20 ТЫСЯЧ МИЛЬ ПЛЮС 84 МИЛИ

20 ТЫСЯЧ МИЛЬ ПЛЮС 84 МИЛИ

Посвящается Виктору Кориневскому

Капитан Гусевский (я плавал с ним раньше на пароходе «Новая Земля», делая свой первый рейс в качестве штурмана; потом его за что-то перевели на СРТ) вывел траулер в Северное море, сделал несколько тралений, обучая меня — старпома — этому новому для клайпедских рыбаков искусству, затем пожал крепко руку, пожелал хорошего рейса и с попутным судном ушел в Клайпеду. Я стал капитаном СРТ-4179.

Северное море в то время было нейтральным. Сейчас слово «нейтральный» потихоньку выходит из употребления, так как в наше ирако-мрачное время оно по своему значению напоминает слово «независимый». А независимых, то бишь нейтральных, при глобализации быть не может.

Так вот, в нейтральном Северном море мы ловили сайду. Ее было много. Когда на палубе развязывали куток трала и оттуда высыпались тонны сверкающей изумрудным колором рыбы, яростно трепещущей (казалось, что сайда разговаривает; а может, она и вправду говорила и плакала, только по-рыбьи, неслышно для нас), то каждый матрос, каждый штурман и механик радовались не только хорошему улову, но радовались неосознанно и красоте жизни, излучающейся этими полными округлыми, чуть эротически извивающимися рыбьими телами. Здоровье так и пахало от этой живой плоти, как от девушек- старшеклассниц.

Сайда — быстрая рыба. Чтобы поймать ее тралом — нужна скорость. Триста «лошадей» нашего главного двигателя чуть-чуть отставали от стремительно несущихся «табунов» — косяков сайды. Механики скрепя сердце уступали просьбе капитана добавить немножко оборотов. Тралы были несовершенны, и главный двигатель на тралении часто работал с перегрузкой.

Так мы отработали рейс: благодаря старшему механику Виктору Кориневскому догоняли рыбу, выполнили план и в октябре снялись домой.

Серо-осеннее Северное море сменилось еще более серым Скагерраком. Главный двигатель дымил тоже «по-серому». Поршневые кольца не держали масло, оно испарялось, пары попадали в картер; к нему во избежание взрыва подсоединили отвод — резиновый шланг. В машинном отделении стояла полумгла, механики несли вахту в противогазах. «Не знаю, дойдем ли до Клайпеды», — сказал Виктор.

В Каттегате мы взяли с калининградского СРТ бочку дизмасла, механики чуть повеселели, но противогазов не сняли.

Прошли «гудящий» судами Зунд. Еще немножко, еще чуть-чуть. Когда за кормой остался остров Борнхольм, стармех застопорил ГД (главный двигатель).

В Клайпеде тем временем готовили к выходу спасательный буксир «Кагул», но предупредили нас, что этому паровому судну нужно время поднять пары в котлах.

Пока механики делали что-то серьезное в машине (кажется, меняли цилиндровую головку), лежать в дрейфе было скучным занятием. Ветер западный — 3 балла, как раз в сторону родной Клайпеды. «А почему бы нам не поднять парус? — сказал я старпому. — Ведь мы как-никак называемся средним траулером типа „логгер". А „логгер", согласно справочнику, — это парусное судно с двумя косыми парусами!» Кормового паруса у нас уже не было — годы состарили его, и боцман списал бизань в утиль. Но носовой парус — кливер всегда был в порядке; некоторые СРТ использовали его при выборке дрифтерных сетей.

Закрепили шкот на «утку», две пары матросских рук стали тянуть фал, и вот кливер из хлопково-конопляной парусины вдруг округлился подветренной стороной и приобрел форму настоящего паруса, какую мы видим часто на картинках. «Ерунда все это, — сказал какой-то скептик на палубе, — СРТ слишком тяжелый для паруса».

Матрос-рулевой перекрутил штурвал вправо и судно очень медленно, словно испытывая наше ожидание чуда, легло на курс, близкий к осту. У нас не было лага, но и без него по воде было видно, что мы движемся, медленно, но движемся.

