1903

1903

1 января. Начинаю Новый год в Ясной Поляне. Здесь тяжело: Л. Н. болен. И другие горести…

4 января. Вчера вернулся из Ясной. Я там провел 4 дня. Л. Н. нездоров.

Когда я утром в день приезда вошел к нему, он сказал:

— Вот хорошо, что вы приехали. Я рад вас видеть.

— Что это вы, Л.H., все хвораете? — спросил я его.

— Да, Бог по душу послал, да ангел что?то замешкался.

Из письма кн. Н. Л.Оболенского от 7 января: «Нового у нас ничего нет: Л. Н. все тот же, все лежит и слаб, начали прыскать мышьяк, но это, кажется, пока не помогает, потому что у него сегодня ночью опять был жар и каждую ночь все какое?то недомогание. Уже и не знаю, как он из всего этого выскочит. Остальное все по — старому».

21 января. Ездил на один день (вчерашний) в Ясную. Л. Н. по поводу моей скорой женитьбы на Анне Алексеевне Софиано сказал мне:

— Желаю вам найти хорошего друга.

28 февраля. Получил нынче от Ю. И. Игумновой открытку из Ясной с сообщениями о Л.H.: «Здоровье Л. Н. понемногу поправляется, только он совсем не может работать, и это его очень огорчает. Каждый день он ездит кататься и довольно далеко. Гулять же ему трудно — скоро устает. Погода у нас чудная, особенно сегодня — ясный день и мороз… Крым, вероятно, не состоится. (Одно время, ввиду плохого состояния здоровья Л.H., были предположения снова поехать в Крым.)

4 марта. Из письма Софьи Андреевны: «Вернувшись, застала Л. Н. совсем здоровым; он всякий день ездит далеко кататься в санках, и это очень его веселит. Погода удивительно хорошая, и все так красиво в природе… Очень хорошо у нас в Ясной! Сегодня только у Л. Н. что?то заболела печень, он не обедал, и наше веселое настроение испортилось. Осталось нас мало: Наташа (падчерица Татьяны Львовны), Саша, Юлия Ивановна, доктор и я. Но мы не унываем и живем хорошо».

21 марта. Ездил на прошлой неделе на один день в Ясную. Л. Н. застал здоровым и довольно бодрым.

Л. Н. всегда очень интересует вопрос о духовной жизни человека во время сна. Он сказал мне в этот раз:

— Во сне иногда плачешь, радуешься, умиляешься, а проснешься, припомнишь сон — не понимаешь, чего было плакать, умиляться, радоваться? Я объясняю себе это так: у нас, кроме радости, умиления, огорчения по поводу определенных событий, бывают еще состояния радости, умиления, восторга, печали. В таких состояниях нам часто достаточно ничтожного повода, чтобы прийти в восторг, умилиться и т. д. Во сне же, когда сознание работает не так последовательно и логично, самое это состояние сказывается соответствующим чувством, часто без всякого внешнего повода. Например, во сне часто бывает невыразимо стыдно, а когда проснешься и увидишь, что штаны спокойно висят на стуле, чувствуешь радость необыкновенную. Вот поэтому я и люблю так «Сон Попова» (А. К.Толстого). Там удивительно изображено это состояние стыда во сне и, кроме того, прекрасно описаны все лица. Несмотря на форму шутки — это истинно художественное произведение.

1 июня. Вчера вернулся из Ясной, где провел один день. Л. Н. застал таким бодрым, каким давно уже его не видал. Он написал послесловие к статье «К рабочему народу» и работает над «Хаджи — Муратом». Кроме того, Л. Н. обдумывает работу философского характера, которая его сейчас очень захватывает. Говоря об этой работе, Л. Н. сказал мне:

— На свете — все живое. Все, что нам кажется мертвым, кажется таким только потому, что оно или слишком велико или, наоборот, слишком мало. Мы инфузорий не видим, а небесные тела нам потому же кажутся мертвыми, почему мы кажемся мертвыми муравью. Земля несомненно живая, и какой?нибудь камень на земле — то же, что ноготь на нашем теле. Материалисты в основание жизни кладут гипотезу материи. Все эти теории о происхождении видов, о протоплазме, об атомах, все это очень хорошо до тех пор, пока помогает распознавать законы, управляющие видимым миром. Но не надо забывать, что все это, до эфира включительно, только удобные гипотезы, и ничего более. Астрономы при своих вычислениях принимают землю за неподвижное тело, а затем уже исправляют эту ошибку. Материалисты также делают ложные предпосылки, но не считаются с их условностью, а выдают их за основные истины.

