Руины моего детства

Руины моего детства

 ...Началось всё - конечно же! - ещё в школе, классе во втором. Надо заметить, что мой родной город не так стар, как, предположим, Москва или моя любимая Прага - но три с половиной столетия собственной истории в анамнезе числит (вот, в аккурат, следующим летом и 350-летие отмечать будем, если власти нас не обманут).  Ну, а мне - повезло необычайно: я и родился в самом, что ни есть, историческом центре Иркутска, и всю жизнь прожил здесь - так что, здания старинной постройки окружали меня с детства.

 Думаю, не нужно объяснять, как действовали на восьми- девятилетнего мальчишку, взахлёб читавшего приключенческие книги, все эти наши старые проходные дворы, высокие стены, сложенные из уже состарившегося, буро-коричневого кирпича, все эти заложенные дверные и оконные арки, железные лестницы и литые решётки, подслеповатые подвальные окошки, массивные кованые ворота на старых купеческих складах... А как увлекательны были случайно услышанные обрывки рассказов стариков и старух о том, что "...там, где сейчас булочная, до революции была китайская чайная - и служили в ней китайцы с косами. А вот в этом доме, что за углом, департамент полиции был - там всегда н крыльце двое городовых стояли - с саблями...".

 Всё это, буквально, сводило с ума, будоражило воображение, заставляло вглядываться пристальнее в силуэты знакомых зданий, пытаться увидеть что-нибудь новое, вернее - старое, старинное, чудом сохранившееся до сегодняшнего дня. И такое "новое-старое" обязательно находилось: кажется, лет семь или восемь мне было, когда я вдруг обнаружил, что в верхней части практически всех окон на центральной улице города торчат какие-то гофрированные куски железа - это были старые жалюзи, поднятые ещё, наверное, в самом начале 1920-х годов - да так с тех пор и не опускавшиеся больше никогда. Но этого мало: на нижней части всех этих жалюзей - там, где они должны были прилегать к подоконникам - имелись замочные скважины со специальными накладками, а на накладках были отлиты фамилии фабрикантов-производителей. Одну такую надпись с фамилией "ВРУШКОВЪ" я помню до сих пор...

 Тогда же, в семи- восьмилетнем возрасте, я уже наизусть знал все четырнадцать старинных иркутских домов, на парадных дверях которых сохранялись ещё тогда литые нащельники для почтовых ящиков, украшенные табличкой "ДЛЯ ПИСЕМЪ И ГАЗЕТЪ" (до сего времени в городе уцелел лишь один из них - а в моей коллекции как не было ни одного, так и нет, хотя мечтал я о такой штуке с детства). Наперечёт знал я и все старинные дверные ручки в центральной части города - отлитые из чугуна и латунные - витые, ребристые, цилиндрические, со вставками из цветного стекла, фигурные - помню, одна из них была даже выполнена в виде замысловатого деревянного сучка. А самой богатой на старинные дверные ручки была улица Луговая (ныне "имени марата") - но сейчас и здесь, к сожалению, ничего не осталось...

 Отдельно нужно сказать здесь и про старые, дореволюционные журналы и книги моего детства. Журналы в изобилии водились в небольшом сундучке, стоявшем в комнате моего прадеда - сам сундучок был, похоже, каким-то армейским: крашенный в защитный цвет и обшитый по углам жестяными полосами, он не походил ни на какие другие сундуки, которые мне приходилось видеть прежде, но мало того - на его боках была, помню, даже какая-то маркировка, нанесённая трафаретом. Ну, а внутри - внутри лежали настоящие сокровища: журналы "Нива", "Огонёкъ", "Новая Иллюстрацiя", "Художественное Обозренiе", "Северъ", "Вокругъ СвЪта", ещё какой-то "Синiй Журналъ"... Газеты "Биржевыя ВЪдомости", "Сибирь", "Раннее Утро"...  Все эти сокровища, с разрешения прадеда, уже с первого класса оказались в моём распоряжении - и, благодаря им, уже в свои семь лет я научился понимать старую, ещё не изуродованную большевицкой "реформой правописания". русскую грамматику: просто, читая слово, я пропускал незнакомую букву - а потом догадывался по смыслу, что здесь написано - ну, а потом уже обратил внимание, что буква "i" пишется исключительно перед гласными, а "Ъ" ставится в конце слова, заканчивающегося на согласную букву...

