3. Начало

3. Начало

Почти во всех делах самое трудное — начало.

Жан Жак Руссо

В 3 часа дня 23 августа 1991 года, в пятницу, я вошел в новое серое здание КГБ на Лубянской площади. В приемной меня уже ожидали члены Коллегии КГБ СССР — заместители Крючкова, руководители основных управлений. Прошли в кабинет, бывший кабинет Крючкова, сели за длинный стол. «Вы, наверное, знаете, — сказал я им, — что час назад состоялось решение Президента СССР и Госсовета о моем назначении Председателем КГБ. Кто-нибудь против?» Молчание. «Тогда будем считать, что я приступил к своим обязанностям». Я попросил собравшихся не поддаваться панике, продолжать работать и вместе с тем провести служебное расследование относительно участия конкретных лиц и подразделений в событиях начала той недели, не устраивая при этом тотальной чистки. Ответственность должны понести только первые руководители, которые принимали непосредственное участие в подготовке и проведении путча.

Как выяснилось, комиссия по служебному расследованию приказом Шебаршина уже была создана.

Завершая совещание, я сообщил, что в самое ближайшее время встречусь с каждым членом Коллегии отдельно. Это было последнее заседание Коллегии КГБ СССР.

23–24 августа здание Комитета находилось чуть ли не на осадном положении. На Лубянской площади шел постоянный митинг вокруг памятника Дзержинскому, у входов в здания.

Из интервью корреспонденту ТАСС:

Вопрос: Много десятилетий перед зданием КГБ находился монумент Феликсу Дзержинскому, а после попытки государственного переворота его убрали. Но будет ли здесь установлен какой-нибудь новый символ?

Ответ: Честно говоря, жалею, что убрали памятник, и не потому, что с огромным уважением отношусь к Дзержинскому. Отнюдь нет. Уверен, что так же, как нельзя переписывать учебники истории, нельзя переписывать ее на площадях. Это не свидетельствует о высокой культуре. Памятник мог бы стоять здесь, напоминая о том, что переживал наш народ.

Звонит комендант: «Рвутся в здание! Готовятся к захвату!» Я особенно на это не реагировал: «Занимайтесь этим сами». Но на всякий случай связался со знакомыми ветеранами-афганцами, попросил помощь. Приезжали на площадь и Президент, и вице-президент России. Успокоили митингующих. Илья Заславский, один из лидеров движения «Демократическая Россия», сам предложил свои услуги, чтобы не допустить погромной вакханалии, просил звонить, если станет совсем плохо.

Через средства массовой информации 23–24 августа я обратился к москвичам с объяснением ситуации. «…Реакция не прошла. Виновные в организации государственного переворота понесут заслуженное наказание. Однако в последние дни народный гнев зачастую переносится с кучки безответственных авантюристов на весь личный состав КГБ. Это проявляется в пикетировании зданий, попытках их захвата, призывах к физической расправе.

Некоторые рвутся к оперативным архивам, преследуя далеко не благовидные цели.

Прошу москвичей проявить выдержку, не поддаваться стихии эмоций, подстрекательским и провокационным призывам…

…Есть все возможности, чтобы органы КГБ никогда больше не стали орудием преступной политики.

Прошу вашей поддержки…»

После того как памятник убрали, все на время успокоились.

При этой напряжений обстановке и обилии дел в КГБ значительную часть времени в конце той памятной недели пришлось провести в Кремле, у Горбачева.

Президент все еще оставался Генеральным секретарем ЦК КПСС, руководство которого в дни путча его фактически предало. Была явно двусмысленная, противоречивая ситуация, затягивать которую было невозможно.

А подобный вандализм уже был в нашей истории — в семнадцатом году. Сносились памятники царям, императорам и т. д. Увы, похоже, мы ничему не научились за эти годы. А что касается новых символов, то вряд ли стоит их устанавливать здесь. Раз уже убрали, то следует, наверное, просто разбить на этом месте клумбу и посадить цветы.

Вечером в воскресенье прозвучали известные обращения Горбачева к партии, которые потом во всем мире назвали историческими. Та пуповина, которая связывала государственную власть с ЦК КПСС, была перерезана.

Могу свидетельствовать, что Президент — он же генсек — долго не хотел этого. Даже вернувшись из Фороса, преданный своими ближайшими оппонентами-однопартийцами, он не мыслил для себя разрыва с партией. Он вынужден был сделать это вопреки своему желанию. Партийная элита была против реформатора генсека, а надежда на поддержку «партийных масс» иллюзорна. Как политик, Горбачев не мог не понимать, что государственная власть (президент), не опирающаяся на партию или партии, обречена. Но такой опоры в КПСС у него не было уже давно. Он тянул сколько мог. Но наконец фактический разрыв был оформлен юридически.