— Жизнь истинная там, где живое сознает себя единым «я», в котором объединяются все впечатления, чувства и т. д. Пока «я» стремится, как почти весь животный мир, только давить другие, познаваемые им, существа для достижения собственного преходящего блага, до тех пор истинная, вневременная и внепространственная духовная жизнь остается непроявленной, неосвобожденной. Истинная духовная жизнь освобождается в человеке тогда, когда он радуется не своей радости, страдает не своим страданием, а сострадает и сорадуется другому — сливается с ним в общую жизнь.

— О жизни после, хотя, конечно, слово «после» здесь неуместно, о жизни вне вашего телесного существа знать ничего нельзя. Предполагать же мы можем только две формы: или это — новая форма отдельной жизни, или это — слияние моего «я» с общей мировой жизнью. Первое для нас более понятно и кажется вероятнее, так как мы свою обособленную жизнь знаем и легче можем допустить такую же в другой форме.

24 июня. Из письма Софьи Андреевны: «У нас продолжает быть все благополучно. Был у нас два дня Игумнов (известный пианист) играл очень много и хорошо в первый вечер и немного вчера. Сейчас приехал американец- корреспондент, и стало неловко жить на свете с сознанием, что всякое наше слово и движение будет описано и напечатано».

14 июля. В первых числах июля я провел с женой два дня в Ясной Поляне.

По поводу самоубийства Колокольцовой Л. Н. сказал мне:

— Я не понимаю, почему на самоубийство смотрят как на преступление. Мне кажется — это право человека. Ему как будто оставлена возможность умереть, когда он не захочет больше жить. Стоики так и думали. (Жена помещика Николая Апполоновича Колокольцова, друга Михаила Сергеевича Сухотина. Она страдала нервным расстройством и всячески покушалась на самоубийство. Несмотря на бдительный надзор, ей удалось однажды ночью сделать на своей постели из одеяла подобие лежащей фигуры, ввести этим в заблуждение мужа, пробраться в его кабинет и, достав при помощи подобранного ключа из его стола револьвер, застрелиться. Она была уже пожилая женщина, мать двух взрослых дочерей.)

Так как Колокольцова была душевно больная, разговор перешел на сумасшествие. Я, как и прежде как?то, сказал:

— У так называемых сумасшедших настоящая их духовная жизнь остается неизменной. Расстроена только способность проявления своего «я» вовне.

Л. Н. согласился со мною. На другой день он сказал мне:

— Мне очень важен был вчерашний разговор о сумасшествии. Я много думал об этом. В нас два сознания: одно — животное, а другое — истинно духовное. Оно не всегда в нас проявляется, но именно оно и составляет нашу истинную духовную жизнь, не подчиненную времени. Не знаю, как у вас в вашей короткой еще жизни, а у меня в моей долгой есть периоды, которые ясно сохранились в памяти, а другие совершенно исчезли, их нет. Эти сохранившиеся моменты чаще всего — моменты пробуждения духовного «я». Часто это бывает в то время, когда совершаешь дурной поступок и вдруг просыпаешься, сознаешь, что это дурно, и особенно ясно чувствуешь в себе духовную жизнь. Духовная жизнь — это воспоминание. Воспоминание — не прошедшее, оно всегда настоящее. В этом нашем более и более проявляющемся духовном существе и заключается прогресс человеческого временного существования. Для духовного существа не может быть никакого прогресса, так как оно вневременно. Зачем эта временная жизнь, мы не знаем; она только преходящее явление. Образно мне представляется это проявление в нас духовного «я» как бы дыханием Бога.

— О нереальности времени есть прекрасная сказка в «Тысяче и одной ночи», как кого?то посадили в ванну, — он окунулся с головой и увидал длинную историю с самыми сложными приключениями, а потом, когда он поднял голову из воды, оказалось, что он только раз окунулся.