 Ну, а книги... Думаю, кое-кто из иркутян ещё должен помнить отдел антикварной литературы в старом иркутском "Букинисте" - в том, что размещался ещё не на Литвинова (6-й Солдатской), а на Урицкого (Пестеревской), в одной из бывших лавок Пассажа Юцисов. Боже, какие там были книги!... "Исторiя Великой Войны 1812 года", выпущенная к столетию изгнания наполеоновских войск из Россiи, "Великая Реформа 1861 года", ряды Энциклопедии Брокгауза и Ефрона, "Историческiй ВЪстникъ", "ВЪстникъ Европы", "Русская Мысль", что-то ещё... Высочайший полиграфический уровень, обрезы книг - золочёные и имитирующие срез камня, такие же - "каменные" - корочки... Когда тебе семь - восемь лет, ты, конечно же, ещё не готов воспринять всю ту книжную премудрость, что выставлена здесь на полках и витринах - но эстетическую ценность этих книг ты уже оценить способен. И я регулярно приходил сюда - просто, любоваться этими старинными, пахнущими Временем, книгами - а чуть позже, получив в качестве подарка на своё 10-летие от кого-то из родственников десять рублей, пришёл сюда и купил два толстенных фолианта - третий том из собрания сочинений Байрона (1905 год, изд. Брокгауза и Ефрона) и "Исторiю Христiанской Церкви" (1888 г., Сvнодальное изданiе) - каждая из книг обошлась мне ровно в пять рублей, и обе они с того времени стоят на моих полках. Да, цены были...

 *   *   *   *   *

 Но чувствую я, что опять затянул своё предисловие - пора бы уже переходить и к самим руинам и брошенным домам. Кроме того, полагаю, что уже понятно, что эта страсть к старине и старинным предметам, рано или поздно, должна была толкнуть меня на самостоятельный поиск. А вот, собственно, толчком послужила находка моего школьного приятеля Сашки Г.: в подполье своего дома он однажды обнаружил самую настоящую подзорную трубу - почти целую (одного, самого большого колена не хватало в ней), латунную, с гравировкой на французском языке. О том, что надпись выгравирована по-французски, мы определили по последнему слову - "Paris" - это мы были в состоянии понять и в младшей школе - а рядом стояла дата: 1875. Эх, где теперь та подзорная труба?... Спросить бы Сашку - да и Сашки уже нет в живых давно...

 Рядом со школой, в которой мы учились, в 1981 году расселили два дома - деревянный и кирпичный. Деревянный дом потом снесли, а в кирпичном особняке, который оказался ни чем иным, как усадьбой иркутских купцов Басниных (по этой усадьбе и улица получила когда-то название), сейчас располагается Музей Связи. Надо сказать, что тогда, в 70-е - 80-е годы, расселённые дома не огораживали никакими заборами, не закрывали и не садили вовнутрь никаких сторожей, поэтому пролезть вовнутрь не составляло никакого труда. Ну, а мальчишки - они во все времена мальчишки: в конце концов, не одного меня в восьмилетнем возрасте манили загадочные старинные дома - поэтому, оба дома мы с одноклассниками облазили, что называется, вдоль и поперёк.

 Прекрасен был выселенный баснинский дом! Это теперь я знаю, что построен он был ещё в XVIII столетии - оттого и все помещения первого этажа, согласно тогдашней архитектурной традиции, там были сводчатые - а нам он казался самым настоящим средневековым зАмком или крепостью! Толстенные стены, узкие крутые каменные лестницы, какие-то крохотные комнатки-каморки под этими лестницами, в которые можно было попасть через сводчатые низкие - даже нам, малышам, приходилось вставать на четвереньки! - лазы...