Проблема формальной департизации КГБ была решена неожиданно очень легко. После государственного переворота последовал Указ Ельцина, приостанавливавший деятельность российской компартии.

Я считал и считаю сейчас, что департизация ни в коем случае не должна означать запрет на профессию в зависимости от членства или нечленства в той или иной партии. Запрет на профессию по политическим мотивам — это прямое нарушение прав человека. Но я полностью солидаризировался с той точкой зрения, что партийные структуры не должны существовать в государственных организациях или на предприятиях. (Кстати, в аппарате Президента СССР, Совете безопасности парткома не было.) За воротами же шахты, министерства или Комитета госбезопасности человек вправе осуществлять свое конституционное право на участие в политических организациях.

Именно с таких позиций я подходил к вопросу о департизации КГБ. Приказ по этому вопросу за день до моего прихода уже был подписан Шебаршиным. Парткомы в Комитете свою деятельность прекратили без каких-либо протестов или голодных забастовок. КПСС была слишком дискредитирована, чтобы в ее защиту выступили даже сотрудники КГБ, почти поголовно состоявшие в партии. Впрочем, не обошлось и без маленьких эксцессов. Помню, пришел ко мне на прием сотрудник Комитета, явно взволнованный. «Имейте в виду, — говорит, с трудом сдерживая эмоции, — был и умру коммунистом! Можете выгонять, но от своих убеждений не откажусь!» «Да с чего Вы взяли, что я собираюсь выгонять коммунистов, — отвечаю. — Этак всех надо будет уволить. Важны Ваши профессиональные качества, верность конституционной власти, а то, во что Вы верите, меня не интересует».

Полагаю, что коммунистам КГБ, многие поколения которых безуспешно пытались силой насадить только одну марксистско-ленинскую идеологию, лучше, чем кому-либо, известно, что нельзя насильно заставить людей во что-то поверить или в чем-то разувериться. Нельзя кому-то запретить верить в «светлое будущее всего человечества», тем более что сама идея (не ее воплощение в нашей стране) не так уж и плоха, хотя и утопична. Хочешь верить — верь, но только в нерабочее время.

Департизация стала первым звеном в реформировании КГБ, который должен был стать организацией, служащей не какой-то одной идеологии или партии, а государству, народу, закону.

Конечно, это сейчас, оглядываясь назад, легко анализировать свою работу. Но тогда, в первые дни с их невероятным темпом, десятками встреч, звонков, информационным валом, работу в системное русло ввести не удавалось. Это был калейдоскоп, бешеный ритм, мгновенное реагирование, и если я наделал не слишком много ошибок, значит, повезло.

25 августа. Воскресенье. 8 утра. Встреча с Председателем Верховного Совета Латвии Анатолием Горбуновым по его просьбе. Решением Парламента КГБ Латвии ликвидирован, здания опечатаны, создана комиссия. Договариваемся не спешить. Совместно спокойно разобраться и с архивами, и с собственностью, а главное, не допускать произвола и несправедливости в отношении бывших сотрудников…

Звонок от Гавриила Попова. Есть сведения о возможных терактах. Такое указание об усилении охраны как лидеров демократического движения, так и бывшего руководства КПСС уже дано…

Генерал докладывает о разложении в Министерстве обороны. Генштаб деморализован. Дисциплина упала, пьянство. Особенно тяжелое настроение среди политработников. Люди замкнулись. Боятся расправы.

Готовится указание усилить внимание прежде всего частям стратегического назначения, а также по всему комплексу — от производства до хранения атомного оружия…

Звонок. Депутат слышал от кого-то, что в КГБ идет массовое уничтожение архивов. Объясняю, что указания, запрещающие на время любое движение архивов, уже даны. А все, что касается путча, в архивах нет и, по-видимому, никогда не попадет.

О кадрах лучше и не говорить. Обличение за обличением. Кто строит дачу, используя солдат. Кто участвовал в путче. Кто совершил самый большой «грех» — снял у себя в кабинете портрет Горбачева. Кто творит расправу над демократически настроенными сотрудниками. Много информации и о других ведомствах. Как вело себя руководство Верховного Совета СССР, тот или иной министр. Отмахиваться от любой информации не в моих правилах, принимать все сразу на веру от порой незнакомых людей — тоже. Кому поручить проверить? КГБ? Поскольку официальных заявлений о предполагаемых преступлениях, как правило, не было, большинство этой информации осталось без последствий.