Л. Н. рассказывал про Николая Федоровича Федорова и его друга и последователя Николая Павловича Петерсона, особенно про Федорова.

— Они принадлежали к секте верующих в воскресение мертвых здесь, на земле. Их идея состоит в том, что люди должны стремиться воскресить всех прежде умерших. Они верят, что путем многовековой упорной работы человечество дойдет до этого. Для этого надо изучать все старое и восстановлять его. Федоров был библиотекарем Румянцевского музея и собирал со страстью всякую старину: портреты, вещи и т. п. Человечество должно перестать размножаться и восстановится все. Вот их идеал. Оказывается, Владимир Соловьев и отчасти Достоевский — сохранилось его письмо об этом — верили в эту идею.

— Федоров, кажется, жив еще. Ему должно быть за 80 лет. Он всю жизнь жил аскетом. Когда я раз пришел к нему весной, увидал легкое пальто и спросил его: «Вы уже надели легкое пальто?» Он ответил: «Христос сказал: если имеешь две одежды, отдай неимущему, а у меня два пальто». И с тех пор он уже всегда носил только легкое пальто. Получал он немного, ел чуть — чуть, спал чуть ли не на досках, помогал бедным и отказывал себе во всем. Он написал очень много, но его работы остаются в рукописи: у его единомышленников нет средств их напечатать, а из издателей никто не берется.

В Ясной этим летом появились какие?то ядовитые мухи, от укуса которых раздувается все лицо. Л. Н. сказал:

— Я как?то, когда был моложе, хотел рассказ написать, как молодой человек приехал летом в дом, где была молодая девица. В первый же день они влюбились и были без ума друг от друга. Ночью, когда он спал, его укусила в губу какая—?? муха, и у него разнесло пол — лица. Губа и щека раздулись, и лицо стало преглупое. Когда наутро девица его увидала — сразу вся любовь прошла. Иллюзий уж не было: она увидала в нем множество недостатков, которых накануне вовсе не замечала.

Говорили о священнике Григории Петрове.

Л. Н. сказал об нем:

— Он, как это было с Амвросием Оптинским, делается рабом своей известности. Это какие?то жалкие люди. Вообще, слава, известность — опасная вещь. Она вредна еще тем, что мешает просто, по — христиански относиться к людям. Вот, например, Горький мне очень приятен как человек, а я не могу к нему вполне искренно относиться. Мне его слава мешает. Он как будто не на своем месте. И ему самому слава вредит. Его большие повести хуже мелких рассказов, драмы хуже повестей, а эти обращения к публике просто отвратительны.

— Кто?то, впрочем, сказал: если мое произведение все бранят, значит, в нем что?то есть. Если все хвалят, значит, оно плохо, а если одни очень хвалят, а другие очень бранят, тогда оно превосходно. По этой теории произведения Горького превосходны. Может быть…

Ко Л. Н. приходил слепой, очень его заинтересовавший. Слепой стремится попасть в училище слепых, чтобы пополнить свое образование, и Л. Н. хочет ему в этом помочь. Слепой этот собирается описать свою жизнь.

Мы собирались после обеда гулять. Л. Н. беседовал со слепым. Потом он его отвел на кухню, чтобы ему дали поесть, и простился с ним.

Слепой сказал ему:

— Хотелось бы еще с вами поговорить.

Л. Н. ответил:

— Не знаю, может быть, потом еще поговорю с вами.

Пошли гулять. Но едва мы прошли полдороги до ворот, Л. Н. сказал, что раздумал гулять, и вернулся домой.

Софья Андреевна заметила:

— Это он, наверное, раскаивается, что от слепого ушел. И действительно, мы долго гуляли, а когда вернулись, Л. Н. все еще сидел со слепым. Л. Н. сказал мне потом:

— Этот слепой рассказывал много легенд. Одну я никогда не слыхал:

— Однажды Христос и апостол Петр шли по земле и видят — мужик — старик плетет плетень из лебеды. Христос спросил его: «Что же это ты, дедушка, такой непрочный плетень из лебеды плетешь?» А мужик говорит ему: «Я стар, на мой век хватит». С тех пор Бог сделал так, что люди своего веку не знают.

