НАЧАЛО
НАЧАЛО
Приближаясь к экватору на 30-м градусе западной долготы — далеко от Африки и Америки — мы заметили морскую чайку Днем она летала на видимости и ловила рыбу, а вечером, после захода солнца, садилась к нам на палубу, часто вблизи кокпита. Мы смотрели в ее спокойные глаза, она ответно посматривала на нас и, видимо, знала, что здесь ей не причинят зла. На каком берегу она родилась, какой континент является ее Родиной, никто, кроме нее, не знает. Может быть, наша спутница, оторвавшись в штормовую погоду от своего берега, потеряла его и сейчас, как и мы, странствует по океану без Родины — sin Patria. Теперь Океан — ее Родина, теперь Океан — наша Родина.
Чайка прошла-пролетела с нами более 300 миль. Три ночи она мирно спала с закрытыми глазами или же засунув клюв под крыло, не обращая внимания на падающих иногда рядом с ней летучих рыбок. На четвертый вечер наша подруга не «приземлилась»: то ли мы завели ее слишком далеко в южную гемисферу (полушарие), то ли она своим «прибором» замерила напряженность магнитного поля Земли, которое к югу от экватора становится разряженным, и это ей не понравилось. Мы были по-настоящему опечалены, как будто нас покинул близкий друг. Ночные вахты без нее стали более скучными, но, подгоняемые умеренным пассатом, мы продолжали идти вперед.
…Остров La Gomera, где мы простояли несколько месяцев, проводил нас прощальными гудками туманных горнов со многих яхт. Федор и Ирина Конюховы, с которыми мы подружились здесь, долго махали нам с оконечности волнолома. Эта картина с необычной, красивой парой была последней из тех, что остались в памяти о Европе[1]. Впереди — Бразилия.
* * *
Если говорить честно, мы никогда не думали идти так далеко на нашей 29-футовой (8,74 метра) яхте. «Westerly Konsort» — тип яхты — строился в Англии как семейный крузер полуприбрежного плавания (их построено более 700). Пожалуйста, Франция — рукой подать через Ла-Манш, а там далее вдоль бережка — Бельгия, Голландия и хоть до самого Ленинграда, по пути все время порты-убежища.
«Идти через океан, — сказал нам один эксперт из журнала «Sailing Today», — лучше все-таки на яхте большего размера». Но на большую яхту у нас не было денег; мы были рады этой. Главное для меня при моем почти двухметровом росте — возможность стоять в кабине не сгибаясь. Может, потому, что не сгибаюсь и никогда не сгибался ни перед кем в жизни, в своем почтенном возрасте я остался с тем же ростом, какой имел в 25 лет.
Начало было, как всегда, сложным. Яхта — это своенравное судно. Большим теплоходом куда как проще управлять: держись только за ручку машинного телеграфа. А у яхты — паруса, которые подвластны ветру, но порой не подвластны яхтсмену. Если он не опытный.
Дьюк, бывший хозяин, прекрасной души человек (его фамилия Dukoff-Gordon, корень русский, все друзья зовут его Дьюк), дал нам пару уроков с парусами, а позже даже сходил с нами из Чичес- тера в Портсмут и обратно. После этого мы сказали, что хотим идти на Балтику. Дьюк рассмеялся: «Шутите, вы не имеете опыта». «Будем набирать его по дороге», — ответил я.
Но первый самостоятельный выход из марины (яхт-клуба) в открытое море поднял в нашей крови уровень адреналина. Перед баром (мелководье устья, до него шли под мотором один час) мы раскрутили стаксель. Ветер был 3–4 балла. И вдруг этот не такой уж сильный ветер наполнил раскрученный полностью парус (моя ошибка!) с такой силой, что яхта легла чуть ли не на борт. Я пытался закрутить стаксель. А не тут-то было! Мы не могли справиться с непокорным парусом. А берег канала был в опасной близости. Видимо, случайно ослабился шкот, стаксель заполоскался, захлопал, и в это время удалось закрутить его. Нельзя сказать, что была смертельная опасность, но чувство неудовлетворенности собой долго не покидало меня.
За мелководным баром мы подняли оба паруса, остановили двигатель. И хоть грот и стаксель были зарифлены (видимо, недостаточно), яхта иногда сильно кренилась, и мы чувствовали себя неуверенно и нерадостно. Помогало только сознание, что это — учеба, что это — начало.
Вдруг Гина заметила, что при крене в кабине поверх пайол гуляет вода. «Пробоина!» — мелькнула у меня мысль, хоть мы и не касались грунта. Капитанская выдержка не позволила испугаться, но я все-таки взглянул одним глазом на спасательный плотик. «No panic on the „Titanic"», — сказал я Гине. — Держи руль».
