Глава седьмая

Глава седьмая

1

Передышка кончилась. Завязались новые бои где-то правее Сувалок. Полк снялся с места и с ходу вступил в бой с наступающим противником.

Шрапнели немцев все чаще и чаще рвались над боевыми порядками полка, нанося большие потери. Как ни метались люди из стороны в сторону, все же попадали под разрывы. С той стороны заработали пулеметы, ведя дальний огонь — пули посвистывали где-то над головами (видно, взяли высоко). Артиллерия полка отвечала, встречая шрапнелью приближающиеся цепи германцев.

Солнце довольно высоко поднялось над горизонтом, а бой становился все ожесточеннее. В окопах появились солдаты 103-го полка. Вид у них был потрепанный, изнуренный. А вокруг свистел смертоносный металл. Тут и там валялись убитые, стонали раненые, зыкали кругом пули. Но что это? По полю бежит Миша Величко. Правая рука у него по локоть оторвана; кровь хлещет вовсю.

— Миша, сюда! — кричит ему Ванюша, разрывая зубами бинт.

Он старается перевязать товарищу рану, скорее закрыть оголенную розовую кость.

— Выше, выше перехватывай, кровь останавливай! — кричит Душенко, быстро поворачивая пулемет и изготовляя его к стрельбе.

Мишу перевязали и увели санитары.

Ванюша быстро подал в приемник конец ленты, Душенко зарядил пулемет, оценивающим взглядом окинул наступающие цепи врага. Вот проклятые пруссаки, прут прямо во взводных колоннах. Ну, погодите, сейчас мы вас проучим! Душенко выбрал колонну, поднимавшуюся на бугорок. Пулемет вздрогнул всем телом, застрочил и задрожал, изрыгая смерть; надульник обволокло легким букетом пламени. Колонна противника мигом рассыпалась. Многие немцы упали и больше не поднимались.

Пулемет строчил ровно, без перебоев, как бы подтверждая: стреляет Душенко. И германцы, очевидно, оценили мастерство пулеметчика, стали вести по нему прицельный огонь. Пули защелкали по щиту. Справа и слева легли близкие разрывы тяжелых «чемоданов» и обдали пулемет землей. В ответ пехотинцы батальона открыли огонь пачками. А Душенко перезарядил пулемет, сменил прицел и положил на землю другую цепь.

Вдалеке появились новые колонны немцев. Душенко снова дал длинную очередь. Пар из пароотводной трубки кожуха сильной струей ударил в землю.

— Козыря, воды! — крикнул Душенко, и сейчас же Казимир подполз с банкой.

Ванюша быстро приладил банку, охладил раскалившийся ствол, вместо пара из трубки полилась тонкая струйка воды. Быстро закручена пробка — и снова пулемет строчит, косит, как траву, немецкие колонны и цепи. Еле успевают подносить патроны: уже четырнадцать лент выпущено, почти все поле рыжеет от ранцев убитых немцев, а противник все лезет и лезет.

Пулемет перекатили в подготовленный окоп. Стрелять стало удобней, да и вражеские пули не достают — шипят и зыкают немного выше, а то ведь невмочь было — прямо рядом, перед самым носом, взрывают землю, прошивают полы шинели. Вон у Душенко пуля пробила рукав у локтя и вырвала кусок сукна, а другая расколола каблук у левого сапога.

Но вот немцы вроде бы успокоились и перестали подниматься в атаку. Можно и пулеметчикам дух перевести. Подсчитали: выпущено двадцать семь лент. Можно сменить ствол, хоть это дело далеко не простое.

Солнце между тем перевалило за полдень. Немцы помалкивали; видно что-то замышляли. Ближе к вечеру в туманной дымке показались новые колонны. Стало ясно, что противник собрался с силами и решился на новую отчаянную попытку прорвать русскую оборону. Наша артиллерия открыла шрапнельный огонь. Ванюша давно уже заметил, что артиллеристы любят обстреливать врага шрапнелью, а немцы ее боятся.

Приготовились и пулеметчики: поднесены патроны, свежая вода и масло. Бой завязался страшный, изнурительный. Сколько уже людей погибло и сколько погибнет еще!..

Мучит жажда, на зубах скрипит песок.

Вот нарастает свист летящего снаряда. Свист переходит в сильный грохот — совсем близко взорвался немецкий «чемодан», султан земли поднялся в небо и заволок его бурой пеленой. Пулеметчиков обдало комьями земли и клубами дыма, остро пахнущего пороховой гарью. Осколки сделали свое: начальник пулемета младший унтер-офицер Ковальчук дернулся и уткнулся головой в землю — убит.

Снаряды ложились один за другим. Особенно густо рвались они на позиции пулеметного взвода. Наши батарейцы в свою очередь осыпали врага шрапнелью. Сильную, хотя и беспорядочную стрельбу открыли пехотинцы. Все поле было в дыму и пыли.

Как всегда, четкую строчку вел пулемет Душенко. Пулеметчик медленно и старательно двигал из стороны в сторону дрожащие ручки затыльника, все крепче сжимая их, а Ванюша слегка поддерживал ленту с патронами, помогая ей легче скользить в приемник. Лента все время вздрагивала и подскакивала в руках. Вот мелькнул медный наконечник, и пулемет умолк. Ванюша сразу же воткнул в приемник наконечник новой ленты. Душенко протянул ее левой рукой, а правой подал рукоятку пулемета положенное число раз, перезарядил пулемет и в это время увидел шагах в двухстах впереди бегущих прямо на позиции взвода немцев. Он быстро, но спокойно навел пулемет и открыл огонь с близкого расстояния. Немцев срезало, как бритвой. Одни совсем не шевелились, другие корчились в предсмертных судорогах, третьи пытались отползти назад, сверкая лакированными касками и медными шишаками. Справа и слева атакующие добежали до наших цепей. Пехотинцы поднялись им навстречу, послышался треск ручных гранат. Завязалась рукопашная.

Группе немцев удалось прорваться в тыл полка. Душенко быстро повернул пулемет и дал несколько коротких очередей. Многие немцы попадали замертво, остальных добили штыками подоспевшие пехотинцы.