Обеспокоенный пришел Григорий Явлинский. В это смутное время могут быть уничтожены или сфальсифицированы документы, связанные с бюджетом, валютными и финансовыми операциями, внешним долгом, золотым запасом. Немедленное персональное поручение начальнику 6-го Управления Савенкову получить необходимую информацию, составить оперативный план контроля…

В первые дни часто звонил Ельцин: «Считаю, что следовало бы передать дивизию в Теплом стане Министерству обороны»… — «Это уже делается»…

Снова звонок. Вносит предложение по первому заму, которое безоговорочно принимается… (но потом эта кандидатура не прошла). Затем разговор о необходимости сделать Московское управление КГБ двойного подчинения и тому подобное.

Длинной и тяжелой была беседа с Витаутасом Ландсбергисом, который требовал немедленно передать все архивы на агентуру. Я возражал. Оба остались при своем мнении.

Егор Яковлев по-дружески требует отозвать всех офицеров действующего резерва из Гостелерадио. Я согласен. Но когда это произойдет, не следует впадать в иллюзию, что позиций у КГБ там уже нет.

26 августа. 8 утра. День начинается с беседы с сотрудником Комитета Владимиром Гамзой. Он предлагает свою, на мой взгляд, толковую концепцию реформирования служб безопасности. Это уже пятый имеющийся у меня вариант. Завожу специальную папку для предложений о реформах… Их было немало, в том числе и взаимоисключающих…

Но больше было информации оперативного характера. Завтра покушение на… (называется известный политик). Готовится новый путч! По Симферопольскому шоссе в сторону Москвы движется, не реагируя на сигналы ГАИ, колонна бронемашин… и тому подобное… Я благодарен этим дням, они укрепили мои нервы.

Было много и очень серьезной информации.

В понедельник 26 августа мне позвонил вице-мэр Москвы Юрий Лужков и сказал, что на него вышел человек, располагающий какими-то сведениями о КПСС, которые должны меня заинтересовать. Я поручил заняться этим вопросом своему помощнику Вячеславу Никонову, который пришел вслед за мной в КГБ из аппарата Президента СССР. На следующий день на моем столе лежала записка, содержание которой я вкратце приведу.

По сведениям, полученным от источника, имевшего прямое касательство к описываемым событиям, в Центральном Комитете в течение последних 25 лет существовал фонд левых и рабочих партий, куда КПСС ежегодно вносила взнос в размере до 22 миллионов долларов. Последний взнос был сделан в 1989 году. В 1990 году около 11 миллионов долларов было выделено ряду партий. Деньги в виде наличных знаков валюты различных стран находились во Внешэкономбанке на депозите № 1… Непосредственным распорядителем фонда в последнее время выступал Фалин В. М. (секретарь ЦК КПСС и заведующий его Международным отделом). Фалин имел право заказывать требуемые суммы, которые хранитель депозита лично доставлял в ЦК КПСС. Там они передавались сотруднику КГБ, через него поступали резиденту в соответствующей стране и от него — доверенному лицо субсидируемой партии. Последний давал расписку, которая по каналам ПГУ возвращалась в ЦК КПСС. На депозите находилось около 11,5 миллиона долларов. 23 августа Фалин забрал и запер у себя в сейфе всю документацию по фонду, а также 600 тысяч долларов, полученных как возврат кредита ПОРП.

Кроме того, существовали иные формы участия ЦК КПСС и КГБ СССР в финансировании зарубежных политических партий. Например, «дружественная» западная фирма «X» покупала какой-то товар у всесоюзного внешнеторгового объединения «У». Вырученная сумма у «У» изымалась и по каналам КГБ возвращалась фирме «X», которая осуществляла субсидирование соответствующей партии. Убытки «У» обеспечивались рублевым покрытием из бюджета КГБ.

По полученным сведениям, в начале 1991 года была подготовлена записка на имя одного из членов Политбюро с предложением разместить валюту из фонда левых и рабочих партий на подставных банковских счетах КГБ СССР за границей.

Информация меня поначалу ошеломила. Сам я был несколько лет членом ЦК КПСС, но ни о чем подобном не слышал, хотя и мог догадываться. Я поручил немедленно организовать тщательную проверку по изложенным фактам. Доложил Горбачеву. И счел необходимым довести эту информацию до министра внутренних дел России Виктора Баранникова. Я не был уверен, что сотрудники КГБ проведут работу добросовестно, тогда как Баранникову я доверял полностью. Вскоре последовали первые результаты: следователи МВД достаточно оперативно изъяли в казну 600 тысяч долларов из сейфов Международного отдела ЦК КПСС. В дальнейшем обнаружились и одиннадцать миллионов.

Дело о помощи КПСС получило широкую огласку в октябре, после публикации в газете «Россия» статьи Александра Евлахова, в прошлом тоже работника ЦК КПСС. Но тогда этим вопросом занималась уже Прокуратура РСФСР.