— Другую еще легенду он рассказал мне, которую я и прежде знал, только в другой версии.

— Жил старик праведный в лесу один. И вот люди пришли к нему и говорят: «Что же это ты в храм Божий никогда не сходишь?» Старик послушался и отправился с ними. Только они по реке в лодке поплыли, а он по воде пошел. Приехали, пошли в церковь, а в церкви черти на полу кожу растянули и на ней имена грешников записывают. Старик посмотрел, посмотрел и выругал чертей, а они и его записали. Назад он уже по воде идти не мог, а должен был в лодку сесть.

Л Н. сказал:

— Я вот умирать собираюсь, а у меня пропасть сюжетов, и нынче еще новый сюжет. У меня их целый длинный список…

Л. Н. собирается изложить в художественной форме буддийское учение «Это ты», смысл которого тот, что в каждом человеке и его поступках всегда можно узнать самого себя.

Л. Н. вспомнил как?то:

— Когда меня маленького в первый раз взяли в Большой театр в ложу, я ничего не видал: я все не мог понять, что нужно смотреть вбок на сцену, и смотрел прямо перед собой на противоположные ложи.

1 августа. Получил письмо из Ясной от М. А. Маклаковой от 28 июля с припиской: «Лев Николаевич просил вам передать, Александр Борисович, что, конечно, все будут очень рады вашему приезду и вас ждут. Здоровье его очень хорошо, только вчера он упал на теннисе и немного ушибся и прибавил, что жалеет, что так мало.

В Ясной сейчас масса народа. Здесь Мария Николаевна (сестра Л. Н.), которая очень мечтает, чтобы вы ее еще застали». А рукою Л. Н. приписано: «Я здоров и ленив и очень рад получить ваше письмо и рад буду увидеть. Л. Т.».

6 августа. Я в Ясной. Никогда мне не бывало здесь неприятно, так тоскливо, как нынче. Л. Н. я еще почти не видал.

12 августа. Пробыл в Ясной 6–е и 7–е.

Михаил Сергеевич (Сухотин) говорил что?то о графе Блудове.

Л. Н. сказал:

— Это был очень интересный дом, где собирались писатели и вообще лучшие люди того времени (1850–1860–е годы). Я, помню, читал там в первый раз «Два гусара». Блудов был человек когда?то близкий к декабристам и сочувствующий в душе всякому прогрессивному движению. Но он все?таки продолжал свою службу при Николае.

Михаил Сергеевич спросил:

— Русский ли он? Почему он граф?

Л. Н. сказал:

— Блудовы — чисто русская фамилия, а графство ему было пожаловано. Я помню, я собрал крестьян и читал им указ об освобождении. Там в конце перечислялись подписи, и кончалось словами: «…а граф Блудов закрепил». Один пожилой мужик, Еремей, все покачивал головой и говорил: «Вот так Блуд, голова, должно быть!» Очевидно, он понял так, что Блудов был всему делу голова.

Говорили о медицине. Л. Н. сказал:

— Медицина никак не может быть названа «опытной» наукой, так как в ней опыт в строгом смысле невозможен. При опытах химических возможно повторение более или менее тех же условий и, таким образом, приблизительно точное заключение о результатах. В медицине же точного опыта нет и не может быть, так как никогда нельзя повторить прежде бывших условий: хотя бы из одного того, что меняется индивидуальность больного и с нею — почти, если не буквально, все.

Л. Н. рассказывал как?то эпизод из своего детства:

— У нас была дальняя родственница — старуха Яковлева. Она жила в Старо — Конюшенной в собственном доме. Она была очень скупа, и когда ездила на лето в деревню, детей своих отправляла вперед с обозом. Раз, я еще был тогда совсем маленьким, эта Яковлева была у нас. Она сидела со старшими, а брат Николенька взял какую?то коробку, усадил в нее кукол и стал возить по комнатам. Когда он привез их в комнату, где сидела Яковлева, она спросила его: «Что это у тебя такое?» А он ей ответил: «А это старуха Яковлева в деревню собирается, а дети едут с обозом…»

7–го Л. Н. предложил мне поехать с ним верхом. Мы ездили часа четыре, главным образом по Засеке.