Я спустился вниз. Воды было не так уж много; когда яхта не кренилась — настил пайол не покрывался водой. Несколько минут я наблюдал за уровнем. Он не повышался. При очередном крене я опустил палец в воду и затем сунул в рот. Вода была пресная. Камень, увесистый камень тревоги свалился с моего сердца. И с Гининого тоже. (Когда мы брали воду в питьевой танк, то забыли, по незнанию, выставить через окно свернутый в туалете воздушный шланг, и через него под пайолы попало много воды.)
Дьюк продал нам яхту со всем снаряжением: картами, приборами, тарелками, богатым набором инструментов. Он двадцать лет обучал на ней «студентов» искусству хождения под парусами, а когда ему исполнилось 80 лет — решил «завязать» с морем. Но он и сейчас, в 86 лет, продолжает иногда перегонять яхты из Англии в Турцию и Грецию. Раз в год, прилетая в Лондон, мы встречаемся с ним как хорошие друзья. И каждый раз он приносит из гаража какой-нибудь инструмент и подает мне: «Петр, я нашел это, мне оно не нужно. Бери».
Нам понравилось название яхты — «Pedroma» («Педрома»), История этого названия необычная. Только что построенному судну нужно было дать имя. Дьюк отправил в Бюро Регистраций список с 200 именами (он хранится у нас на борту), но все эти названия уже были зарегистрированы (в Англии тысячи и тысячи яхт). После долгих размышлений с его другом Питером придумали такую комбинацию: Piter — San Pedro — «святой Петр», как известно из церковной мифологии, якобы был моряком, рыбаком, одним словом, скитальцем — по-английски Roamer. Если сложить вместе Петр и Скиталец — Pedro Roamer — и начать произносить быстро эти слова, то они сливаются в одно, вроде Pedroma. Отправили новоизобретенное слово в Бюро — и на борту появилось красивое название: «Pedroma». Гинина внучка Марла в 4-летнем возрасте расшифровала это слово по-своему: «Pedro» — это значит я — Петр, и «oma» — по-немецки — «бабушка», то есть Гина. Просто и хорошо. Если бы люди в зрелом возрасте иногда становились детьми, то есть мыслили абстрактно, наверное, мир был бы лучше, и не было бы войн.
Наше пионерское плавание на Балтику было в общем нетрудным, так как июль и август — наиболее спокойные месяцы в этих широтах. Но неприятных моментов хватало. То упустили фал грота после выхода из одного порта, то в Па-де-Кале перестала работать система GPS, и за несколько часов без обсервации нас снесло течением на 6 миль к французским мелям. Хорошо, моя капитанская практика помогла «зацепить» на радаре сигнал Racon и получить место.
Через семь дней плавания Гина имела на своем стройном теле 21 синяк: она все время двигалась быстро и часто «считала» острые места, а их на яхте, при желании, найти нетрудно.
После нашего выхода из Дюнкерка ветер вдруг задул до 5 баллов, а мы толком не знали, какую парусность должны держать. Только когда нас положило чуть ли не на борт, мы уменьшили паруса до минимума.
На карте порта Norderney я проложил курс по наибольшим глубинам, а не по рекомендованному для яхт фарватеру, показанному всего двумя буями и с недостаточными, на мой взгляд, глубинами. Несколько яхтсменов из марины наблюдали наш внефарватерный заход в порт и ждали, когда мы сядем на мель. Каково же было наше удивление, когда, возвращаясь с Балтики, мы увидели новый, огражденный буями фарватер как раз там, где мы прошли, где мы проторили его.
В Куксхафене мы с Гиной ходили по улице «Kapitan Alexander-straBe». (Этот капитан был убит нацистами.) В детстве Гина часто жила здесь у своего дяди, имевшего в то время рыбную фабрику.
В Кильском канале у шлюза один немец врезался на своей яхте в нашу корму, повредил спасательный круг с кронштейном.
Нам не понравилась немецкая «экономная жадность» в маринах, куда мы заходили. Там готовы сдирать деньги даже за воздух, которым дышим.
В порту Brunsbuttel (балтийская сторона канала) я встретил двух женщин из СССР. Одна, узбечка Заира, яркая, лет 45, всю жизнь работала буфетчицей, сейчас с мужем сумела удрать из Узбекистана в Германию. Вторая — моих лет, с чисто русским лицом — назвалась Машей и поведала мне почти печальную историю. «Завез меня сюда, в Германию, сын. Мы как бы из поволжских немцев. Если бы не проклятый фашизм — жили бы там до сих пор. Началась война, нас переселили в Приморский край. Мы жили неплохо, работали в колхозе, рядом богатая тайга. На фронт никого не забрали, никто не погиб (я содрогнулся, вспомнил своего отца, погибшего на войне). Всю жизнь прожила с русскими. Никогда не чувствовала, что я немка. Я русская, я русская! — с пафосом сказала Маша. — Но вот сыну захотелось в Германию, как же — немец обосранный, кровь немецкая, голубая! Я и языка совсем не знаю. Что я буду тут делать, на чужбине. Ни друзей, ни знакомых, поговорить не с кем. Хорошо, вот Заиру встретила, так мы и коротаем время. А сын где-то далеко работает. Живем пока на пособие». Я слушал Машу, и боль сжимала мое сердце, боль за опоганенную Родину, боль за родных русских людей, живущих на земле, ставшей израильским полигоном.