Возвращаясь от суеты «чекистских» будней к анализу замысла и реализации реформы КГБ, следует, наверное, начать с кадровых проблем. В прежние времена наши руководители любили повторять, что кадры решают все. Так это или не так, но это был тот случай, когда начинать надо было именно с кадров.

Я исходил из того, что вина за участие КГБ в путче лежит на руководителях, а не на рядовых работниках, и именно в этом духе было выдержано мое первое обращение к сотрудникам центрального аппарата КГБ СССР, которые в то время ничего не делали и были в полной растерянности от неопределенной ситуации:

«Уверен, что подавляющее большинство из вас, кому дороги интересы человека и кто не допускает даже мысли о замене законности насилием, тяжело переживают заговор против конституционного строя. Как это ни прискорбно, самое непосредственное участие в нем приняло руководство КГБ СССР. Народ не дал возможности реакции вернуть страну и общество в тот экономический, политический, идеологический и нравственный тупик, из которого мы только-только начали выходить. Но, как и следовало ожидать, авантюра до предела обострила и без того критическое состояние общества. Много принесено вреда. До самой низкой отметки упал в глазах людей престиж КГБ. Ясно, что прежнего КГБ уже не будет. Это объективная реальность, как бы кто к ней ни относился.

В то же время именно сейчас поддаться панике, унынию, желанию свести счеты — худшее из того, что могло бы быть. Никто не имеет права огульно винить всех сотрудников в случившемся, разворачивать «охоту на ведьм». Ответственность- на руководстве Комитета. И совершенно недопустимо делить ее с личным составом и, как это было принято, искать «стрелочника».

Время потеряно, но победа демократии открывает новые перспективы. Первая и главная задача — остановить распад Союза, ускоренный преступниками, сорвавшими подписание Союзного договора, с которого мог бы начаться период стабилизации.

В это смутное время, как никогда, требует внимания и защиты безопасность страны. И мы не имеем никакого права погрязнуть в самокопании, самобичевании и самоотстраниться от выполнения своего долга.

Свою задачу вижу в том, чтобы кардинально реформировать Комитет, превратив его в сплоченную, высокопрофессиональную, открытую и понятную людям организацию. КГБ должен защищать конституционный строй, способствовать развитию демократии. Стоять не над суверенными республиками, а вместе с ними обеспечивать их совокупный интерес в защите государственной безопасности.

Прошу набраться сил, мужества, способности к самообновлению, чтобы достойно выйти из тех испытаний, которые выпали на долю народов Союза.

Прошу очнуться и думать не об оправданиях или обвинениях, а над тем, как сделать гораздо более эффективной всю систему безопасности страны.

Прошу понять, что теперь нам предстоит защищать не «ценности» той или иной идеологии, а конституционные права граждан, истинные ценности демократии, и на этой основе — безопасность общества, государства и народов. Прошлое не повторится.

^{Председатель КГБ В. Бакатин.}

^{27.09.91 г.»}

Наивное обращение. И тщетные надежды. Хотя вовсе не питал иллюзий, что обрету большое количество сторонников в КГБ. Вполне естественно, что, когда в такую устоявшуюся, консервативную организацию пришел человек с отличными от старого руководства убеждениями, это вызвало внутри Комитета не только определенного рода тревогу, но и реакцию отторжения. С некоторыми людьми из ближайшего окружения Крючкова я сам не хотел работать, другие, по всей видимости, не могли работать со мной.

Как и обещал, я встретился с каждым из членов Коллегии, которые приходили ко мне на беседу с рапортом, где они сами излагали свои действия в дни государственного переворота и в конце выносили себе вердикт. В большинстве случаев это были прошения об отставке, которые удовлетворялись. Некоторых руководителей я отправил в отставку сам, видя, что люди не справляются с работой.

Таким образом, в первые недели моего пребывания or занимаемых должностей были освобождены заместители Председателя КГБ Грушко, Агеев, Петровас, Прилуков, Лебедев, руководители управлений Плеханов, Генералов, Жардецкий, Расщепов, Жижин, Калгин, Беда. Глущенко, начальник группы «Альфа» Карпухин. В отношении Грушко, Агеева, Плеханова Прокуратура РСФСР возбудила уголовные дела.

У меня никогда не было желания расширять этот список или затягивать «исследования» комиссий. У меня не было и времени на спокойное изучение кадров «в работе». Менять надо было быстро, ибо тогда я еще считал, что КГБ работает и эту работу нельзя прекращать даже на день. Поэтому я все время «взывал» к окружавшему меня генералитету: пусть профессионалы занимаются своим делом. На улицу никого не выкинут. Менять буду только руководителей. Другое дело пенсионеры. Кому пора уходить, надо уходить.

