Совецкая макулатура - самая совецкая в мiре!
Совецкая макулатура - самая совецкая в мiре!
Незабываемое мероприятие - сбор макулатуры в школе! И - незабываемый запах этой макулатуры: запах пыли и старой бумаги! У некоторых он вызывает аллергию, у меня же - ностальгию: Боже, Боже, чего только не было в этих огромных кучах бумаги, которые мы натаскивали на школьный двор - и которые потом ещё неделю-другую лежали там, мокнувшие под дождём, разметаемые ветром и растаскиваемые нами... Безусловно, пионерский сбор макулатуры - одно из моих самых тёплых воспоминаний о совецком школьном детстве.
Вы лишены этого Праздника Познания Мiра, мои маленькие читатели! Вам не понять этого мальчишеского Чувства Глубокого Удовлетворения от копания в упаковках старых книг, газет и журналов, господа-эстеты: в лучшем случае, вы приносили свою дежурную пачку газет, вручали её старшей пионервожатой или классному руководителю - и шли на уроки, хавать то самое "разумное, доброе, вечное", которое сготовили для вас стряпухи из Минобразования сысысэр. Вам не понять - никогда не понять! - той радости, которую испытывает десятилетний Первооткрыватель, извлекающий из огромной, кое-как сваленной на школьном дворе груды бумаг номер "Нивы" за 1906 год; вы не способны получить удовольствия от комплектования - номер к номеру! - своей, личной подшивки журнала "Крокодил"! Всё это вам не-до-ступ-но.
Я не знаю, когда традиция эта в сысысэре зародилась - но, надо полагать, очень и очень давно - где-нибудь, в 1920-е годы, не позже. Да, скорее всего, именно в двадцатые: развалив всё, что можно развалить, большевики решили, что проще будет варить бумагу из той же макулатуры, чем из древесины (как это делали соседи-финны под руководством мудрого Маннергейма). Плюс - уничтожение "классово-вредной" литературы. Плюс - дармовая заготовка сырья руками пионэров. Короче, экономика должна быть экономной, и всё такоё...
Так вот, традиция прижилась. И, как всякая традиция, лишённая своего первоначального смысла, превратилась в пустую, но обязательную формальность: два раза в год, осенью и весной, на всей территории сысысэр школьники тащили из дома связки старых газет - а во дворе школы стояла пионервожатая с безменом, ещё пара-тройка учительниц... Каждая пачка взвешивалась, имя-фамилия школьника заносились в тетрадочку - а потом шёл подсчёт, чей же класс этого "добра" больше всех натаскал. Потом была общешкольная линейка, на которой назывались имена "лучших из лучших", которым на лацканы пиджаков и бретельки фартуков вешали уродливую дюралевую медальку "миллион - родине". Потом на этой линейке нам что-то врали про спасённое нами от вырубки дерево - а я стоял и мечтал, как после уроков отправлюсь мародёрствовать на этой макулатурной куче...
Как я уже говорил, попадались там вещи самые необычайные: например, однажды из пачки каких-то газет выудил я толстый фотоальбом в тяжёлом коленкоровом переплёте - на титульном листе альбома была оттиснута фиолетовая печать "Р. Ф. Гейцъ" - а дальше весь альбом был заполнен видовыми фотографиями, которые этот самый Р. Ф. Гейцъ наснимал где-то на Байкале. Когда альбом этот у меня увидел Григорий Владимирович Васильев - иркутский краевед и коллекционер, хороший друг нашей семьи - то он сказал моей бабушке: " - Пользоваться тем, что Роману всего десять лет, было бы просто непорядочно - поэтому, позвольте, я предложу ему за этот альбом сто рублей..." Как воспитаный мальчик, сто рублей я у Г. В. не взял - просто, подарил ему этот альбом. А через несколько дней Григорий Владимирович передал мне через бабушку ответный подарок - старинный, ещё, кажется, времён Крымской войны - латунный бинокль. Мальчишкино счастье...
Но я всё не о том. Я подбираюсь, и не могу подобраться к другой своей находке - к находке, сделавшей меня "героем дня" на уроке литературы. К находке, благодаря которой я... Ладно, много предисловия - тоже плохо. Рассказываю.