На поле появились немецкие «черные гусары». Попав под огонь пулемета, они рассыпались, повернули назад, а некоторые, кувыркаясь, полетели на землю вместе со своими лошадьми. Запад уже начал розоветь, а бой все не утихал. Первый батальон подался назад шагов на пятьсот, но все остальные подразделения полка удерживали свои позиции.

В сумерках немцы пошли в новую атаку, введя в бой свежие силы.

Огонь артиллерии, винтовок и пулеметов вспыхнул с новой силой и закипел по всему фронту. Немецкие снаряды ложились все ближе к пулемету Душенко. Он теперь не вел беспрерывного огня, а строчил короткими очередями по наиболее значительным скоплениям немецкой пехоты. Произошло какое-то замешательство, и немцы с винтовками наперевес оказались прямо перед русскими окопами. Пехота встретила их контратакой, кое-где прокатилось глуховатое «ура». Душенко дал сначала длинную очередь, а потом быстро перешел на короткие кинжальные удары, разбрасывая их по всему фронту. И на этот раз атака была отбита.

Наступила густая, темная ночь; всходила поздняя луна. Снова начали считать потери. Пулеметный взвод отделался сравнительно легко: двое убито, трое ранено; из четырнадцати человек осталось в строю девять. Совсем недавно были все вместе, разговаривали, читали облитые слезами письма жен... И вот нет уже этих людей. Каждый, очевидно, думал об этом, и к сердцу подкатывала тоска: а может, и меня завтра недосчитаются во взводе?..

Молча обступили подъехавшую кухню, молча пережевывали пищу. Стрельба стихла, лишь кое-где рвались снаряды и слышались винтовочные выстрелы. Солдат одолевал сон, и они валились на землю там, где стояли или сидели. Взводный Митрофан Иванович Шаповалов назначил дежурных, которым спать запрещалось. Сам он решил бодрствовать вместе с дежурными, чтобы дать возможность поспать начальнику четвертого пулемета младшему унтер-офицеру Моховому. Остальные уже спали тут же у пулеметов.

Санитары сновали по окопам и то и дело выносили на носилках тяжелораненых, полковые музыканты подбирали убитых и сносили их в кучи. На повозках подвозили патроны, а потом на этих же повозках отправляли убитых в тыл, где и хоронили. То же самое, наверное, делалось и на немецкой стороне.

Козыря, дежуривший у пулемета, пристально всматривался и вслушивался в темноту, готовый в любую минуту нажать на спусковой рычаг и открыть огонь.

Темнота помогает на войне солдату. Можно подняться, сходить куда надо, поднести боеприпасы и все необходимое, убрать поле боя.

Вот уже и луна, большая и скорбная, повисла над горизонтом, и, кажется, оттого печален ее вид, что глядит она на изрытое воронками и окопами, обильно политое кровью поле, где убивали друг друга обезумевшие люди. Тихий, будто бы тоже печальный ветерок уносит с поля брани запах крови и гари, устоявшийся в ложбинках пороховой дымок. А наутро овеянная свежим ветром земля опять задрожит от разрывов, снова затянется дымом и пылью, будет разрываться в клочья снарядами, прошиваться пулями.

Действительно, как только рассеялся туман и показался краешек солнца, озаряя розовым светом немецкую сторону, оттуда началась сильная артиллерийская стрельба. Она разбудила съежившихся от утренней прохлады, измученных солдат. Страшный треск близких разрывов тяжелых снарядов оглушил пулеметчиков. Разрывы все учащались, земля гудела. Все ошалело повскакивали со своих мест. Дальше оставаться на этой позиции было невозможно, и взводный распорядился переползти вперед шагов на сто — двести — лучший способ уйти из зоны поражения.

Душенко и Ванюша двигали пулемет перед собой, переползая за ним на животах и прикрываясь от осколков пулеметным щитом. Нужно сказать, что щит пулемета выдерживает прямое попадание пуль на близком расстоянии и, конечно, служит до известной степени защитой для первого и второго номеров, больше, разумеется, для первого, который располагается всегда за самым центром щита.

Кстати, насчет этого самого щита много было толков среди пулеметчиков: некоторые даже предлагали бросить его — как-никак, а весит он тридцать два фунта, почти пуд. Без него куда было бы легче переносить на руках да и передвигать на катках пулемет. И хоть эта обязанность лежала на первом и втором номерах, Душенко твердо считал, что щит — это чуть ли не главная часть пулемета, все равно как тело его, и бросать эту часть нельзя ни при каких обстоятельствах. Ванюша находил это решение абсолютно правильным, тем более что и наставление Березовского говорит: пулемет «максим» состоит из трех основных частей — тела пулемета в собранном виде, станка и щита... Так как же бросать щит!

Так рассуждали Душенко с Ванюшей. Но отнюдь не наставление удерживало пулеметчиков. Они понюхали пороху вдоволь и могли бы пренебречь буквой устава ради своей солдатской пользы. Но в щите-то и была их солдатская польза. Он ведь действительно прикрывал наводчика пулемета и его помощника от фронтального огня. Потому-то и таскали они его за собой. И то сказать: первый и второй номера — главные в расчете, их жизнь особенно дорога в бою. Поэтому остальные пулеметчики не роптали, а ползли по сторонам, буквально вдавливаясь в землю, чтобы спастись от осколков и пуль.

Митрофан Иванович полз посредине — между пулеметами и немного позади, как бы составляя вершину тупого угла. Ему надо было видеть оба пулемета и всех номеров, а их было негусто: в третьем пулемете всего четыре — Душенко, Гринько, Козыря и Анатолий, в четвертом тоже четыре — начальник пулемета, наводчик, помощник наводчика и третий номер. Девятым человеком во взводе был сам Митрофан Иванович — душа и стержень всего пулеметного взвода. Правда, было еще шесть человек во взводном тылу: четыре ездовых пулеметных и патронных двуколок и два человека — седьмые номера. Это — верховые, но их лошади использовались под патронные вьюки, а сами они смотрели и ухаживали за верховыми лошадьми начальников пулеметов, лошади которых также не застаивались без дела — шли под пулеметный вьюк. Эти же солдаты ухаживали за верховой лошадью взводного... Словом, еще шесть человек. Но все они не в счет, воюют они как бы наполовину и не так часто попадают в смертельный переплет.