Мы любовались цветением лугов на островах Готланд и Эланд, а в порту Висбю встретили две яхты из Ленинграда. Капитаном одной из них была пожилая, говорившая чуть не басом, женщина, а в экипаже была симпатичная пара — Алексей и Таня Фофашковы. Алексей — капитан дальнего плавания, писатель и яхтсмен. Позже он сделал на своей 8-метровой деревянной яхте рекордное плавание из Питера в Мурманск вокруг Нордкапа. В «горле» Белого моря они чуть не утонули, но обошлось…
Самая радостная встреча была, конечно, в Вентспилсе, где живет моя дочь Лена. Было темно, шел проливной дождь, когда мы швартовались к причалу яхт-клуба. И вдруг мы увидели стоящих под зонтиками Лену, Эдгара (ее мужа) и Кристопса (их сына).
Сразу нам стало тепло и радостно. Мы провели там почти неделю. Бродили по свежевымощенным кирпичиками улицам (мэр города — хозяин кирпичного завода), любовались десятками пластиковых коров — скульптур, выставленных по всему городу (какой-то пленэр).
Обратный путь был проще — мы уже имели опыт. Даже wind-pilot (авторулевой, работающий от ветра) подсказывал, как правильно держать парусность. При неправильно поставленных парусах он «отказывался» держать курс. Мы посетили острова Кристиансё (по мостику прогулялись на соседний Фредриксё и сфотографировали скалу Тод («Смерть»), около которой покоятся на дне два клайпедских траулера), Борнхольм, Рюген, Хидденси. От порта Штральзунд до Хидденси с нами шли Галина и Марла — дочь и внучка Гины. Хидденси — небольшой островок, вытянувшийся с небольшим изгибом, как казацкая шашка, с севера на юг, и природой своей напоминающий Куршскую косу: такие же дюны, такая же растительность и такие же прекрасные пляжи. Даже Гитлер когда-то нежил здесь свое неспортивное тело.
Лет десять назад во время приемки из новостроя судна «Оптуха» мы со старпомом Юрием Степановичем Вавренюком (обаятельный, душевный и высокоинтеллигентный человек) в выходные дни пару раз ездили на островок. Шагаем себе по пляжу (вода была холодной для купания) оживленно беседуя, и вдруг оказываемся среди голых женщин и мужчин, но на последних наши глаза не останавливались. Мы зашли на «открытый» пляж — в ГДР люди не стеснялись быть более естественными (в противоположность ФРГ). Мы смотрели на старых, с отвисшими грудями женщин, на девочек-подростков, играющих в мяч. С начинающимся «оперением», они были такими неинтересными, как гадкие утята. И только пару царственно плывущих «лебедей» засек наш взор. Мы были не старыми, мы были в расцвете сил мужчинами, но от картины с голыми женщинами не почувствовали никакого сексуального позыва, кажется — наоборот. Нагота хороша в постели, масса же голых женщин убивает желание — в большинстве своем тела несовершенны.
За 80 дней плавания мы посетили 40 портов и вернулись в Лондон «вразвалочку»: теперь мы знали, что при ветре 4 балла нужно брать рифы.
В одном английском яхтенном журнале Гина опубликовала очень хорошую статью о нашем пионерском походе на Балтику. Мы получили массу писем по Интернету. И как-то ненавязчиво наша яхта стала популярной. В каждой стране, куда мы заходили, журналисты хотели написать о нас. Не потому, что мы с Гиной такие симпатичные (шучу!), а, видимо, потому, что наша яхта такая маленькая. Топ мачты я выкрасил в красный цвет, а на вешке спасательного круга мы закрепили небольшой флажок с серпом и молотом. Наверное, это единственная во всем мире серпасто-молоткастая яхта. (Когда мы зашли в воды Колумбии, пришлось убрать этот флажок: в этой стране, как и в «независимой» Литве, президент — ставленник США.)
Я насчитал пятнадцать изданий журналов разных стран (Англия, Испания, Бразилия, Аргентина, Россия и даже США), в которых говорится о «Педроме». Хозяин — издатель американского журнала «Latitude and Attitude» Бичин — русский еврей, судя по фамилии и его фотографиям, возможно, родственник моего однокашника Бича, окольным путем без нашего разрешения сунул в сентябрьское издание 2007 года информацию о нападении на нас пиратов. А один из каналов венесуэльского телевидения взял интервью у нас, правда, показали нашу «Педрому» только одну минуту.