Л. Н. написал три сказки: «Три вопроса», «Труд, смерть и болезнь» и «Ассирийский царь Ассархадон». Сказки эти Л. Н. посылает в сборник в пользу евреев, пострадавших от кишиневского погрома. Впрочем, вероятно, напечатать можно будет только одну — первую, так как другие две едва ли пропустит цензура.

Когда мы ездили верхом, Л. Н. сказал мне об этих сказках:

— Сюжеты их ниоткуда не заимствованы. «Три вопроса» я задумал когда?то давно еще и предложил потом этот сюжет Лескову. Он написал рассказ — очень неудачный («Час воли Божьей»). Теперь, пожалуй, может возникнуть из этого недоразумение.

Я сказал Л.H., что во второй сказке есть нечто общее с легендой о лебедё, рассказанной слепым. Л. Н. согласился.

О третьей Л. Н. сказал, что в ней заимствовано из «1001 ночи» только то, что он окунулся. Лица, выведенные там, исторические. (Л. Н. недавно читал что?то по ассирийской истории.)

За два дня моего пребывания в Ясной, 6–го и 7–го, Л. Н. написал совсем новый, очень сильный рассказ — «Отец и дочь» (в окончательной редакции рассказ назван «После бала»), который, как он сказал, «пока так и останется». Рассказом этим Л. Н. сам, кажется, остался очень доволен и думает, что можно будет в нем ничего не переделывать.

Л. Н. вспоминал народную легенду о «Ваньке — Клюшнике», попросившем перед казнью позволения в последний раз спеть песню, и восхищался ее красотой.

Л. Н. очень забавляет, что он ездит на молодой лошади и обучает ее. Он большой знаток лошадей, любит их и мастер ездить. Он приучает свою к разным способам езды. Он мне и Илье Васильевичу (Сидорков, слуга Толстых) показывал, как она делает галоп с правой ноги.

В начале прогулки я спросил его, как приучить лошадь начинать с той или другой ноги.

Л. Н. объяснил мне, как это делается, и потом заметил:

— Раз лошадь начала с известной ноги, следующий раз ей уж хочется начать с той же. Инерция и в жизни людей играет огромную роль. Раз создалось какое?нибудь обыкновение, человек бессознательно стремится поступать сообразно с ним. Очень редко и очень редкие люди поступают сообразно с требованиями своего разума; обыкновенно люди живут и действуют по инерции. Разве могло бы иначе быть то, что нравственные истины, так давно уже провозглашенные великими мыслителями и сознаваемые большинством людей, так редко руководят поступками их? Очень немногие могут преодолеть инерцию животной жизни и противопоставить ей свои разумные убеждения.

Когда мы дальше проезжали по одному прекрасному лесному участку, Л. Н. вспомнил и сказал мне:

— Когда?то очень давно этот лес принадлежал помещику Долин — Иванскому. Он его продавал, и я хотел купить, но почему?то поторговался, хотя цена была сходная. Дело не решилось. Вернувшись домой, я сообразил, что цена подходящая и лес хороший и послал приказчика сказать, что я лес покупаю. Но когда приказчик туда приехал, оказалось, что лес уже продан. Долго после я не мог без огорчения вспомнить, как я упустил этот лес.

Потом мы проезжали лесом, называемым Лимоновская роща. Это сделанная Л. Н. посадка. Л. Н. давно там не был и удивлялся, как все поднялось и разрослось. Он сказал:

— Да, странное это чувство собственности: здесь все та же инерция. Когда отдаешь себе в сознании отчет, это чувство исчезает, а инстинктивно постоянно замечаешь в себе особенный интерес к тому, что было или есть твоя собственность, хотя и считаешь эту собственность вредной и ненужной.

Говоря потом о современных политических событиях, Л. Н. сказал:

— То же и с патриотизмом: бессознательно симпатии на стороне России и ее успехов, и ловишь себя на этом. А посмотрите, при этих всех внутренних и внешних неурядицах, вдруг, в один прекрасный день Россия может распасться. Как говорится: sic transit gloria mundi! Теперь огромное могущественное государство, и вдруг все расползется!