«Поднимем трюмный брезент вместо грота», — сказал старпом, и квадратный «парус», распятый двумя грузовыми шкентелями, добавил скорости нашему судну. А когда боцман разыскал в своей кладовке еще один брезент и поднял его парусом на кормовой мачте, весь экипаж оживился, даже скептики заулыбались: движение — это жизнь. Бросили за борт щепку, штурман щелкнул секундомером — планширный лаг показал 2,3 узла. Совсем неплохо. И мы пошли навстречу поднимающему пары «Кагулу», навстречу женам и детям, знающим о нашей беде и ждущим нас.

Я стоял на мостике, смотрел на заполненный ветром кливер и старался не показать штурманам радость, радость от первого плавания под парусами, пусть примитивными, но парусами. Не гребной винт был сейчас движителем, а паруса. Есть что-то магическое в слове «парус»: то ли оно оживляет затаившуюся, порой стесняющуюся высветлиться в каждом из нас романтику, то ли это слово делает нас неосознанно частью живой природы. Я не был на парусной практике во время учебы в клайпедской мореходке, но мечта о плавании под парусами никогда не покидала меня.

Над нами не сверкало созвездие Южного Креста, а только «черпак» родной Большой Медведицы верхней кромкой своей (звезды Дуббе и Мерак) показывал направление на Полярную звезду, не дул нам в корму теплый пассат тропиков — довольно прохладный западный ветер Балтики заставил одеться потеплее, но в глубине души всплывали картинки из прочитанных в детстве книг Жюля Верна, и я, молодой капитан, представлял себя стоящим широко расставив ноги на палубе белоснежной бригантины, красиво разрезающей теплые воды южных морей. Мелькали изредка рифы атоллов с изумрудной зеленью лагун, лотовый матрос выкрикивал глубину, и вся планета Земля двигалась вместе с нами.

…Голос вахтенного штурмана вернул меня к действительности. «Ну, прямо „Катти Сарк", — пошутил штурман, — только от нашей коллекции парусов все встречные суда шарахаются в сторону». (Как раз в это время одно судно резко изменило курс, расходясь с нами.) Как мы смотрелись со стороны — было не столь важно. Важно, что за полтора дня мы прошли 84 мили. А до Клайпеды уже рукой подать. Механики оживили свой многострадальный ГД, и к приемному бую мы подошли своим ходом, уже без парусов. Спасатель «Кагул» ждал нас у буя, готовый подать буксирный конец, но стармех сказал: «Не мешайте». Мы тихо ошвартовались у причала КПП (контрольно-пропускной пункт). И только оттуда небольшой портовый буксир отвел нас в рыбпорт.

Групповой механик Боря Черняк, маленький, черненький, с усиками (после разгрома СССР он работал «вышибалой» в дружном коллективе еврейского ресторанчика), чуть не прыгал от радости, предвкушая расправу над стармехом.

В инспекции безопасности мореплавания я честно рассказал, что порой приказывал стармеху идти с перегрузкой. Маринин — начальник — сказал: «Вашей вины не вижу. Это все из-за тяжелых тралов, о чем я много раз предупреждал». Своим признанием я взял вину за треснувшие цилиндровые головки на себя, защитив тем самым стармеха, которому «светило» лишение диплома. (Черняк все-таки подготовил проект приказа — мне объявили строгий выговор.) «Ты — первый капитан, который поступил так», — сказал Виктор Кориневский. И мы стали друзьями на всю жизнь.

С годами история эта забылась, хотя тоска по белоснежным парусам продолжала чуточку тревожить душу. Когда много лет спустя, а точнее, 40 лет спустя, в моем активе появилось 20 тысяч миль, пройденных на маленькой яхте, мне вспомнилась первая «парусная практика» на СРТ-4179, и поэтому к цифре 20 тысяч я приплюсовываю 84. Вернее, 20 тысяч миль нужно приплюсовать к 84 милям[13].