Увидев глубокую воронку, Душенко с Ванюшей нырнули в нее. Впереди как нельзя кстати оказался густой, но уже побитый пулями и осколками снарядов куст ивняка.

— Вот тут и устроимся, — сказал Душенко.

С жутким завыванием, с громом и треском сзади легла очередь тяжелых снарядов. «Вот и ладно, что продвинулись малость вперед, вишь, и вышли из поражения, — подумал Ванюша. — Митрофан Иванович башковитый начальник, с ним не пропадем».

Близкие разрывы снарядов опять оглушили и осыпали землей Душенко и Ванюшу.

— Ничего, Ваня, не дрейфь, никогда второй раз снаряд не попадает в воронку, это уж ясно. Значит, у нас тут полная надежность, — приободрил сам себя и Ванюшу Душенко. И тут же распорядился: — Козыря, Толька! Вон правее воронка, занимайте, будьте как дома!

Душеико был наводчиком, начальником пулемета и имел право распоряжаться.

Жаль было Ковальчука — он вчера ткнулся замертво головой в землю, а ведь они с Душенко из одного села.

— Славная осталась молодица и двое парнишек. Хлопчики оба в отца пошли, да уж очень малы — старшему три, а меньшему год, — сокрушался Душенко.

Свист и шипение пуль прервали эти раздумья вслух и заставили каждого сжаться, съежиться, чтобы казаться меньше и неприметней для врага. Артиллерия полка наконец отозвалась и стала нащупывать позиции германских пулеметов. Видимо, найдя их, повела огонь на поражение. Пулеметы немцев действительно притихли, но ружейный огонь усилился, и пули с разных направлений продолжали свистеть над головами пулеметчиков.

Вдали появились немецкие цепи, которые вели перебежки по отделениям. «Приготовиться к отражению атаки!» — прокатилась команда. Огонь немцев по цепям нашей пехоты не прекращался, но та уже успела основательно окопаться и мало обращала внимания на ружейную пальбу. Немцы это учли и усилили артиллерийский огонь. Бомбы гаубиц ложились одна за другой, поднимая клубы черной земли. Но это было не так страшно, как разрывы бризантных гранат на низкой высоте над землей — от них действительно спасения не было.

Ванюша при каждом новом разрыве только еще больше съеживался и сжимал крепче зубы, уже давно готовый к тому, что осколки прошьют его тело насквозь и на этом все кончится. Но к его удивлению, он оставался цел.

В цепи слышались стоны тяжелораненых, а легкораненые бегом старались уйти из этого кромешного ада, чтобы скорее попасть на перевязочный пункт. Но многие из них падали на землю и больше не поднимались.

Наступали критические минуты боя. Открыл огонь и Душенко. Ванюша еле успевал подавать новые ленты с патронами и просовывать наконечники в приемник. Немецкое «хох» и русское «ура» смешались, потом гул боя медленно покатился в тыл полка. Стало ясно, что наши не выдержали и отошли. Митрофан Иванович быстро оценил обстановку и скомандовал:

— Третьему пулемету отойти за старые окопы, четвертому пулемету прикрыть огнем отход!

Душенко и Ванюша стали быстро отползать назад, напрягая все свои силы, их лица были сплошь залиты потом, смешавшимся с грязью. Им удалось укрыться в какой-то канаве и в свою очередь прикрыть отход четвертого пулемета. Последним отползал Митрофан Иванович.

Тяжелый бой складывался невыгодно для елисаветградцев. Пришлось вот так отползать не раз, и они очутились версты за две позади тех позиций, которые занимали утром. А немцы все наседали. Вот и младший унтер-офицер Моховой упал, подкошенный осколком: левую ногу у него как бритвой срезало выше колена. Мохового подхватил третий номер, выволок с поля боя в овражек, наложил жгут и остановил кровь. Унтер-офицер был молод, отличался недюжинной силой, он напрягся из последнего и пополз сам, не дожидаясь санитаров. Пулеметчики не могли ему помочь — тогда пришлось бы бросить либо пулемет, либо патроны с коробками принадлежностей, которых осталось всего три. Этого пулеметчики сделать не могли, сам Моховой не одобрил бы их поступка. Он уползал, култышка ноги не была завязана, из зияющей открытой раны сочилась кровь, оставляя влажный след; к ране прилипали комья земли, и она скоро стала темно-красным пятном с чуть светлеющей костью в центре. Моховой, весь бледный, с крупными каплями пота на лбу, продолжал ползти, но все медленнее и медленнее. Его заметили полковые музыканты и унесли на палатке. Мужайся, борись со смертью, унтер-офицер Моховой, может, удастся тебе вырваться из ее цепких лап...

Бой все кипит. В редкие минуты затишья пулеметчики стараются подальше оторваться от немцев, чтобы занять поудобнее позиции и точнее выпустить по противнику оставшиеся ленты. В них пятьсот патронов, и они еще могут нанести большие потери врагу, остановить его. Но вот и последние две ленты пулеметчики выпустили — около сотни немцев полегло. Атака захлебнулась, но если германцы начнут ее вновь, то их некому будет остановить, ленты у пулеметчиков пусты.

Митрофан Иванович послал Анатолия и Козырю за патронами, не очень, впрочем, веря в то, что они найдут пулеметные двуколки — такая неразбериха творилась вокруг. А пулемет молчал. Уже солдаты отдают свои последние патроны и помогают Ванюше набивать их в ленту; из пулемета они вернее поразят противника, чем из винтовки, к тому же руки вконец устали и дрожат от нечеловеческого напряжения.

Новый шквал огня, все окуталось дымом и пылью. Душенко заряжает пулемет, в нем патронов сорок — пятьдесят. Немцы видят, что пулемет молчит, и бегут прямо на него. В дыму сверкают их широкие штыки. Осталось каких-нибудь пятьдесят шагов. Тогда Душенко резанул их очередью прямо в упор, и они повалились на землю и больше не встали. А если кто и остался в живых, притворился убитым, чтобы не вызвать на себя новый смертельный шквал огня.