 А какие здесь были подвалы! Тёмная крутая лестница, уходившая куда-то вниз, была завалена разным мусором так, что этот мусорный "горб", буквально, упирался в сводчатый потолок хода, оставляя лишь узкую щель, в которую мы кое-как и пробрались. Внутри было, конечно же, и темно, и сыро, и очень страшно - мы во все стороны светили фонариками, но могли разглядеть только одно - какие-то каменные своды, своды, уходящие в темноту... "Культурный слой" на полу был настолько велик, что мы едва не задевали макушками за эти самые своды - а ведь когда-то, при строительстве, эти подвалы были рассчитаны на рост взрослого человека. Что было там, под нашими ногами, что прятал в себе этот самый "культурный слой", я не знаю - и уже не узнаю никогда. И никто, наверное, не узнает: вход в подвал был с улицы, со стороны подпорной стенки - а при реставрации он был просто засыпан, а подпорную стенку заменили, поставив новую, бетонную. На память о том подвале у меня осталось лишь кованое железное кольцо - оно висело на таком же кованом крюке, вбитом в потолок - а я протянул руку, и снял его...

 Однако, вскоре наши похождения в бывший дом Басниных закончились самым трагическим образом: меня не было в те дни в школе - а мои одноклассники, как всегда, отправились туда после уроков. То, что увидели они в одной из комнат пустого дома, ужаснуло не только их - содрогнулся тогда весь город: на полу лежал труп мальчика лет шести или семи. Мальчик был изнасилован и задушен - как раз, в то время в городе объявился маньяк, которого поймали только к концу 80-х - а мои одноклассники наткнулись тогда на одну из первых его жертв. С того времени, в старом пустом доме поселилась ещё одна тайна - не старинная и притягательная, а свежая, жуткая, пугающая и отталкивающая. Впервые тогда столкнулись мы с чем-то реально-страшным - не с детскими страхами,  навеянными таинственными сводами старинного подвала - а со страхом смерти, грязной, пахнущей свежей могилой смерти. С тех пор не только на посещение, но и на упоминание баснинского дома установилось у нас своеобразное табу - а сам вид этого дома стал внушать нам на долгие годы отвращение и ужас.

 Но в детстве, обычно, всё переживается относительно легко - и не прошло и месяца, как мы принялись за изучение руин расселённого деревянного дома, стоявшего по другую сторону от школы. Здесь страшно не было: фасадом дом выходил на людную улицу Баснинскую (им. "свердлова"), а задами - на "контейнерный двор": я не помню, что там за контора была - но туда постоянно привозили какие-то контейнеры, которые развозили два шустрых автопогрузчика, там всё время сновали какие-то работяги - так что, страшно нам не было: мол, если что - есть, кому заступиться...

 А дом оказался интересным: уж и не знаю. почему - но если в баснинской усадьбе мы не находили почти ничего интересного, то здесь нас ждало великое множество самых разнообразных находок: в чуланчиках и сенях нам попадались связки старинных ключей, какие-то странные кованые инструменты, на чердаке мы обнаружили самый настоящий граммофон - правда, он стоял там настолько неудачно, что вода через дыру в крыше лилась прямо на него, в результате чего граммофонная труба проржавела насквозь, а деревянный корпус сгнил... Граммофон с тем же Сашкой мы отнесли в краеведческий музей - и стали обладателями двух специальных именных "Приглашений", которые давали нам право посещать все иркутские музеи бесплатно.

 Когда дом начали разбирать, мы обратили внимание на отваливавшиеся от стен куски обоев: под ними были когда-то наклеены газеты. Тут же мы принялись отдирать со стен обои и таскать их к себе домой: после того, как эти большие грязные куски обоев заливались кипятком в ванне, клей растворялся, несколько слоёв обоев отпадало - и мы получали более-менее крупные куски газет последних предреволюционных десятилетий. Эти газеты мы тоже, было, принялись таскать в музей - вошли во вкус, что называется - но потом, как-то сам собой, весь наш "дарительский" энтузиазм иссяк, уступив место энтузиазму коллекционерскому. Да и интересно было читать эту старую периодику - а относительно музея нам родители популярно объяснили, что в музейных запасниках добра хватит и без нас, и что музейные сотрудники, которым по должности полагается разыскивать экспонаты, за это деньги получают - а мы, как дурачки, таскаем им всё это бесплатно...