Л. Н. обратил внимание на то, как красиво освещали дорогу солнечные лучи сквозь ветви деревьев. Он припомнил, что у Тургенева в романе «Новь» прекрасно описано, как Сипягин встретил Марианну с Неждановым, освещенных такими лучами. Он меня спросил, не помню ли я это место. Я не помнил и сказал ему:

— Как это, Л.H., вы помните?

Л. Н. рассмеялся и сказал:

— Ведь вы же помните в своей музыке, а наш брат в своем деле помнит.

Л. Н. сказал по поводу «Нови», что не разделяет обычного отрицательного отношения к этому роману и считает его очень удачным. Между прочим, он находит удачным и вовремя замеченным новый тип Соломина.

По этому поводу Л. Н. заметил:

— Хотя я вообще осуждаю этот прием угадывания современных типов и явлений. Вот тут на днях был Касаткин (художник). Я ему говорил по поводу его деятельности много для него, должно быть, неприятного. Он постоянно занимается этими современными темами. Я ему сказал, что никогда не следует писать того, о чем в газетах говорят. Кроме того, он просто не умеет делать понятной, ясной свою картину. У него не поймешь, что он хотел изобразить. Насколько он уступает в этом отношении Орлову!

Л. Н. вспомнил, как он давно в Туле был при рекрутском наборе в присутствии:

— Я вошел в комнату, где, отгороженные, находились забритые рекруты. Воинский начальник подошел к ним, растерянным, большинству пьяным и громким голосом крикнул: «Поздравляю с царской службой!» Некоторые неуверенно, слабо пытались ответить: «Рады стараться, ваше высокоблагородие!» Ничего из этого не вышло, и всем стало как?то неловко, стыдно…

Как?то говорили о преподавании Закона Божьего:

Л. Н. сказал:

— В мое время, когда мы учились, Закон Божий был самый неважный предмет. На экзамене заставляли незнающих прочесть хоть «Отче наш», чтобы попечитель слышал, что что?то отвечают. А теперь Закон Божий сделался первым предметом.

И. ВДенисенко (муж племянницы Л. Н.) читал вслух главы о Николае Павловиче из «Хаджи — Мурата».

Л. Н. сидел у себя, и ему хотелось прийти ко всем. Он несколько раз входил и все говорил:

— Это неинтересно, бросьте!

Наконец сказал даже:

— Это дрянь!

Тогда М. С. Сухотин спросил его:

— Зачем же вы, Л.H., это писали?

Л. Н. ответил:

— Да ведь это и не готово еще. Вы пришли ко мне на кухню, и неудивительно, что там воняет чадом.

Л. Н. перечитывает письма Пушкина и восхищается ими. Опять Л. Н. с любовью говорил о декабристах:

— Не говоря уже о Рылееве, Муравьев — благородный, сильный, и его Горацио — Бестужев. Бестужев был еще очень молод и ослабел, и когда они шли на казнь, Муравьев его ободрял и успокаивал.

За обедом ели какую?то птицу.

Л. Н. рассмеялся и спросил, не кукушка ли это, и рассказал по этому поводу:

— Тургенев, когда был в Ясной, сказал, что мясо кукушки очень вкусно. Когда он уехал, захотели попробовать. Приготовили, но отведать решились только я и Варенька (другая племянница Л.H.). Варенька поела довольно много, и ее всю ночь рвало. Потом я всегда дразнил ее, что когда кукует кукушка, ее тошнит. Вообще ее дразнили этой кукушкой.

Маленький Онечка Денисенко сказал про кого?то за обедом — жид. Л. Н. остановил его. Онечка возразил, что это то же, что еврей.

Л. Н. ответил:

— Хотя и то же, но жид слово презрительное, и поэтому следует говорить еврей.

А Софья Андреевна при этом сказала:

— Я тоже не люблю, когда священника называют поп. Надо говорить батюшка.

Л. Н. возразил:

— Ну, батюшка еще хуже. Я не могу слышать, когда священников называют батюшками. И как они это дозволяют, когда в Евангелии прямо сказано: «Никого не называйте учителем или отцом».

2 сентября. 28 августа я был в Ясной на семидесятипятилетии Л. Н. Было довольно много народу, и получилось множество приветственных писем и телеграмм. Вот прекрасный адрес от «Московской группы социалистов — революционеров»:

«Глубокоуважаемый Лев Николаевич!