В это время стали появляться перекопцы. Они прямо с ходу вступали в бой. 253-й Перекопский пехотный полк, подошедший на поддержку елисаветградцам, не останавливаясь пошел в контратаку. Немцы сдали, начали пятиться, а затем в беспорядке отступили. Оба полка — вернее, остатки их — стали преследовать врага. На поле боя лежало много убитых русских и немецких солдат. Валялись окровавленные бинты, брошенные немецкие ранцы из коричневой конской кожи шерстью вверх, котелки и фляжки, которые с жадностью подхватывали наши солдаты в надежде найти в них хотя бы каплю влаги, чтобы смочить пересохшее горло.

В надвигавшихся сумерках подошли к позициям, которые занимали утром, но сильный шквал пулеметного огня противника остановил контратаку. Душенко и Ванюша быстро повернули пулемет, готовясь открыть огонь, но, увы, патронов не было. Перекопцы быстро собрали патроны у стрелков и стали помогать пулеметчикам набивать их в ленту. Через несколько минут одна лента была набита, можно стрелять. Но тут близкий разрыв бризантной гранаты накрыл осколками пулемет. Не успел еще дым рассеяться, как Ванюша услышал стоны Душенко.

— Что с вами? — испуганно спросил Ванюша.

— Ничего, Ванек, помоги вот только перевязать левую ногу...

Ран было несколько: в бедре осколок, два осколка выше колена, насквозь пробита ступня. Митрофан Иванович и Ванюша общими усилиями перевязали раненого.

— Я останусь у пулемета, — тихо сказал Душенко, — одному Ванюше не справиться.

Митрофан Иванович посмотрел на наводчика с благодарностью:

— Спасибо, друг. Как подойдут Козыря с Толей, мы тебя отправим, а может, и санитары найдутся.

Началась частая ружейная стрельба. Немцы пошли в контратаку уже в густых сумерках. Душенко налег на затыльник и открыл огонь короткими очередями, разбрасывая их по атакующим группам немецкой пехоты. Это была последняя в тот день вспышка боя. Душенко и в этот раз показал свое незаурядное мастерство.

В наступившей темноте бой стал утихать. Ко всеобщему удивлению, через некоторое время подошли Козыря и Анатолий, навьюченные коробками с лентами. Они принесли по четыре коробки.

— Ура! — не сдержал своей радости Ванюша. — Восемь лент, две тысячи патронов! Ну, держитесь, проклятые пруссаки... Как вы нас нашли? — обратился он к Козыре и Анатолию.

— Известно как, — Козыря ответил таким тоном, что, мол, иначе и не могло быть, — по пулемету.

Вот как стрелял Душенко! Даже в такой сумятице можно было отличить ровный звук его «максима».

— Мы были уверены, что это наш пулемет... И вот... А что это с дядей Душенко, он стонет? — вдруг испуганно спросил Анатолий.

— Да, он ранен, — ответил Ванюша. — Тяжело...

Елисаветградцы получили приказ на отход, их сменяли перекопцы.

— Взвод, собирайсь! — скомандовал Митрофан Иванович вполголоса, и эта команда тихо передавалась по цепи.

Разыскали музыканта-санитара с носилками. Осторожно уложили Душенко, и Митрофан Иванович с санитаром понесли его. За ними Ванюша покатил на катках пулемет, а Козыря и Толя шли навьюченные коробками с принадлежностью и лентами. Во втором пулеметном взводе осталось всего восемь человек, считая и самого взводного Шаповалова.

2

К середине ночи второй батальон с пулеметным взводом прошел версты четыре и расположился на отдых в каком-то овраге, поросшем небольшим кустарником. Другие батальоны полка только подходили: они несколько позже были выведены из боя. Утром второй батальон подняли по боевой тревоге, и он выступил через Краснополь, Сейны, Лодзее, Красна. «Солдатский вестник» сообщал, что где-то в районе Кальвария немцы вырезали два спящих батальона Коротохоятского полка и прорвали оборону, — вот и перебрасывают спешно елисаветградцев, чтобы как-нибудь задержать врага.

После тридцативерстного броска и короткого отдыха батальон во второй половине дня вступил в бой. Пулеметный взвод быстро снял пулеметы с двуколок и занял позиции несколько впереди Сибирской батареи мортирного дивизиона. Пулемет Ванюши (теперь он был наводчиком третьего пулемета; помощником наводчика состоял Козыря, а единственным подносчиком патронов — Анатолий) занял позицию на скате высоты, где разбросила ветви большая груша. Быстро окопались и изготовились к открытию огня. Митрофан Иванович пошел с четвертым пулеметом на соседнюю высоту, а внизу, в небольшом поселке, устроился Мешков со своим патронным вьюком. Двуколки, выложив восемь коробок с патронами, отошли версты на две в тыл за небольшой лесок. Там главенствовал Аким Кагла.

Через некоторое время по высоте с раскидистой грушей немцы открыли сильный артиллерийский огонь, видимо заметив, как туда выдвигался пулемет. Вслед за этим из-за кустов показалась и рассыпалась по зеленому пшеничному полю густая вражеская цепь, за ней вторая, третья... Знакомая до дурноты картина...

Безотчетная ярость охватила Ванюшу. Вместе с тем рассудок его работал с поразительной ясностью. Сказывалась душенковская школа. Ванюша твердо знал, что от него зависит очень многое, и решил принять этот первый бой в роли наводчика так, как принял бы его сам Душенко.

Все время стоял перед ним образ опытного пулеметчика, и Гринько как бы но нему мерил свои мысли и поступки. «Нужно ближе подпустить, — подумал Ванюша, — патронов не так много, значит, надо бить наверняка».

До немцев осталось не более трехсот шагов. Ванюша точно навел пулемет и застрочил ровно, по-душенковски. Передняя цепь бросилась врассыпную, но далеко не ушла, немало немцев полегло. В то же время несколько немецких пулеметов открыли меткий огонь по высоте, и сразу же Козыря, схватившись за бок и волоча перебитую ногу, пополз за горку. Ванюшу спасал щит, о который с треском ударялись пули.