 *   *   *   *   *

 ...Здесь я вынужден немного одёрнуть себя: дело в том, что говоря о брошенных домах и руинах, я рискую, очень рискую сбиться на тему своей коллекции - мол, вот в том сносимом доме я нашёл то, а в этом - это. А мне очень не хочется, чтобы мой сегодняшний рассказ превратился в банальную "охотничью" байку. Конечно же, за тридцать лет было немало интересных находок - а однажды мы даже спасли сторожевого пса, которого подонки-хозяева оставили умирать на привязи возле будки, уехав из старого деревянного дома на новую квартиру (кому интересно - может прочесть эту историю со счастливым концом вот здесь: http://dneprovskij.livejournal.com/68834.html). Мне же хочется сегодня поговорить не об этом - а о том неповторимом ощущении Времени, которое невольно возникает, когда ты оказываешься под сводами закрытого, брошенного умирать храма, или приоткрываешь покосившуюся дверь старого, расселённого дома - вот ведь, совсем недавно здесь жили люди, радовались, горевали, переживали - а теперь здесь пусто, и никто никогда не будет здесь больше ни радоваться, ни переживать, и вообще ничего здесь больше не будет - дом снесут. А ведь, ещё бывают и такие дома, что брошены были давным-давно - какие-нибудь покинутые деревни, забытые железнодорожные станции, посёлки, в которых последние лет тридцать-сорок - а то, и больше - вообще, ни одна живая душа не появлялась. Попадая в такие места, испытываешь очень даже противоречивые чувства: сидящий внутри тебя коллекционер поторапливает: давай, мол, действуй!... здесь тебя ждут интересные находки! - а сам ты, заглушив в себе этот "коллекционерский зуд", не спешишь приступать к поискам - просто, стоишь, и смотришь. И начинаешь чувствовать Его - Время...

*   *   *   *   *

 ...В конце лета 1982 года дед с братом поехали на рыбалку на берег Байкала. Взяли и внуков - меня и моего троюродного братишку. Мне в то время было уже десять лет, а ему - кажется, шесть. Место для рыбалки было определено заранее - селом Большое Голоустное, и собираясь в дорогу, дед сказал мне, что там будет для меня нечто интересное - заброшенная церковь Николая-Чудотворца и старый маяк...

 Кто не ездил из Иркутска по Голоустинскому тракту, тот не поймёт, почему мы, выехав сразу же после полудня, добрались до места уже затемно. А дело в том, что этот самый тракт, что тогда, что сейчас, заасфальтирован только на протяжении первых тридцати километров - а дальше идёт гравийная дорога. Вот эта гравийка нас и задержала: приходилось, сбросив скорость, тащиться, как черепахи, чтобы не бить машину - и в итоге, в село Большое Голоустное мы въехали уже затемно.

 Старинная церковь Николая Чудотворца стоит не в самом селе, а за ним - прямо на берегу Байкала. В августовской темени мы проскочили бы храм мимо, но случилось маленькое чудо: в ночном небе над озером постоянно вспыхивали зарницы - и одна из них, самая яркая, вдруг полыхнула в тот самый момент, когда мы проезжали мимо храма. Тут я и увидел его впервые...

 Я не мог дождаться утра: до церкви от того места, где дед с братом поставили лагерь, было метров двести, не больше - но мне казалось, что мы уехали ужасно далеко - и я в ультимативной форме заявил деду, чтобы он разбудил меня утром, когда встанет сам - и прежде, чем он отправится на своей надувной лодке удить хариусов, он должен обязательно довезти меня до церкви. Дед, правда, отшутился: ответив, что как меня с утра ни буди, а толку всё равно, не будет, он уснул. А я лежал в спальном мешке и беспокойно ворочался... 

 Утром, едва позавтракав бутербродами и чаем из термоса, оставив троюродного братишку стеречь рыбацкий лагерь, я двинул к сельскому храму. Дорога шла по берегу, меж сосен - и мне казалось, что до цели моего путешествия ещё очень далеко - и вдруг сосны кончились, и я увидел церковь, а рядом с ней - какое-то непонятное сооружение из брёвен, напоминавшее опору линии электропередач - но, почему-то, не металлическую, а деревянную. Вдруг я услышал, как кто-то зовёт меня по имени. Я оглянулся. К берегу на своей резиновой лодке причаливал дед.

 - Значит, я правильно рассчитал, когда ты должен проснуться, - смеялся он, - и всё поглядывал, когда ты здесь появишься! Ну, смотри: вот он, храм Николая Чудотворца - а вон и маяк... - и дед показал рукой на конструкцию из брёвен.