В день, когда весь мир чествует семидесятипятилетие жизни великого гуманиста, провозвестника общечеловеческого братства, позвольте и нам, социалистам — революционерам, присоединить свой голос к стекающимся к Вам со всех концов мира приветствиям и выразить Вам глубокую и горячую благодарность за все то, что сделано Вами для торжества идей социализма. Как бы ни расходились мы в путях к достижению цели, но цель эта — установление Царства Божия на земле, когда перекуют мечи на орала и лев ляжет рядом с ягненком, — эта цель, идеалы лучшего будущего, идеалы любви и братства — у нас общие, и работа Вашей мысли и Вашего таланта для осуществления этих идеалов делает Вас бесконечно нам близким и дорогим.

Всюду, во внутренней ли жизни Вашей, в духовном росте, когда Вы, во имя открывающейся глазам Вашим истины, со смелой искренностью отрекались от вчерашних заблуждений, не страшась упреков в непоследовательности и противоречии, — в общественной ли деятельности Вашей, когда Вы со всей остротой критического ума, со всей страстностью живой веры сокрушали идолов, перед которыми лежало ниц человечество, и с глубоким негодованием протестовали против всякой лжи, неправды и насилия, — всюду и всегда мы видим и чтим в Вас истинного революционера, воплощение того духа святого беспокойства, который движет человечество вперед и вперед. Вся жизнь Ваша есть сплошное противление злу.

Изобличив церковный обман, Вы нанесли смертельный удар современному фарисейству — православию; очистив христианство от опутывающих его лжи и суеверий, Вы из орудия порабощения народных масс сделали его орудием их освобождения, союзником социализма. Вы указали духовенству его позорную роль рассадника лжи, гасильника духа и спасли лучших людей от служения делу тьмы. В дни уныния и рабской тишины прозвучал Ваш упрек либералам в нравственной дряблости и трусости, и потом, когда правительство прибегло к диким уличным избиениям студентов и народа, Вы своим обращением к «Царю и его помощникам» смело бросили истину в лицо насильникам. И произвол, без удержу давивший и каравший свободное слово, смирился на этот раз перед Вашей нравственной мощью, и уже много лет среди пресмыкающихся у трона и алтарей Вы возвышаетесь живым и ярким примером торжества духовной силы над грубым насилием. И теперь, когда царское правительство заставляет брата поднимать оружие против брата и братоубийственная бойня с каждым днем принимает все более широкие размеры, Ваши солдатская и офицерская памятки обегают Россию, напоминая, что не приказаниям властей, а велениям внутренней святыни должен подчиняться человек, что вместо долга чиновника, офицера, солдата, должен быть поставлен единственный священный для человека долг — долг человека. Так боролись Вы всегда за чистоту и свободу духа против всякого одурманивания разума и совести, начиная от одурманивания наркотиками и кончая одурманиванием гипнозом солдатчины и церковной обрядности.

Всегда живо следили Вы за волнениями мировой жизни и чутко отзывались на все больные вопросы человечества, был ли то голод, война, гонения за веру, рабочее движение, еврейские погромы, и голос Ваш звучал и звучит над миром колоколом правды, добра и свободы».

Л. Н. рассказывал, почему он решил никогда не выступать в печати с опровержением того, что про него пишут:

— Когда я жил у Тургенева в Петербурге, из Москвы приехал Мефодий Катков, который просил меня и Тургенева от имени брата дать что?нибудь в «Русский Вестник». Я не обещал ничего, а Тургенев по свойственной ему доброте, довольно, впрочем, неопределенно, сказал, что, может быть, что?нибудь даст.

— Вскоре после этого кружок писателей в Петербурге — Некрасов, Тургенев, я, Панаев, Дружинин, Григорович — соединились как бы в союз и решили печататься только в «Современнике». Когда Катков узнал об этом, он печатно выступил с обвинением Тургенева в том, что он будто бы нарушил данное им ему слово. Тогда я написал Каткову письмо с просьбой напечатать его, в котором опровергал, как свидетель, заявление Каткова и доказывал, что Тургенев ничего Каткову не обещал.