Анатолий, по знаку Ванюши, подполз к пулемету с двумя коробками патронов. Ванюша повел огонь короткими очередями, сдерживая немецкие цепи. Враг, очевидно, заметил Сибирскую батарею на позиции и, осыпая ее пулеметным огнем, заставил замолчать. Теперь немцы стремились захватить ее.

Немецкие цепи все ближе подходили к батарее. Ванюша видел это и разрезал их метким огнем: часть немцев упала, часть побежала назад, а кое-кто продолжал подбираться к орудиям. Вот уже завязалась рукопашная схватка сибиряков с немецкой пехотой. Что произошло дальше, Ванюша не успел понять, но только видел, что немцы побежали от батареи назад, и стал добивать их. В это время батарея открыла картечный огонь, и все впереди нее смешалось в дыму и пламени.

Лента кончилась и выпала из приемника. Ванюша повернул голову к Анатолию и к ужасу своему увидел, что у того из-под левого уха струится кровь. Анатолий бессильно лежал на земле, с запекшихся губ его слетало еле слышное:

— Мама... Мама...

Слепило солнце. Но у Ванюши потемнело в глазах. Что же теперь будет!

На высоту стали выбегать стрелки восьмой роты. Быстро окопались и открыли ружейный огонь.

У самой груши появился командир роты, прапорщик Васильев. К нему бросился Ванюша:

— Ваше благородие, прикажите передать в поселок седьмому номеру Мешкову, чтобы доставил патроны!

Прапорщик кивнул головой, и тут же двое солдат побежали в поселок. Через полчаса с этими солдатами появился Мешков. Они принесли шесть коробок с набитыми патронами лентами.

Ванюшей владело возбуждение боя. Он быстро перезарядил пулемет, но все же успел крикнуть Мешкову:

— Тащи Анатолия на перевязочный пункт. Его ранило в голову, но, может, спасут!

А сам снова приник к пулемету.

К командиру восьмой роты подбежал посыльный от сибиряков-артиллеристов и передал просьбу командира батареи сообщить, чей пулемет ведет огонь и кто наводчик. Прапорщик сообщил: третий пулемет пулеметной команды 256-го Елисаветградского полка, наводчик Иван Варварович Гринько. Посыльный все это записал и, пригнувшись, побежал на батарею.

С высоты было видно, как по обе стороны шоссе расчленяются в боевые порядки остальные батальоны 256-го полка, рассыпаются в цепи и наступают. Стало легче на сердце у Ванюши, хотя он приободрился еще тогда, когда появилась рядом с ним восьмая рота. Он знал, что рота эта боевая и что ее командир прапорщик Васильев храбрый офицер, часто водивший роту в атаку и никогда не покидавший солдат на унтер-офицеров.

Подошедшие цепи полка перекатились через высоту с грушей и двинулись вперед восстанавливать положение.

Вечером второй батальон был отведен в поселок — в резерв полка. Ванюша все время хлопотал около Анатолия, сам отвез его на полковой перевязочный пункт и все просил доктора помочь чем-нибудь. Так больно было смотреть в страдальческие глаза друга. Но доктор твердо сказал, что Анатолий не выживет. Так оно и случилось: через два часа Анатолий умер. У Ванюши ручьем брызнули слезы. И, как всегда в тяжелую минуту, рядом оказался Митрофан Иванович. Он не стал уговаривать Ванюшу, только обнял его за плечи — знал, что парнишке нужно самому справиться со своим горем.

Утром Анатолия похоронили на кладбище, тут же около шоссейной дороги. Ванюша поставил крест на могиле, прибил кусок жести с надписью: «Здесь покоится прах пулеметчика 256-го Елисаветградского пехотного полка Анатолия Кривенко из города Одессы. Март, 1915 год».

Тяжко было на душе у Ванюши. Все время им владело смутное чувство какой-то вины перед Анатолием. Ведь это он, Ванюша, уговаривал Анатолия остаться в полку, когда его хотели отправить домой.

И после, пройдя через тысячи смертей, Иван Гринько еще долго испытывал это чувство...

Дня через два положение Коротохоятского полка было восстановлено, и 256-й полк собрался для пополнения в районе леса Гуделишки. Пришло пополнение и пулеметчикам: второй взвод получил семь человек — четверо попали в подчинение Ванюши, а трое были назначены в расчет четвертого пулемета. Ванюша теперь окончательно утвердился наводчиком; помощником у него был вольноопределяющийся Генрих Шимановский. Начальников пулеметов не назначали — их обязанности выполняли наводчики. Взводным по-прежнему был Шаповалов.

3

Полк сменил сибирских стрелков в Августовских лесах и занял заблаговременно подготовленные оборонительные позиции в районе Жилины, что южнее озера Сервы. Окопы строились саперами и сделаны были на славу: глубокие, во весь рост, со ступенькой, покрыты козырьками, крутости одеты жердями. Саперы оборудовали к тому же хорошие блиндажи с перекрытием в два наката. Впереди был густой хвойный лес, но сектора обстрела расчистили, и это, в сочетании с полянами, давало видимость до восьмисот шагов. Перед окопами, в особенности перед пулеметными гнездами, было установлено проволочное заграждение в два кола.

Противник вел себя тихо, и только изредка где-нибудь слышался одинокий выстрел. Артиллерия с обеих сторон огня также не вела. Пулеметчики сидели в окопах и коротали дни в воспоминаниях и рассказах.

Геня (Генрих Шимановский) прямо-таки обворожил Ванюшу своими рассказами про звезды, про землю и солнце. Какое оно, оказывается, огромное, наше светило, и как далеко от земли — только подумать, почти сто пятьдесят миллионов верст! А ведь как печет летом. Как-то Геня повел разговор о том, что бога нет, его, мол, выдумали богатые люди и пугают им бедных людей, чтобы те покорно слушались богатеев. А то, дескать, бог накажет и на том свете обязательно в ад пошлет, отдаст в руки чертей. Все было очень интересно. Но все же эти беседы вызывали в душе Ванюши сомнение — правду ли говорит Генрих? Рассказывает он складно, но шут его знает, верно ли! Геня был студентом, зачем-то пошел рядовым на войну, хотя отец его — полковник в отставке. Видимо, у молодого поляка заговорила горячая кровь и задиристая натура... И все же, несмотря ни на что, Ванюша здорово полюбил Геню и готов был за него в огонь и в воду.