Возглавить ключевое управление, ведавшее кадрами, я пригласил Николая Столярова, полковника авиации, представлявшего реформистское крыло в Компартии России и проведшего дни путча в осажденном «Белом доме». Это спокойный, уравновешенный человек, никогда не теряющий лица и мужества. Тем не менее отсутствие опыта административной и кадровой работы помешали ему решительно отбросить старые порядки и, опираясь на прогрессивных людей Комитета, разработать план обновления кадров КГБ. В чем-то ему, видимо, мешал и мой, зачастую субъективный подход.

Первым заместителем стал Анатолий Олейников, кадровый сотрудник КГБ, который ранее работал в Московском и Пермском управлениях госбезопасности, был заместителем начальника Управления по борьбе с организованной преступностью. Исключительно трудоспособный, без амбиций, опытный, доброжелательный человек, он вскоре стал той рабочей лошадкой, которая тащила всю рутинную работу. Об этом выборе я никогда не жалел.

Другим заместителем стал Николай Шам, ранее работавший первым заместителем начальника 6-го Управления. Человек внешне медлительный, спокойный, немногословный, он привлек меня своей эрудицией, склонностью к аналитике, широким кругозором, выходившим за пределы его профессиональных обязанностей.

Последним по счету замом стал Федор Мясников, до этого работавший на должности заместителя начальника Инспекторского управления. Грамотный, интеллигентный человек. Ему была поручена вся контрразведывательная оперативная работа.

На первых порах заместителем Председателя КГБ продолжал оставаться Леонид Шебаршин, по-прежнему возглавлявший ПГУ. Он был кадровым разведчиком с большим опытом работы в странах Востока, в том числе — в Афганистане в период войны. Выдвиженец Крючкова, он тем не менее импонировал мне своей эрудицией, спокойствием, фундаментальным знанием своего дела. В путче он замешан не был, хотя как член Коллегии не мог не чувствовать ответственности за случившееся. Об этом он сам написал в конце августа в рапорте, где просил об отставке. Я попросил его продолжать работать. Но, по-видимому, это не входило в его планы. Отставка состоялась тремя неделями позже и вызвала тогда массу недоумения и сожаления в прессе, приближенной к «разведчикам». Объяснялось все просто. Это была реакция на первый демарш старых кадров шефу-непрофессионалу.

Из моего интервью газете «Комсомольская правда»:

«Почему ушел Шебаршин? Шебаршин ушел потому, что, будучи умным человеком, захотел уйти. Но заодно решил проверить, сможет ли мне диктовать. Хотя, наверное, заранее догадывался, что не сможет. И зная, чем это кончится, хотел разыграть маленькую сцену: кто начальник разведки и почему без его ведома ему назначают заместителей. Я не обязательно должен спрашивать, кого и куда назначать. Разведке свойственна корпоративность. Чужих она не любит. Это мне понятно. Но я специально назначил туда человека со стороны. Честного человека. Шебаршин должен это понять, если хотел остаться, а он попробовал сделать маленький демарш… Плохо или хорошо, но я никогда не останавливался перед теми, кто устраивает демарши. Не могу работать? Не можешь — не работай. И без обид».

Столь быстрый уход Л. Шебаршина не входил в мои планы, но и не был трагедией. В разведке, привыкшей к самостоятельности, было достаточно опытных заместителей.

Однако ситуация, сложившаяся в этот момент вокруг КГБ, о которой я скажу позже, требовала принятия немедленных шагов по выделению разведки в самостоятельное, независимое от КГБ ведомство. Шебаршин был сторонником как этой меры, так и поэтапного сокращения разведки примерно на одну треть. Поэтому его уход несколько, но только несколько, осложнял ситуацию.

Необходимо было быстро найти крупного известного политического деятеля, способного в новых условиях возглавить самостоятельное и очень важное для Союза специфическое ведомство.

Таким человеком стал Евгений Примаков. Все, от кого это зависело и с кем советовались, считали, что это наиболее подходящая кандидатура. Сам Евгений, которому претила неопределенность неоформившихся президентских структур, с желанием шел на эту работу.

Все упиралось в позицию Ельцина.

В эти дни он был далеко за пределами Москвы. Мне удалось уговорить его по телефону, и он дал согласие. Я пишу об этом не потому, что «удалось уговорить». Это не так. Ельцина не уговоришь. Дело в другом. Президент России поверил мне. Он так и сказал. Позже он сказал Е. Примакову, что для него это было непростое решение. А еще позже после личной откровенной встречи с кадрами разведки он убедился, что это был правильный выбор. Нападки на Примакова в средствах массовой информации будут продолжаться. Это неизбежно. И если он будет спокойно к этому относиться, я убежден, что его прекрасная осведомленность в области международной политики, опыт, оперативность, организаторский талант, открытый к новому аналитический ум будут способствовать выходу разведки на качественно новый уровень, отвечающий подлинным интересам России, СНГ и реалиям новых межгосударственных отношений.