Среди огромной кучи бумаги, выудили мы с Бегемотом (для тех, кто не знает, Бегемот - это одноклассник и лучший друг детства) - так вот, выудили мы с Бегемотом несколько номеров журнала "За Рулём" за 1928 - 1933 годы. Кто принёс эти разрозненные номера первого совецкого автомобильного журнала, какому классу принесли они лишние макулатурные граммы - Бог весть. А мы их нашли. Нашли, и стали изучать. Один из них Бегемот сразу же "захомячил": на обложке журнала была фотография самого Виссарионыча - того самого, который имел погоняло "Сталин" - а на первой же странице журнальчика был опубликован текст тоста, который произнёс "лучший друг всех автомобилистов" на каком-то приёме учёных. Помню, Бегемот тогда выучил первые несколько предложений этого эпохального тоста - и потом, в школьной столовой, подняв стакан с томатным соком, провозглашал, подражая оригиналу:
- Таварышщы! А пию за науку! За саавэтскую науку! За ту науку, которая... - ну, и далее, по тексту.
Ну, а мне достались остальные номера антикварного автомобильного журнала. И мы всё с тем же Бегемотом изучали их - прямо во время урока русского языка. И за этим занятием застала нас добрейшая наша Зинаида Павловна.
Тот самый журнал...
Нет, Зинаида Павловна не стала устраивать репрессий - она просто поинтересовалась, чем это мы тут занимаемся, и что это вызвало у нас такое бурное веселье. А веселье вызвала у нас статья, которую мы только что вычитали во втором номере журнала за 1928 год - и которую я позволю себе привести ниже целиком. Но прежде скажу, что забрав у нас наше увлекательное чтиво, Зинаида Павловна сама ужасно заинтересовалась найденными нами раритетами - заинтересовалась настолько, что на следующем уроке, который был уроком литературы, попросила меня выйти к доске - и прочесть всему классу ту самую статью...
И вот я выхожу и читаю:
ДВА ПАРИЖСКИХ ШОФЁРА
1.
- Вы можете мне объяснить по-русски, - ответил мне шофёр.
Было странно слышать русскую речь в Порт-Отей, на окраине Парижа. Только потом я узнал, что 50% всех парижских ночных шофёров - русские эмигранты, по большей части - офицеры белых армий. Русский ответ шофёра был для меня как нельзя более кстати. Я точно не знал названия улицы, куда я должен был направиться, и по-французски мне было трудно объясниться.
Я вспомнил, как в деревне один шутник указывал мне приметы, по которым я мог найти двор председателя сельсовета: "Иди прямо, а потом назад, а там против лиха на взгорочке рябая собака, новые ворота". Именно здесь, в Париже, воспоминание об этом ответе заставило меня молча засмеяться.
- Я знаю, - говорю, - что улица Шорон - где-то недалеко от Гранд-Оперы (Большой оперы). А там, вероятно, против лиха, на взгорочке...
- А если так, то садитесь - найдём, - засмеялся шофёр. - Сколько лет из России? - обратился он ко мне.
- Лет? - ответил я. - Я приехал оттуда несколько дней тому назад.
- Как?! Вырвались?
- Зачем было рваться? Получил паспорт - поехал. Побуду в Париже месяц, - вернусь обратно.
Шофёр замолчал. Он понял, что мы говорим на одном языке, но на разные темы.
- Нет, вы приехали не из России, - продолжал он, незаметно отодвинувшись от меня (я сидел с ним рядом). - России нет. Мы увезли её с собой. Там у вас какой-то Совецкий Союз, пристанище всех заговорщиков против современной культуры, против братства народов, против всего, что есть святого на земле и на небесах. России больше нет. Простите, как шофёр, я не должен такие резкости говорить своему "барину", как у нас в России говорили, но ведь мы говорим теперь, как русские.
- Пожалуйста, пожалуйста.
- Вы не смотрите на меня, как на разболтавшегося шофёра, начитавшегося газет. Я - один из наиболее видных офицеров генерального штаба, должен был быть профессором, занимал ряд видных постов и в войне против Германии, и. как вы там называете, гражданской войне. Я знаю, вы сейчас будете удивлены: я был на ответственном посту и в Красной Армии. Вы знаете Егорова? Он командовал вашими армиями на Украине, и вот - я первый начальник штаба Южной армии. Вместе с Егоровым я её создавал, - слышите: я, генерального штаба (такой-то). Потом я перешёл из Красной армии к белым. Я хотел защищать свою русскую родину. От кого? От мирового пролетариата, как вы там говорите. Я верю в великую Россию!