— Катков сначала этого письма вовсе не напечатал, а потом напечатал, но в таком искаженном виде, что оно получило совсем не тот смысл. С тех пор я дал себе слово ни с какими опровержениями в печати никогда не выступать.

Говорили о нашем правительстве.

Л. Н. обратился к Сергеенке:

— Знаете, Петр Алексеевич, я хочу основать общество, члены которого обязались бы не бранить правительство.

Сергеенко и другие возразили, что хотя и правда — этой темой злоупотребляют, но все?таки, когда правительство мешает свободно жить, свободно дышать, трудно не бранить его.

Л. Н. сказал на это:

— Нужно только помнить, что правительство, как бы сильно и жестоко оно ни было, никогда не может помешать настоящей, единственно важной, духовной жизни человека.

Да и что удивляться, что правительство жестоко, дурно? Таким оно и должно быть. Комары кусают, червяки точат листья, свиньи роют навоз — все это им подобает, и возмущаться этим совершенно не стоит. Я помню, много лет назад — вот мои сыновья высокие, бородатые, а тогда еще детьми были, — я вошел как?то внизу в Хамовниках в столовую и увидал, как солнечный луч из окна падал через всю комнату и светлым пятном остановился на буфете, стоявшем у противоположной стены. Форточка была неплотно прикрыта и шевелилась от ветра, и с ней вместе бегал по буфету светлый кружок. Я вошел, указал детям на светлое пятно и крикнул: «Ловите!» Они все кинулись наперебой ловить светлый кружок. Но он бегал, и поймать его было трудно. Если же удавалось кому?нибудь наложить на него руку, он оказывался сверху руки. Вот так и духовная сущность человека; как ее ни скрывай, как ни старайся подавить, затушить, она всегда остается та же, неизменная.

По поводу литературного сочинительства Л. Н. сказал:

— Если кого?нибудь спросить: «Вы играете на скрипке?» и он ответит: «Не знаю, не пробовал, может быть, играю», над ним посмеются. А между тем про писательство постоянно говорят именно так: «не знаю, не пробовал», как будто стоит только попробовать и станешь писателем.

Л. Н. сказал про евреев:

— Есть три категории евреев. Одни — верующие, религиозные, чтущие свою религию и строго следующие ее обрядам. Другие — космополиты, стоящие на высшей ступени сознания, и, наконец, третья, средняя, едва ли не самая многочисленная часть, по крайней мере интеллигентных евреев, — это люди, скрывающие и даже стыдящиеся своего еврейства и в то же время враждебные другим национальностям, но как бы прячущие свою вражду под полой. Насколько все мои симпатии на стороне первых двух, настолько мало мне симпатичны третьи.

Л. Н. возмущался материализмом большинства американцев, их непониманием, полной неспособностью понять истинную духовную жизнь.

Он рассказал про одного из американских миллиардеров:

— Он пожертвовал пять миллионов долларов на какой- то университет, а в то же время прибавил на керосин по одному центу на кило и оставил эту прибавку и тогда, когда давно уже окупил свои пять миллионов.

У Л. Н. был Вересаев. Л. Н. нашел его незначительным, неинтересным. Л. Н. сказал:

— В нем ничего нет. Он обладает известной способностью описания, но больше ничего. Совсем незначительный человек.

Говорили о религии. Л. Н. сказал:

— Руссо высказал совершенно справедливую мысль, что еврейская религия признает одно откровение — прошедшее; христианская — два: прошедшее и настоящее, а магометанская — три: прошедшее, настоящее и будущее. Исторически это несомненно поступательное движение. Христианство выше иудейства, которое отжило — все в прошлом, а магометанство выше христианства: в нем нет тех суеверий, того идолопоклонства. Для меня самого, разумеется, христианство выше всех религий, но я говорю о христианстве не как о высшем религиозно — нравственном учении, а как об историческом явлении. И как всегда на крайних полюсах — много общего, так и здесь: и иудейство и магометанство строго придерживаются единобожия, и в том и в другом нет пьянства; а в историческом церковном христианстве — и многобожие, и всякая тьма, и жестокость, все получает свое оправдание и даже поощрение.

3 октября. 1–го был в Ясной. Л. Н. много говорил о Шекспире, к которому относился отрицательно. Л. Н. работает над статьей о Шекспире.