Окопная жизнь и рассказы Гени делали свое. Откровенно говоря, война осточертела Ванюше. В минуты редкого затишья, прикорнув у стенки окопа, он долго и напряженно думал над смыслом происходящих событий. Вспоминался ему раненный в японскую войну солдат, дядя Петя, с которым подружился в сутискинской больнице, вспоминались его крамольные речи... Постепенно война оборачивалась своей страшной стороной, своей жестокостью, а главное, несправедливостью. Ну, в самом деле, какой прок ему, Ванюше, от этой войны?

Но это были только робкие проблески сознания. Многого, очень многого Ванюша не понимал, и теперь под впечатлением бесед с Геней думал, думал... Он был солдат, и ему казалось, что отступить от присяги царю и отечеству — самый тяжкий грех, позор. С другой стороны, слова бывшего студента бередили душу. Хоть бы ранило, что ли! Десятый месяц воюет Ванюша, скольких перебило, перекалечило, а его никакой черт не берет, — видно, пуля такая еще не отлита.

Как-то вызвали Ванюшу в штаб полка. Там уже собралось человек тридцать, вызванных изо всех рот. Приказали построиться. Вынесли знамя, вышел командир полка полковник Мартынов, зачитал Указ его императорского величества о награждении отличившихся в боях. Адъютант полка стал называть фамилии, а командир полка прикалывал к гимнастеркам солдат Георгиевские кресты и медали.

— Рядовой пулеметной команды Иван Гринько, — зачитал адъютант, — награждается Георгиевским крестом четвертой степени и производится в ефрейторы.

Командир полка приколол Ванюше на грудь беленький крест. Ванюша так и обомлел. Весь зарделся от стеснения и радости, хрипло крикнул в ответ на поздравление:

— Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие!

Процесс награждения окончился. Солдаты прошли церемониальным маршем перед знаменем, их распустили по ротам. Ванюша вместе с другими пулеметчиками, тоже получившими награды, шел во взвод и нет-нет, да поглядывал на крестик. Сердце обволакивало каким-то теплом, и Ванюша невольно поднимал выше голову.

Встретили во взводе Ванюшу с радостью, горячо поздравили с первой наградой. Митрофан Иванович даже крепко поцеловал его три раза, по русскому обычаю, и тихонько добавил:

— Это тебя, Ванюша, представил к награде тот командир батареи, которую ты помог отстоять. А у нашего начальника команды ты не в милости. Так-то, сынок.

Ванюша теперь уже хорошенько рассмотрел серебряный крест, но все никак не мог успокоиться, ночь напролет пролежал на душистой хвое, а заснуть не смог. Через неделю все улеглось, стало на свое место, и жизнь Ванюши потекла прежним порядком.

Простояли в Августовских лесах больше месяца. Все было тихо, потом ни с того ни с сего приказ — отступать. Полк оставил позиции и стал отходить. Второй батальон шел в арьергарде. Первое время немцы не особенно настойчиво напирали, а когда русские вышли из лесов, то здорово насели. Особенно они теснили 253-й Перекопский полк, и командование, чтобы помочь оторваться от противника, бросило ему на помощь второй батальон елисаветградцев. Ночью батальон прикрыл отходящих и занял позицию среди чистого поля.

С утра немцы пошли в наступление. Елисаветградцы, выполняя свою задачу, стали скачками, поротно, отходить. Больше всего доставалось пулеметчикам (немцы всячески старались уничтожить «ужасные русские пулеметы», как они их называли). Ванюша с Генрихом совсем измотались, им трудно было тащить за собой на лямках тяжелый «максим». Особенно жутко стало, когда немцы выпустили для преследования свою кавалерию. Разве от нее уйдешь! Как ни спешили пулеметчики, а гусары в своих высоких черных шапках все же их настигали.

Бежать дальше не было сил, а до леса еще больше версты. Пришлось остановиться и изготовить пулемет для стрельбы. Вот уже до скачущих немцев шагов триста; видно, как в лучах заходящего солнца сверкают их клинки. Восьмая рота во главе с командиром (теперь уже подпоручиком) Васильевым тоже остановилась для залпового огня. Ванюша резанул длинной очередью по кавалерии. Кони стали валиться, кувыркаясь, падали на землю всадники. Раздались частые залпы восьмой роты. Часть гусаров бросилась назад. Воспользовавшись этим, Ванюша с Генрихом подхватили на лямки свой пулемет и пустились бегом к лесу, чтобы уйти подальше, пока враг опомнится и опять пустится в преследование. А пулемет переворачивается на неровностях и задерживает, не дает быстро бежать...

— Ваше благородие, прикажите стрелкам помочь нам, мы из сил выбились, — взмолился Ванюша, обратившись к подпоручику Васильеву.

Подпоручик улыбнулся Ванюше — видно, все еще помнил недавний бой, Ванюшину помощь — и крикнул солдатам:

— Братцы! Надо помочь пулеметчикам.

Стрелки подхватили пулемет. Ванюше стало совсем легко. Ему показалось, что он теперь добежит до леса не останавливаясь, а там... Там не страшно, в лесу кавалерия ничего не сделает, а пехота не догонит. Но кавалеристы перестроились и снова быстро приближались к елисаветградцам. Опять пришлось остановиться, повернуть и установить пулемет. Патронов — всего одна лента, подносчики с остальными двумя коробками куда-то запропастились. А тут еще Генрих подал ленту в приемник неправильно и произошел перекос патрона. Пока Ванюша трясущимися руками устранял перекос, немецкие кавалеристы очутились совсем рядом — вот-вот налетят на пулеметчиков и изрубят в куски. Кое-где они уже настигли пехоту и заработали клинками.