Я раньше решил было промолчать. Мне рассказывали, что многие белогвардейские офицеры, побывав год шоферами в Париже, начинают ненавидеть капиталистов. Привыкшие столь гордиться своим дворянским происхождением и офицерским чином, они, покатав десятки тысяч откормленных международных кутил с их французскими кокотками, простаивая ночи в ожидании у какого-нибудь загородного ресторана, начинают понимать, что такое буржуазия и почему её ненавидят те, кто вынужден на неё работать. Я всё таки спросил об этом моего шофёра. Он промолчал. Видимо, я затронул его больное место. И ему я всё-таки решил рассказать о новой России. О деревне, мимо которой он ездил в гости к своему другу в имение, которая за революцию выросла, больше чем за прошлые 50 лет.
Я рассказал ему о многом!
Шофёр молчал. Мы летели вдоль дворцов и ярко освещённых ресторанов, мимо звонкой толпы кричащей о дешёвых распродажах женщин, реклам.
- Прощайте. Мой вам совет: обучайте вашего сына технике подъёма урожайности. Кто знает, может быть, ему удастся вернуться в Совецкий Союз, стать его полезным рядовым строителем и когда-нибудь выхлопотать разрешение вернуться старику-отцу, просящему милостыню на французских бульварах.
Такая вот иллюстрация. Там, в кабинах такси, по мысли автора, притаились злые белогвардейцы...
2.
Через неделю после моего разговора с шофёром-белогвардейцем мне пришлось под шум автомобиля выслушать ещё одну речь по адресу Москвы. Говорил опять шофёр, на этот раз француз.
- Вы - русский? - спросил меня шофёр. - Из Москвы? Счастливец! Вы знаете, я своим родным городом считаю не Париж, а Москву. (Я вспомнил слова шофёра-белогвардейца, заявившего, что для него теперь нет России, раз там какой-то СССР). Мечта моей жизни - поехать в Москву и там работать. Буржуазия всюду кричит о своей любви к Франции, которую мы, коммунисты, хотим продать Москве. Буржуазия против посылки нами делегаций в СССР, против того, чтобы мы увидели, как живут победившие рабочие. А вот мы бы не возражали, чтобы делегация московских рабочих приехала в Париж посмотреть, как живёт буржуазия. Я бы такую делегацию даром возил на своём такси. Им бы я показал, почему иностранцы едут в Париж и называют его первой столицей в мире...
Москва потеряла белогвардейца, зато приобрела этого француза. Первых - десятки, пусть сотни тысяч, вторых - сегодня миллионы, завтра - сотни миллионов во всех странах мира. "России больше нет, она здесь с нами в изгнании", - говорит белогвардеец. Да, она здесь, подумал я, когда француз-шофёр, горячо пожимая мне руку, просил кланяться русским товарищам.
- Здесь, в Париже, мы, шофёры такси, идём впереди других. Когда объявляют забастовки, мы бастуем в первых рядах. Пожалуйста, расскажите о шофёрах в Москве. Я бы хотел переписываться с каким-нибудь шофёром-коммунистом из Москвы. Писать есть о чём.
Мы проезжали мимо знаменитой могилы неизвестного солдата, над которой поддерживают неугасающее пламя. Эта могила расположена в центре города на одной из лучших площадей.
- У нас Париж живёт согласно требованию моды. Эту могилу замученного на войне солдата тоже сделали модой - это уже безобразие. Когда мы на Эйфелевой башне поднимем красный флаг, мы неизвестного солдата зачислим в Красную армию. Ведь он на 90% или рабочий, или крестьянин. Тогда к его могиле будут ездить только те, кто искренне захочет почтить память. А теперь, когда мои пассажиры, проезжая мимо могилы солдата, говорят: "Как красиво" и, смотря на пламя, горящее над могилой, спрашивают меня: "Это будет вечно гореть?" - мне хочется всегда дать им такой ответ: "Пока на этом пламени не сгорите вы, превращающие и Париж, и весь мир в дорогу от ресторана в публичный дом и обратно". Одна только радость - ждать осталось недолго. Буржуазия сама расчищает нам путь. Ещё на этой машине, а она, как видите, служит уже не первый год, я доеду до новой великой французской революции.
Передайте друзьям в СССР, что парижские предместья в большинстве в наших руках, а от предместий до центра - езды на такси 20 минут.
А. Брагин
* * * * *
...Когда я закончил чтение этого шедевра, Зинаида Павловна тут же перехватила инициативу, сообщив, что да, мол, в 1928 году ситуация в мiре была другая, и все ждали мiровую революцию, и трудящиеся готовы были уже сбросить со своей шеи угнетателей-капиталистов, но помешала сущая ерунда и безделица - началась Вторая Мiровая война... Короче, не заладилось...