С первых часов работы я был неприятно удивлен довольно слабой исполнительской дисциплиной и некачественной постановкой самого элементарного делопроизводства в КГБ. Любой, кто хоть немного сталкивался с управленческой работой, прекрасно понимает, как много зависит от таких, казалось бы, мелочей, как быстрая и качественная подготовка документов, контроль за исполнением решений и так далее. Пришлось заменить начальника Секретариата, теперь его возглавил начальник Управления «ОП» Дмитрий Лукин, который без особой охоты пошел на это. Было видно, что душа у него лежит не к бумажной, а практической работе. Через несколько месяцев Лукин вернулся в «ОП», уступив место бывшему председателю КГБ Украины Николаю Голушко.

Начальником Аналитического управления назначил Владимира Рубанова. В свое время тот вынужден был уйти из системы госбезопасности из-за постоянных конфликтов с Крючковым.

Анатолий Краюшкин возглавил Десятый (архивный) отдел. Сразу выяснилось, что в архивах КГБ больше интересующей меня информации, чем докладывали вначале.

Одна из идей, с которыми я шел в Комитет, заключалась в том, что, по моему убеждению, спецслужбам совершенно необязательно строиться по военному принципу — с присвоением званий и так далее. Такая милитаризованность неизбежно приводит к жесткой иерархичности, погоне за «звездами», поиску высоких «потолков», к насаждению своего рода «духа казармы». Не случайно, что во многих странах мира спецслужбы не строятся по армейскому принципу. Конечно, невозможно вот так, сразу изменить старую практику. Звания много значат для кадрового сотрудника КГБ — прежде всего в моральном плане. Да и система денежного содержания крепко с этим связана. Менять это надо. Но это — дело далекого будущего.

Сам я отказался от предложенного М. С. Горбачевым звания генерал-полковника (в бытность министром внутренних дел мне присвоили звание генерал-лейтенанта). Я пригласил на работу в свой аппарат несколько гражданских лиц, никогда ранее не имевших никакого отношения к КГБ, но обладавших широким кругозором, демократическими убеждениями, специальными знаниями в различных областях. Моими помощниками и консультантами стали доктор исторических наук, политолог Вячеслав Никонов; кандидат экономических наук Владимир Гуров, работавший в Московском университете и рекомендованный мне Григорием Явлинским; доктор юридических наук Юрий Скуратов, ранее возглавлявший юридический факультет на Урале. Руководителем приемной стал рядовой запаса Александр Дворядкин. Все они сохраняли статус гражданских лиц. Нельзя сказать, что мой эксперимент в полной мере удался; эти люди чувствовали себя во многом инородным телом в организации, где многое продолжает определяться званием.

Забегая вперед, скажу, что одна из моих главных ошибок заключалась в том, что я пришел в КГБ без своей команды, без большой группы преданных делу единомышленников. Я переоценил свои силы. Без своей команды перевернуть эту махину, называемую КГБ, оказалось почти невозможно.

Несколько кадровых перестановок было связано с результатами расследования действий должностных лиц КГБ в период антиконституционного переворота. Приказом от 1 сентября я отстранил от руководства работой ведомственной комиссии Титова и назначил ее председателем Олейникова, а заместителем — начальника Инспекторского управления Игоря Межакова, исключительно активного, с обостренным чувством справедливости человека. Всем подраздёлениям было предписано оказать всеобъемлющее содействие в проведении расследования, предоставлении необходимых материалов.

Комиссия Олейникова работала в тесном контакте с Государственной комиссией по расследованию деятельности органов КГБ, куда помимо Сергея Степашина входили многие известные народные депутаты СССР и РСФСР — Сергей Станкевич, Юрий Рыжов, Константин Лубенченко. Государственная комиссия имела поручение Президента СССР в срок до 26 октября 1991 года представить заключение о роли органов госбезопасности в перевороте. Мое положение было сложнее. Необходимо было прекращать и без того затянувшуюся кадровую неопределенность.

Ведомственная комиссия закончила свою работу 25 сентября, и я подписал приказ по результатам служебного расследования, согласно которому от занимаемых должностей были освобождены: заместитель начальника 3-го Главка Николай Рыжак, начальник военно-политического управления ГУПВ Николай Бритвин, его первый заместитель Борис Голышев, начальник Управления «3» Валерий Воротников и его заместители Добровольский и Перфильев, заместители начальника Московского УКГБ Корсак и Карабанов, первый заместитель начальника 12-го Отдела Геннадий Гуськов.

