи. Пулеметчики, конечно, обрадовались — можно будет сходить к французам на батарею за веселительным. К тому же получился как бы двойной праздник. Вместе с Фединым на аванпост пожаловал Гагарин с почтой.

Ванюша получил письмо на французском языке.

— А это тебе еще mandat de poste. — И Гагарин протянул Ванюше бланк.

— А что это за «менда-де-пост», объясни-ка, — зубоскалил Петька Фролов.

Гагарин недовольно поморщился:

— Это денежный почтовый перевод. На пятьдесят франков.

— Тьфу, — сплюнул Фролов, — богатому черт дитя колышет. Зачем ему деньги? Вон у него в убежище висит полная гранатная сумка этих франков, да и сейчас, поди, будет прибыль — ведь Федин принес получку...

Ванюша попросил Гагарина прочесть письмо, тот нехотя стал читать и переводить:

— «Дорогой крестник! Не удивляйтесь, что я так вас называю. У нас принято брать себе крестников из заслуженных солдат-иностранцев, сражающихся за нашу святую Францию.

Вот мне и вручили ваш адрес через комитет французских женщин Красного Креста, чтобы проявлять о вас материнскую заботу. Посылаю вам немножко денег, чтобы облегчить вашу солдатскую участь и жизнь в окопах. Прошу выслать мне вашу фотографию и написать немного о себе. Кто вы, откуда родом, кто ваши родители?»

— Ну, в общем, опишешь ей свою автобиографию, — сказал Гагарин. — Вот и все. Подпись — «уважающая вас ваша марен де ля гер».

Было заметно, что Гагарин торопится: он не любил задерживаться на аванпосту.

Все уже расписались в ведомости на раздачу жалованья, получили деньги, и Федин тоже освободился, но не ушел, а стал проверять чистоту в убежище и в траншее. Гагарин торопил его:

— Пантелеймон Денисович, пора двигаться обратно, а то скоро понесут обед и будет трудно проходить ходом сообщения.

Но Федин пошел на наблюдательный пункт взглянуть, как Антон Корсаков несет службу, да и заодно посмотреть в самодельный перископ на немецкие окопы.

— Пойдемте же, Пантелеймон Денисович, — не отставал Гагарин.

Наконец они ушли, чему пулеметчики были рады. Они не любили посторонних в своей траншее: шум лишний и глаз чужой.

— Ну, давай хвастайся, Ванюша, письмом и фотокарточкой своей крестной, — окружили Гринько пулеметчики.

Жорка Юрков долго рассматривал карточку, на которой стояла во весь рост женщина лет за пятьдесят и с ней мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати.

— Жаль, что она уже в возрасте, — заключил Жорка, — а то можно было бы попросить ее приехать к нам в траншеи... В гости.

Евгений Богдан с укоризной посмотрел на Юркова и нравоучительно сказал:

— Старших уважать надо, а не зубоскалить, тем более — она крестная мать.

Юрков махнул рукой и направился на смену Антону Корсакову.

Ванюша долго вчитывался в письмо, и у него появилось подозрение, что Гагарин перевел написанное далеко не точно. В письме написано: «Mon cher filleul». Это он перевел: «Дорогой крестник», в то время как следовало: «Мой дорогой крестник».

— Правильно, — подтвердил Антон, тоже немного разбиравшийся в языке.

Наутро нежданно-негаданно появился на аванпосту лейтенант Кошуба вместе со Степаном Кондратовым, который принес хлеб, сахар и термос горячего чая.

— Вот и добрались, ваше благородие.

— Вы меня, господин Кондратов, не называйте «ваше благородие», а называйте «мон льетнан», сколько я вам говорил.

— Никак не можно, ваше благородие, нарушать порядок, он у нас царем-батюшкой заведен. А то унтера так намолотят по морде, что будь здоров! Да еще и розог всыплют...

Ванюша воспользовался хорошим настроением лейтенанта и попросил перевести ему злополучное письмо. Кошуба охотно взялся переводить. Он прочитал:

— «Мой дорогой крестник, я вас очень прошу простить меня, что я вас так называю. Я очень хотела проявить заботу о вас, так далеко оторванного от вашей родины, и обратилась в Париж, в Комитет французских дам, состоящий при Красном Кресте...»

В общем, по смыслу получалось то же, только окраска была иная. Лейтенант Кошуба, не торопясь, закончил перевод, вернул письмо и сразу же предложил написать ответ француженке.

— Покорнейше благодарю, мон льетнан, — ответил Ванюша, — я ей сам напишу.

— Ошень хорошо, — похвалил Кошуба Ванюшу, — первый раз будет трудно, а потом куда легче, и вы познаете французский язык.