Ну, а меня после этой импровизированной "политинформации" на уроке литературы даже направили принимать участие в какой-то - не то районной, не то городской - олимпиаде по "краеведению". Ну, словом, как того солдата-эстонца из довлатовской "Зоны", который "ухаживал за могилой павшего героя" - кто читал, тот оценит юмор...
Что можно ещё здесь сказать? Думаю, нет нужды уточнять, что и мои симпатии - де не только мои, но и того же Бегемота, и ещё многих - были далеко не на стороне французского таксиста-коммуниста: уже тогда, в 1984 году мы были пусть стихийными, но "белогвардейцами" - нам гораздо больше нравились эстетичные "господа-офицеры", которых показывали в агитационных совецких фильмах про гражданскую войну, чем какие-нибудь чумазые "красные дьяволята". Это-то, как раз, в пояснениях не нуждается. А я - о другом.
Я нисколько не сомневаюсь даже, что автор этого замечательного пассажа почти ничего не выдумал: скорее всего, был у него и разговор с таксистом-белогвардейцем (интересно, кстати, выяснить, кто же это был - ведь в тексте дано очень конкретное указание на личность водителя. Ау, господа историки!), и французский коммунист примерно что-то такое и должен был ему говорить. Всё, собственно, скорее всего, так и было. Только вот... вот ведь в чём заковыка-то: почему-то, я более, чем уверен, что судьбы героев статьи сложились, скорее всего, не совсем так, как казалось товарищу Брагину в 1928 году. Почему-то, я уверен, что вызвавший нашу горячую симпатию таксист "из бывших", если он только благополучно избежал выдачи в сысысысэр после 1945 года (помним подлый Ялтинский сговор!), то достойно дожил свои годы где-нибудь в Америке или Европе - в уютной квартире, вырастив детей и воспитав внуков. И кажется мне, что его внуки сегодня - вполне обеспеченные и преуспевающие граждане той страны, которая когда-то дала политическое убежище их деду.
Что же до шофёра-коммуниста, то здесь тоже не так много вариантов: если только после 1940 года его не шлёпнули, как партизана-коммуниста - то на своём раздолбанном "Рено" он доехал не до новой "великой французской революции", а до вполне такого себе буржуазного быта: домик в деревне, сбережения на старость, опять же - дети-внуки... Нет, безусловно, он всю жизнь голосовал на выборах за социалистов - но ни за что не согласился бы променять свой уютный буржуазнейший мiрок на "героику будней социализма" в сысысэре.
Гораздо более весёлой представляется мне судьба самого автора этого опуса - его и его потомков. Вот почему-то уверен я, на все сто уверен, что эту поездку в Париж в 1928 году ему припомнили через десять лет. Хорошо так припомнили: просто, шлёпнули в каком-нибудь расстрельном коридоре, как "французского шпиона" и "троцкиста" - а потом кровь с мозгами смыли с пола из пожарной кишки. Ну, а не шлёпнули - значит, послали лет на десяток на "стройки народного хозяйства" в особо-приключенческих условиях - куда-нибудь на Колыму или на Камчатку. Ну, или к нам, в ОзерЛАГ... И если после этого интереснейшего приключения он выполз на свободу, то его дети-внуки вряд ли когда-нибудь имели возможность слушать исповеди парижских таксистов. Московских-то - и то, в лучшем случае...
И ещё, почему-то, представляется мне, что дети-внуки товарища Брагина точно так же, как я, как миллионы под-совецких школьников, жрали ту самую идеологическую баланду, которую готовил для них советский миннаробраз и агитпроп - и тихо плевались. И таскали в школу связки макулатуры, в которые были упакованы мечты о мiровой революции и красных флагах над Эйфелевой башней. Впрочем, мечтам этим в макулатуре - самое место.
Одним словом, мой вам совет: обучайте вашего сына иностранному языку. Кто знает, может быть, ему удастся эмигрировать из пост-совецкого Мордора, стать где-нибудь во Франции хотя бы мелким буржуа, и когда-нибудь выхлопотать разрешение воссоединиться со стариками-родителями, просящим милостыню на российских рынках и толкучках. Шутка.
* * * * *
Текст товарища Брагина я оставил без изменений. И даже вот это: "...Мы летели вдоль дворцов и ярко освещённых ресторанов, мимо звонкой толпы кричащей о дешёвых распродажах женщин, реклам."