Ванюша наконец устранил задержку и зарядил пулемет. Немецкие кавалеристы были в какой-нибудь сотне шагов. Слышался натужный храп коней. И тут застучал пулемет. Немцы бросились врассыпную, оставив на месте немало убитых. Ванюша перенес огонь на отступающих.

Но лента кончилась. Патронов больше не было. Ванюша и Генрих впять пустились во весь дух к лесу. Пулемет кувыркался, переворачивался, не давая быстро бежать. До леса уже рукой подать, так и манит его темная стена, а тут неизвестно откуда взявшийся гусар уже настигает Ванюшу и заносит саблю над его головой. Но что это? Сухой треск револьверного выстрела — и всадник падает с седла. Только теперь Ванюша увидел рядом с собой подпоручика Васильева с наганом в руке. Вот кто его спаситель! Волна еще более теплого чувства охватила Ванюшу. Но он только и смог сказать:

— Ваше благородие, спасибо. Вы спасли меня от смерти.

— Э-э, братец, ты меня первым спас. Да не только меня, всю батарею. — И, будто спохватившись, добавил: — Ну, а теперь быстрей в лес.

Только пулеметчики вбежали на опушку, глядь, а у пня весь в крови лежит подносчик патронов с двумя полными коробками. Ванюша опять к подпоручику:

— У нас подносчика убило... А без патронов мы как без рук!

Васильев схватил сам эти две коробки и побежал вместе с Ванюшей и Генрихом в глубь леса.

— Спасены! — произнес он, когда стрельба сзади стала утихать. Густые сумерки ложились на лес. Вокруг своего командира стали собираться стрелки восьмой роты. Их набралось до полусотни. Все чувствовали неимоверную усталость. Насквозь промокшие гимнастерки прилипали к спинам, скатки казались чугунными, и требовалось большое усилие воли, чтобы их не бросить. А надо было идти дальше.

Подошли к железнодорожной будке. Тут должен был ждать пулеметчиков Аким Кагла со своими двуколками, но его не оказалось на месте.

Все остановились, еле переводя дух. Подошли пятая рота и четвертый пулемет вместе с Митрофаном Ивановичем. Через некоторое время показались и остальные роты второго батальона с командиром капитаном Шеловиным. Собрав солдат, он приказал отходить по полотну железной дороги, соблюдая тишину.

Очень неудобно идти впотьмах по шпалам. Балласт между ними не насыпан, дорога, видно, проложена только для вывозки леса. Но вправо или влево не сойдешь — насыпь идет по болоту. Пришлось пулемет разобрать для переноски на руках. Ванюша взял на плечо тело пулемета, а Шимановский — станок и щит (тоже нелегко!). Митрофан Иванович, хотя больше внимания уделял четвертому пулемету (там наводчик был из молодых), все же нес тело пулемета попеременно с Ванюшей. Так и шли в темноте, ежеминутно спотыкаясь о шпалы.

Пулеметчики были злы на ездовых двуколок, особенно на Акима Каглу, он был за старшего над двуколками второго взвода. Наверное, драпанул с перепугу.

— А может быть, и указание получили от фельдфебеля команды, — проговорил как бы про себя Митрофан Иванович.

Шли так всю ночь, наверное, добрых двадцать с лишним верст. Наконец на рассвете выбрались из болот. Теперь можно было идти по проселочной дороге рядом с железнодорожным полотном. Как сразу всем стало легче! Но не надолго, опять проклятый приемник «максима» резал плечо и шею Ванюше, а рассчитывать на помощь Шаповалова теперь не приходилось, он и так нес тело пулемета большую часть пути.

Показался разъезд. Там пулеметчики увидели кухни и двуколки пулеметной команды во главе с фельдфебелем. Как и предполагал взводный, ездовые были отведены от железнодорожной будки по команде фельдфебеля, и теперь у разъезда собрался весь обоз первого разряда полка. Дойдя до разъезда, пулеметчики буквально попадали на землю от усталости. Ведь им не то что пехотинцам! Те идут с одними винтовками да с вещевыми мешками, а пулеметчик тащит на себе пулемет или станок со щитом. Шимановский совсем изнемог и прямо упал на землю возле двуколки. Понятное дело: совершить такой бросок — это не в полковничьей пролетке ездить в гимназию!

Ездовые, как бы чувствуя свою вину за то, что не дождались пулеметчиков в условленном месте, ухаживали за ними, как няньки за детьми: принесли воды для умывания, расставили котелки, наполненные горячей, дымящейся вермишелью с консервами, нарезали хлеб и разложили на чистом полотенце. «Прямо садись и ешь вволю, как господа офицеры», — подумал Ванюша, поглядывая на Акима Каглу уже без всякой обиды. Сытно поели, всех разморило и потянуло ко сну. Сразу и заснули. Дежурство несли ездовые и фельдфебель. Расхаживая между двуколками, он инструктировал артельщика, поваров и писаря.

Лошади, как и люди, были измотаны и тоже свалились около коновязи. Стояли только офицерские верховые и пара Акима Каглы. Он им не давал покоя, переходил от одной к другой, растирал соломенными жгутами и чистил щетками. «Скотина, она тоже любит чистоту», — как бы оправдываясь, бормотал себе под нос Аким. Потом он старательно почистил станок к пулемету, а седьмой номер Мешков, который виноват был больше всех, вымыл щит. Действительно, мог же Мешков остаться у железнодорожной будки с верховыми лошадьми под вьюк пулемета! Тогда бы никто и в ус не дул, шли бы себе пулеметчики возле вьюков легко и свободно.

Мешков даже портянки постирал для Ванюши, Шимановского, Митрофана Ивановича и повесил сушить на солнышке — все легче в походе будет. «Это все-таки наши «старики», они с самого начала войны маются, — рассуждал про себя Мешков, — а остальные из пополнения, пускай сами стирают. Правда, Генрих тоже из пополнения, но он «башковитый», «грамотей». Так здорово и так складно обо всем рассказывает, что потом сам начинаешь над многим задумываться». Поэтому Мешков решил, что и Шимановскому будет не грех пособить в походе. Ведь как хорошо завернуть ногу в чистую свежую портянку! Тогда солдат не идет, а прямо-таки летит на своих двоих.