— Оно завсегда первый раз трудновато, вашблагородь, а потим иде, як по маслу, — высказался рядом стоявший Кондратов.

Пулеметчики заухмылялись, но смех сдержали.

Осмотрев пулеметное гнездо и убежище, Кошуба пожелал всем успеха в службе, а Ванюше подал на прощание руку.

— До свидания, господин Гринько. Это ошень хорошо, что вы будете изучать французский язык — это хороший, богатый язык.

Ванюша с Антоном действительно взялись изучать французский язык, причем довольно упорно: днями и ночами сидели над словарями, разговорниками и письмовниками. Самое главное для Ванюши было написать своей marraine de la guerre ответное письмо. Они кое-как с Антоном подобрали немудреный текст, и Ваня написал. Он так теперь увлекся французским языком, что даже не хотел играть в очко. Но не смог устоять под общим напором пулеметчиков и снова обыграл весь аванпост.

В это время поступило известие, что Румыния объявила войну Австро-Венгрии и Германии. Смысла этого события солдаты не понимали, а он заключался в том, что Румыния решила кое-чем поживиться, пользуясь успешным наступлением русских войск на Юго-Западном фронте летом 1916 года. Таким образом, успех генерала Брусилова дал России нового союзника. Было приказано прокричать три раза «ура» во всех траншеях и выставить плакаты с надписью: «Немцы, Румыния вам объявила войну, теперь вам скоро наступит конец». Немцы обозлились и открыли по плакатам сильный артиллерийский огонь. Пришлось скорее убрать их. Обстрел прекратился.

Спустя некоторое время разведчик 2-го батальона подпоручик Тихомиров, которого все уважали за добрый нрав, не побоялся после смерти Блофельда, о которой ходило много разных толков, пойти в разведку с группой солдат. Они удачно выследили немцев, и ночной поиск увенчался полным успехом: разведчики приволокли двух пьяных немцев. Оказывается, немцы не зря пьянствовали — они наголову разгромили румын и в свою очередь подняли над траншеями плакаты с короткой надписью на русском языке: «Капут вашим румынам». Пришлось теперь французской артиллерии открыть «тир де бараж» и заставить немцев убрать эти раздражающие плакаты.

— Выходит, мы теперь квиты с немцами, — сказал кто-то из пулеметчиков.

— Э-э! — ответили ему. — Кто тут разберется. Нам бы скорее война кончалась да в Россию...

6

Тяжелая солдатская служба текла своим чередом. Обе стороны сидели, глубоко зарывшись в землю, забрасывали друг друга минами, которые неожиданно рвались в окопах и наносили тяжкий урон. Но и отвести душу надо солдату. Пулеметчики опять стали обладателями крупных сумм франков и как-то по разрешению начальства Женька Богдан, Андрей Хольнов и Жорка Юрков получили увольнение в Мурмелон ле-Гран на целый день. Когда вернулись, первые двое были навеселе, а Жорка совсем пьяный. В передовых траншеях он хватил своей гармоникой по ежам из колючей проволоки и порвал в клочья мехи. Теперь пулеметчики с горечью рассматривали разбитую гармонь. Починить ее почти не было никакой возможности — где такого мастера найдешь! Проспавшийся к утру Жорка как увидел, что сделалось с его любимицей, так сразу и разревелся, приговаривая и причитая над гармонью, как над живой: и моя милая, и моя ясная, и моя золотая северянка, как я без тебя буду, на чем я успокою свою бедную голову и свое сердце... И опять ревел белугой.

Действительно, потеря была большая. Андрюша с Жоркой собрали гармонь, уложили в ящик. Но Антон стал серьезно обдумывать, как ез починить.

— Не сдали бы голоса и лады, а мехи я как-нибудь склею и подлатаю, — уверял он пулеметчиков.

Антон стал добывать необходимый материал: клей, картон, перкаль, выправил угольники, смастерил новые из латуни. Все ему помогали и суетились, охваченные этой неотложной заботой.

Несколько мин неожиданно разорвались над самым пулеметным гнездом. Земля вздрогнула, всех обдало гарью и меловой пылью. Следующая очередь легла по стрелкам. И пошла артиллерийская подготовка: немцы что-то задумали.

Пулеметчики кинулись в убежище. Гринько и Фролов остались у пулемета, откинули наблюдательный щиток и стали следить за противником. Огонь артиллерии и минометов все усиливался, немцы били главным образом по аванпостам № 1 и № 2 и по передовой основной траншее. Все заволокло дымом и пылью, трудно стало наблюдать за проволочными заграждениями, а мины все рвутся и рвутся, да с таким треском, что дрожит пулеметное гнездо. Сколько продолжался обстрел — трудно сказать, в это время каждая минута тянется мучительно долго.