Франция

Франция

Бискайский залив лучше проходить на яхте летом. Но, вернувшись с Балтики, мы уже не имели лета. Сентябрь ушел на подготовку к плаванию; кое-кто из наших лондонских друзей увещевал бросить эту затею — ведь опасно, ведь рискованно, ведь осень. Я мягко «огрызался»: переходить улицу в Лондоне тоже рискованно — утверждает статистика.

8 октября 2000 года «новой эры» (наш с Гиной календарь в этот день показал 2162) мы пересекли Ла-Манш и поздно вечером зашли в Шербур. Нелегко было найти марину среди массы мигающих буев.

Через два дня ветер в порывах достигал ураганной силы. Морские чайки сотнями сидели на понтонном причале, клювами на ветер, всякий раз нагибая голову чуть вниз, чтобы шквал не оторвал от спасительной тверди, которая через день стала грязно-белой (чайки в туалет не ходят).

Мы бродили по улицам, держа в руках шербурские зонтики (пришлось купить — иногда ветер бросался гроздьями дождя), ели гречневые блины — французы любят их и пекут прямо на улицах, смотрели на величественный монумент: маленький человечек, сидящий на непропорционально большом коне, — Наполеон Бонапарт его имя. Он со своей армией прошелся как смерч по многим странам, убив миллионы людей. Из имени этого убийцы французы сделали символ романтически-гуманного воителя. Даже Стендаль и Бальзак возносили его. А вот Лев Толстой дал ему точное определение: warmonger — поджигатель войны. Не дайбог, вскоре начнут возводить монументы Адольфу Гитлеру, «романтическому» уничтожителю большевизма. Я твердо знаю, что не все немцы воспринимают историю правильно (может быть, только какая-то часть из ГДР), остальным же присуще затаенное до времени чувство гордости за великий Рейх, чувство немецкой крови. Только евреи и немцы определяют принадлежность к нации по крови (может, она в крапинку?). Не случайно сионист Киссинджер сетовал: «Нам не страшны русские — мы их приберем к рукам, нам не страшны китайцы с их азиатским менталитетом; нам, евреям, нужно бояться в будущем немцев».

Шторм помог принять решение не пересекать Бискай по прямой, а идти вдоль «бережка», от одной гавани до другой. И замелькали порты-убежища (флотский термин), как кадры кинофильма. Днем — переход, ночь — в гавани или яхт-клубе. Как только прогноз погоды «прояснялся» — делали следующий «прыжок». Были трудности, усталость, опасные моменты и радостное настроение первооткрывателей, вернее сказать, начинающих авантюристов (aventure (фр.) — приключение) — идем на Зюйд, идем в Неизвестность. Где закончится наш «Зюйд» — мы не знали. (Он закончится в Аргентине, на пятидесятом градусе южной широты.)

К реке Гаронна, одной из главных судоходных рек Франции (через нее и систему каналов можно пройти из Бискайского залива в Средиземное море), мы подходили вечером, подходили не спеша, закрутив стаксель на две трети. Но даже при таком «носовом платке» скорость держалась больше трех узлов. Лоция рекомендует заходить в реку и в порт Руайон (куда мы направлялись) после наступления малой воды, так как при отливе в устье образуются очень крутые волны — следствие противоборства суммарного речного и отливного течения с западным ветром. Мы подошли чуть рановато, как раз в момент малой воды. Волны были высокими и нерегулярными (в отличие от ветровых); целый час мы мучились, прыгая с их вершин. Я стоял на руле, постоянно сбавляя или добавляя обороты двигателя. В порт мы зашли после полуночи, уставшие, но радостные. Я нежно обнял и поцеловал Гину, радостный вдвойне, что у меня такая милая и мужественная спутница.

От Руайона до французской Байонны (есть еще испанская Байона) 160 миль. 120 миль — песчаный пляж. Берег тянется почти ровной линией: без деревьев, без заметных холмов, без бухт; только на полпути за песчаной косой притаился рыбацкий порт Аркашон. (В. Пикуль в одной из своих книг упоминает об устрицах, доставляемых к царскому столу из Аркашона.) Прогноз погоды позволял дойти до Байонны без остановки, и хоть мне хотелось попробовать местных устриц и узнать, чем они прельщали Николая II, но заход в порт осложнялся из-за «кочующих» банок.

Беда случилась как раз на траверзе этого устричного порта в 5 милях от берега. Под утро на винт что-то намоталось. Застопорив машину, с рассветом (а он наступил в 10 часов) мы увидели за кормой двухметровый шлейф толстой траловой сети. Зацепив ее отпорным крюком и подтянув к борту, стали реверсировать на малых оборотах, надеясь освободиться от намотки. Ничего не получилось. Нырнуть в маске под корпус и обрезать сеть ножом — проще простого. (Позже в Бразилии мне пришлось делать это.) Но крупная мертвая зыбь[2] бросала яхту так сильно, что эта мысль сразу отпала, как только я поставил ногу на нижнюю ступеньку транцевого трапа.

В 11.00 по навтексу[3] получили прогноз погоды назавтра: ветер W8-9 баллов. Было маловетрие, под обоими парусами мы делали 2–3 узла. До Байонны оставалось 55 миль, плюс мы находились на полигоне французских ВМС, где вечером должны были начаться учебные стрельбы. Без намотки мы вышли бы из этой зоны засветло.

Прогноз не позволял долго размышлять. Мы связались на УКВ со спасательным центром (французская аббревиатура — CROSS) и объяснили нашу ситуацию. «Да, завтра ожидается подход циклона, — подтвердили французы. — Мы направим к вам спасательный бот».

Перед заходом солнца мы спустили вялые паруса и закрепили за мачту буксирный канат с подошедшего спасателя. Это небольшое судно с мощным двигателем 55 миль прошло за 2 часа. К нам на борт перепрыгнули два француза, и буксировка началась.

Мы сидели в каюте в теплой одежде — было довольно прохладно без обогревателя. Наши гости не говорили по-английски, но один из них понимал немного испанский, и это помогло скоротать скучные часы буксировки. Время от времени молодой француз выходил в кокпит, очищал желудок за борт и вскоре со слабой улыбкой остался сидеть на свежем воздухе.

В 21.00 мы вошли в ворота порта. Капитан спасателя, прибывший к нам с бумагами, сказал, что во Франции морская спасательная служба такая же, как и в Англии. Экипажи комплектуются из добровольцев. Это не всегда профессиональные моряки (стало понятно, почему матрос «травил»). За такую работу, как сегодня, им не платят. «Это не коммерческий спасатель, — добавил капитан. — Вам придется уплатить только за топливо и моторесурс». Сумма составила 1200 английских фунтов. «Коммерсанты» содрали бы в 10–15 раз больше. Страховая компания оплатила это без оговорок. (Пока мы находились в европейских водах, включая Канары, у нас была страховка. Но как только мы заикнулись, что идем в Южную Америку, — страховку у нас закрыли. Невыгодно им. Риск большой, а сумма платежа маленькая: слишком дешевая яхта. Выживайте сами. И до сих пор мы плаваем без страховки.)

Утром кран поднял нашу маленькую «Педрому». На винте была большая крупноячеистая сеть из пропилена. Обрывки таких сетей плавают на поверхности моря и ждут своих жертв. К счастью, гребной вал и кронштейн вала не были деформированы. Я — «капитан, родившийся в рубашке»[4].