Вечером, после ужина, полк продолжал отступление. «Солдатский вестник» утверждал, что надо за ночь верст сорок отмахать, а то немец отрежет. Вон уже и крепость Ковно он взял, не удержали наши. Говорили, что генерал Ренненкампф нарочно оставил крепость без снарядов и гарнизона, вот и поминай как звать ее. «Солдатский вестник» всегда правду говорит. Что бы там начальство ни придумывало для оправдания, а солдат свое мнение имеет.

Выбиваясь из сил, за ночь прошли сорок верст. Но положение не изменилось. Солдаты поговаривали, что немцы продолжают обходить наши войска. Мы, мол, по фронту идем, а они наперерез. И правда, артиллерийская канонада гремела в той стороне, куда отходил полк.

Так отступали неделю, другую. Пулеметчикам теперь было легче, чем пехоте: они шли себе налегке возле двуколок, только с одними карабинами за спиной. Ванюша даже ехал верхом на лошади начальника пулемета, ведь он в бою выполнял его обязанности. Но Ванюша жалел Генриха и почти половину дороги давал ему ехать на своем коне. Как-никак, а все-таки — второй номер, да и уважал его Ванюша: тянет солдатскую лямку, несмотря на то что полковничий сын. Остальные номера пулемета изредка чередовались с верховыми и с седьмым номером Мешковым, хотя он не особенно их этим баловал, держался начальственно, как и подобает старому вояке по отношению к новобранцам, еще мало нюхавшим пороху.

Так мотался 256-й полк из стороны в сторону, то брал южнее, то опять поднимался куда-то на север. В конце концов совсем все перепуталось. Теперь уже ничего нельзя было понять, а по «Солдатскому вестнику» получалось, что немецкая кавалерия где-то гуляет по нашим тылам. Значит, надо держаться плотнее, не то «черные гусары» дадут духу. Господа офицеры тоже пользовались сведениями «Солдатского вестника», их денщики уверяли своих дружков в ротах: командиры считают, мол, что немецкое начальство куда умнее ведет войну, раз немецкая кавалерия воюет у нас в тылу.

В один из жарких августовских дней 256-й полк остановился и занял оборону по берегу какой-то небольшой речки. Очень трудно было хорошо окопаться: грунт сыпучий, как ни старались, а песок опять все засыпал. Так и оставили это напрасное занятие, надеясь, что скоро начнется отход. Ведь так бывало не раз: начальство утверждает, что отступать больше не будем, а смотришь — к вечеру опять попятились.

Пулеметчики нашли какие-то сараи у лесничества. На свой страх и риск разобрали их, досками укрепили крутости в окопах, сделали хорошие пулеметные площадки, правда открытые. Болтушкой из глины вымазали щит и кожух пулемета и, пока они были сырые, обсыпали их, как пудрой, мелким песком — маскировка получилась на славу. Площадки утыкали маленькими елочками, и заметить их с немецкой стороны было трудно.

Все бы ничего, но почти неделю не было подвоза продуктов из тыла. У солдат оставался только носимый неприкосновенный запас — мешочек сухарей, банка мясных консервов, немного сахару, щепотка чаю и чуточку соли, но его приказали не трогать без особого на то разрешения.

Как-то Ванюша и Генрих недалеко от лесничества встретили теленка.

— Давай пристрелим его, пусть взвод поужинает, — предложил Шимановский.

Ванюша немного подумал. Все же он начальство, ефрейтор. Но, посмотрев по сторонам, сказал:

— Вали, Геня! Стреляй, только поточнее.

А теленок доверчиво уставился на них своими большими глазами, ожидая, по-видимому, кусочка хлеба с солью. Генрих дослал патрон в патронник своего карабина и в упор выстрелил теленку прямо в беленькую звездочку, украшавшую его чистенькую коричневую голову. Теленок вздрогнул, из головы брызнула кровь, но он продолжал стоять на своих широко расставленных ногах. Шимановский выстрелил еще раз, теленок продолжал стоять с открытыми глазами. У Ванюши сердце екнуло, и он подумал: «Ну, так и есть, бог наказал за богохульство». У Шимановского выступил пот на лбу, он тоже растерялся. Но Ванюша-то знал убойную силу пули и не мог допустить мысли, чтобы животное устояло против нее. Он подошел, превозмогая растерянность, и толкнул теленка ногой. Теленок сразу упал и больше не шевелился. Ванюша с Генрихом унесли его в заросли молодых сосенок и там освежевали.

Мешков и Аким Кагла приготовили чудесный мясной суп, пулеметный взвод на славу поужинал и даже угостил стрелков из соседнего отделения пехоты. Никто не спрашивал, откуда появилось мясо, да еще такое вкусное и нежное, важно было поесть досыта после нескольких дней жизни впроголодь. Но Ванюшу мучило воспоминание о теленке. Он его даже во сне увидел: теленок стоял перед ним, и из глаз его, добрых и доверчивых, катились крупные, как сливы, слезы...

Ваня сразу проснулся, долго смотрел в звездное небо и все думал об этом непонятном происшествии. «Почему теленок не упал сразу от первой пули?» На душе у Ванюши скребли кошки, какое-то нехорошее предчувствие овладело им. Ему вспомнилось, как в Одессе, в цирке на Куликовском поле, полиция и солдаты убивали слона Ямбо. Слон перестал слушаться дрессировщика. Решили, что он взбесился. Вот его и расстреливали, поставив позади клетки броневые плиты для перехвата пуль. Много пуль выпустили в слона, а он стоит себе и стоит и даже хоботом помахивает, и только когда солдат выстрелил ему в колено, слон упал. Одесситы поговаривали, что понадобилось якобы шестьсот пуль, чтобы свалить этого гиганта. «Ну, то ведь слон был, а тут маленький теленочек», — думал Ванюша. Навязчивая мысль о том, что произошло около лесничества, долго преследовала его. Но он об этом никому не говорил, даже Генриху, тем более тот сам об этом не вспоминал. Больше того, заметно было, что он и не хочет вспоминать... Очевидно, Шимановский тоже мучился в душе.

4