Должен сознаться, что, принимая решения по результатам расследования, я проявил известный либерализм. Комиссия предлагала уволить большее количество людей, чем я реально уволил. Тринадцать человек, в их числе Калиниченко, Егоров, начальник Юридического отдела Алексеев, ограничились указаниями на «проявленную политическую незрелость и недальновидность в действиях по выполнению распоряжений вышестоящих начальников, способствовавших деятельности путчистов». Руководствовался я при этом вовсе не стремлением «выгородить заговорщиков», а желанием избежать формального подхода, индивидуально внимательно разобраться с каждым человеком, кто, как мне казалось, в большей степени был жертвой, обстоятельств, а не собственных реакционных убеждений.

В приказе от 25 сентября содержалось указание моим заместителям, начальникам главных управлений, самостоятельных управлений и отделов КГБ проработать заключение комиссии с руководящим и оперативным составом, принять меры, исключающие впредь подобное. Председателям КГБ республик, начальникам УКГБ по краям и областям, где было начато служебное расследование действий должностных лиц органов госбезопасности в дни путча, предписывалось в кратчайшие сроки завершить расследование, подвести его итоги, не допуская при этом расправы и сведения счетов, имея в виду, что основную ответственность должны нести не исполнители, а руководящий состав.

По мотивам расследования на местах были отстранены от должности руководители УКГБ по Амурской, Брянской, Вологодской, Иркутской, Минской, Новосибирской, Псковской, Самарской, Саратовской областям, Приморскому краю, занимавшие в период переворота, мягко говоря, двойственную позицию.

Заключение комиссии Олейникова было передано в Государственную комиссию и Генеральному прокурору РСФСР Валентину Степанкову.

Кадровые перетряски в высшем эшелоне на этом в основном закончились. Работу следовало продолжать, но на первый план вышли вопросы уже иного уровня — организация и проведение всего комплекса реформ системы органов безопасности страны.

Не могу сказать, что уже с первого дня, как я обосновался в кабинете на Лубянке, у меня существовала стройная, законченная концепция реформы Комитета госбезопасности. Хотя понимание общей направленности перемен, конечно, было. Детали отшлифовывались постепенно. В многочасовых встречах с названными и неназванными сотрудниками Комитета всех уровней. В ходе совещаний с руководителями КГБ республик. В беседах с представителями комиссии Степашина. В разговорах с видными государственными и общественными деятелями, представителями спецслужб зарубежных стран.

По сути, в принципиальном плане выбор предстояло сделать из трех мыслимых вариантов.

Первый вариант — пойти по радикальному — восточно-германскому или чехо-словацкому пути. То есть упразднить КГБ, всех уволить и потом набирать новые кадры во что-то новое. Должен сказать, что у этого варианта почти не было сторонников даже среди наиболее радикально настроенных политиков и теоретиков. Я тоже не считал этот путь возможным или рациональным.

Конечно, лишь одним субъективным решением можно в момент развалить всю систему госбезопасности. Но цена этого шага была бы куда больше, чем любая, даже самая серьезная ошибка, скажем, в экономической политике. Экономика функционирует по объективным законам, и, даже наделав глупостей, можно надеяться на ее самовосстановление — на основе рыночных закономерностей, свободного предпринимательства и так далее. В сфере безопасности ошибка может обойтись дороже. Сами по себе структуры, ее обеспечивающие, на создание, выработку механизмов деятельности, подготовку кадров которых ушли даже не десятилетия, уже не восстановятся. Для их воссоздания на голом месте потребуются новые политические решения, уйма времени и средств. Да, КГБ СССР был плох, но лучшего не было, а проблемы обеспечения безопасности (понимаемой, конечно, в общепризнанном смысле) никуда не исчезали. Следуя первому варианту, мы создали бы просто вакуум безопасности суверенных республик, на что я пойти не мог. Да и мандата у меня такого не было.

Второй вариант, который тоже в принципе был не исключен, особенно если бы КГБ возглавил человек, вышедший из недр этого ведомства, сводился просто к наказанию прямых участников путча и небольшому косметическому ремонту. Следуя этому варианту, КГБ сохранил бы все свои функции, и общество никогда не было бы застраховано от того, что эта мощная организация вновь не будет использована будущими нечистоплотными политиками для удушения гражданских свобод и выступления против власти.

Я пошел по третьему пути — сделать так, чтобы КГБ не представлял угрозы для общества, не допуская при этом развала системы государственной безопасности. Мой вариант был вариантом реформ, а не разрушения. При этом я руководствовался идеей, которую в общефилософском плане блестяще сформулировал французский мыслитель Блез Паскаль: «Справедливость, не поддержанная силой, немощна; сила, не поддержанная справедливостью, тиранична. Бессильной справедливости всегда будут противоборствовать, потому что дурные люди не переводятся, несправедливой силой всегда будут возмущаться. Значит, надо объединить силу со справедливостью, и либо справедливость сделать сильной, либо силу — справедливой».