 - Это - маяк?!... - я, если честно, не ожидал от дедушки такой подлянки: в моём воображении, маяк должен был быть суровой каменной башней, непременно стоящей на скалах, а здесь - какая-то дурацкая деревянная трапеция...

 - Ну да, маяк, - улыбнулся дед, - впрочем, я догадываюсь, каким ты его себе представлял. Но - ничего не поделаешь, вот такой вот маяк. Туда, наверх, раньше очень сильный фонарь ставили - а во время бури на церковной колокольне били в колокол. Кстати, колокол там и до сих пор должен быть - вот поднимешься на колокольню, и увидишь... Ну что, пойдём, что ли, в церковь? - и дед двинулся к паперти.

 Церковь была бревенчатая, одноэтажная, обшитая досками. Байкальские ветра настолько выбелили стены, что казалось, будто храм снаружи оштукатурен и побелен белой известью. Поднявшись на широкую паперть, дед снял с головы свою бессменную рыбацкую шляпу, и велел мне тоже снять кепку. На мой вопрос, зачем снимать головной убор, ответил кратко: "Так принято" - и всё. Он не был верующим человеком, мой дедушка - но и атеистическим мракобесом он тоже не был. Принято - значит, принято. И совершенно не важно, что там пишут в газетах и говорят по телевизору - даже, занимая очень высокий номенклатурный пост, дед не испытывал никаких иллюзий относительно коммунизьма-социализьма, а вот Православие для него было верой его родителей, его предков. И я не помню ни одного случая, чтобы дед отзывался о Церкви даже пренебрежительно.

 ...Итак, мы вошли вовнутрь. Выбитые стёкла, ржавеющие кованые решётки на окнах, в алтарной части - ветер... Справа от Царских Врат ещё оставались какие-то конструкции иконостаса - но, конечно же, никаких икон там уже не было. Половина досок с пола была уже давно снята - и я тут же поднял с земли несколько закатившихся под половицы ещё во время оно несколько медных монеток - двух- и трёхкопеечных монет времён последнего царствования. Мы неторопливо обходили храм: иной раз, я поднимал с пола, заваленного мусором и битым стеклом, непонятно как сохранившиеся за всё это время обломки медных лампадок и обрывки лампадных цепочек - а один раз в моей руке оказался измятый крошечный подсвечник под тоненькую церковную свечу. Тут и там на стенах были видны надписи - одна похабнее другой - но было видно, что сделаны они очень давно: может, лет за двадцать до того, а может - ещё больше... По всему - по слою пыли, даже по мусору на полу - было видно, что сюда уже совсем-совсем давно никто не заходил...

 - Ладно, - сказал мне дед, - я выйду на улицу, а ты можешь ещё подняться на колокольню. Только в колокол не звони, пожалуйста - в него звонят только в шторм, или в каких-то совсем уж экстренных случаях.

 По крутой скрипучей деревянной лестнице, на которой не хватало нескольких ступенек, взобрался я на колокольню. Никакого колокола здесь не было. Не было, собственно, и крыши - шатёр, и даже стропила, были убраны. Невольно глянув вниз, на кровлю храма, я увидел, что на скате деревянной крыши лежит кованый крест - не иначе, с этой самой колокольни сбросили. А может - сам упал. И в этот момент мне вдруг стало так тоскливо, так грустно, что я заплакал. Просто - заплакал детскими слезами. Я продолжал плакать, спускаясь с колокольни - а потом подбежал к деду, уткнулся в его пахнувшую рыбой куртку - и совсем уж разрыдался. " - Деда, ну почему?... Ну зачем, деда?..." - только и мог пробормотать я сквозь слёзы - а дед только прижимал меня к себе, и молча гладил по голове. Что он мог ответить на мой вопрос?...

 Пройдёт почти двадцать лет - и храм в Большом Голоустном восстановят, и в нём будут идти службы. Потом он сгорит - а ещё потом на месте сгоревшего храма построят новый - точную копию прежнего. А моя хорошая знакомая, художница Яна, будет писать для голоустенского храма иконы. Но тогда, в августе 1982 года, ни я, ни дед ничего этого, конечно же, не знали...