Конечно, любая реформа служб безопасности в идеале должна была базироваться на новой концепции безопасности Союза и суверенных республик. То есть теоретически структура и функции спецслужб должны органично вытекать из тех потребностей в обеспечении безопасности, которые сформулированы на уровне высшего политического руководства. Одна из наших бед, к сожалению, далеко не единственная, заключалась в том, что такой концепции у лидеров СССР и республик в тот период просто не было. Различные проекты, которые готовились в прежние месяцы группами экспертов в недрах Совета безопасности или Верховного Совета СССР, отвергались другими группами экспертов. А главное — отвергались временем, опровергались стремительными изменениями в политической обстановке, прежде всего — во взаимоотношениях Центра и республик. Может быть, и не трудно написать инструкцию по безопасности парового котла, но кому она нужна, когда сам этот котел уже взлетел в воздух.

Таким образом, реформа КГБ не диктовалась каким-то четким «государственным заказом» с союзного или российского политического Олимпа.

С первых дней пребывания в КГБ я дал поручение аналитическим подразделениям разработать проект собственной концепции, отражающей видение параметров безопасности в совершенно новой внутри- и внешнеполитической обстановке. Но работа эта затянулась. Действовать приходилось, исходя из собственного понимания и прежде всего опираясь на советы профессионалов.

На протяжении десятилетий руководство СССР исходило из того, что для решения проблем безопасности необходимо прежде всего гарантировать страну от угрозы извне, обеспечить единомыслие в обществе, и проявляло готовность заплатить любую цену для решения этих задач. Понятие «государственная безопасность», официально появившееся в 1934 году, отражало господствующую точку зрения о приоритете государства над интересами общества и правами отдельной личности. В результате главную угрозу обществу создавал выход государства за рамки своих функций, когда оно вмешивалось в личную жизнь человека. Но что это составляет угрозу, не могло даже в голову прийти органам ГБ, озабоченным все большим и большим расширением контроля над людьми и поиском доказательств все более коварных «происков империализма».

Однако коренные преобразования в стране и мире ставили задачу переосмысления самого подхода к проблемам безопасности. Демократизация требовала создания качественно новых отношений в триаде государство — общество— личность, где именно человек должен занять центральное место. Главные цели концепции безопасности я видел в том, чтобы гарантировать неотъемлемые права и свободы граждан, в том числе от посягательств со стороны самого государства, обеспечить максимально возможную неуязвимость общества к внутренним конфликтам и кризисам, защитить суверенитет Союза и образующих его республик, создать возможности для отслеживания ситуации в зонах их интересов на мировой арене.

Эти самые общие установки обусловливали логику реформы Комитета госбезопасности. КГБ, а точнее то, что от него предполагалось оставить, должно было стать инструментом поддержания стабильности в демократическом обществе и мире.

Отсюда вытекали основные принципы реформы:

1. Дезинтеграция. Раздробление КГБ на ряд самостоятельных ведомств и лишение его монополии на все виды деятельности, связанные с обеспечением безопасности. Разорвать Комитет на части, которые, находясь в прямом подчинении главе государства, уравновешивали бы друг друга, конкурировали друг с другом — это уже значило усилить общественную безопасность, ликвидировать КГБ как КГБ.

2. Децентрализация или вертикальная дезинтеграция. Предоставление полной самостоятельности республиканским органам безопасности в сочетании с главным образом координирующей и в относительно небольшой степени оперативной работой межреспубликанских структур. Это определялось не столько моей волей, сколько начавшимися процессами «размежевания» республик Союза.

3. Обеспечение законности и безусловное соблюдение прав и свобод человека в деятельности спецслужб. Комментарии здесь, наверное, не нужны.

4. Деидеологизация, преодоление традиций «чекизма». Избавление от сомнительной славы ведомства как карающего меча партии, организации всеобщего политического сыска и тотальной слежки.

5. Эффективность. Поворот от шпиономании и борьбы с инакомыслием к реальным потребностям общества в условиях кардинально изменившейся политической среды — к безопасности на основе сотрудничества и доверия. Главное внимание — внешнему криминальному влиянию на наши внутренние дела, борьбе с организованной преступностью, представляющей угрозу безопасности страны.

6. Открытость, насколько это возможно, в деятельности спецслужб. Действия спецслужб должны быть понятны обществу, поддерживаться обществом, а для этого — служить обществу.

7. Ненанесение своими действиями ущерба безопасности страны.

После формулирования принципов дело оставалось за «малым» — реализовать их на практике.