Глава 14 Старый учитель

Глава 14

Старый учитель

Мы помирились. Сражение, которое могло нас погубить, напротив, укрепило наши взаимоотношения. Шахзада меня убедил: «В любви все прекрасно, не только радость, но и грусть». Он смог утихомирить мою ревность по поводу той англичанки, а также всех других европеек, с которыми ему приходилось встречаться по долгу службы. «Ты должна знать: когда какая-нибудь женщина сидит рядом со мной, я вижу в ней только тебя».

Что до остального — дети, замужество, — я понемногу, хоть и с переменным успехом, смирилась, что это останется лишь желанием. В глубине души я все же мечтала о красивой момандской церемонии. Я говорила ему иногда: «Мы поженимся, когда состаримся. Нам больше не нужно будет путешествовать, и мы будем вести спокойный образ жизни». Но не об этом я мечтала.

Я осознала также, что мне не избежать долгих моментов одиночества и раздумий. Шахзада спрашивал меня, насколько я продвинулась в вопросе принятия мусульманской религии. Он, родившийся мусульманином, не представлял, вероятно, сколько усилий нужно иностранцу, чтобы понять и принять ислам. Я приняла его в эмоциональном порыве, после многих лет поисков себя, и ни на минуту не пожалела об этом решении. Но до его практического воплощения было еще далеко. Да, я молилась пять раз в день в своей комнате на коврике, повернувшись к западу. Я читала молитвы, но сердце на них не откликалось. Я соблюдала некоторые правила ислама в еде, отказывалась от вина или джина под предлогом диеты. Я совершала закат[27] — отдавала бедным незначительную часть того, что зарабатывала… Я пыталась организовать свою жизнь, следуя исламским ценностям, но я чувствовала себя пылинкой у подножия огромной горы, на которую даже и не начала подниматься.

За исключением Шахзады, никто не знал об этом. Ни мои подруги во Франции, ни кто-либо в Кабуле, ни даже моя дорогая Hyp. Я страшилась в этом признаться. Я и сейчас боюсь, так как в мире столько непонимания по отношению к религии, имя которой звучит как оскорбление, с тех пор как фанатики исказили ее тексты. В своих истоках это религия света. Но любую религию делают люди.

Я купила об исламе много интересных, но чересчур научных книг — а я не интеллектуалка. Другие книги были слишком нудными, полными догм и идеологии, от них я тоже отказалась. Всем им не хватало духовности, а я жаждала именно этого. Я бы хотела, чтобы кто-то меня просвещал, наставлял. То, как Шахзада жил в исламе и говорил о нем, меня вдохновляло. Но у него не было ни малейшего желания быть моим духовным наставником.

Однажды, когда я возвращалась из Франции после краткого пребывания там без Шахзады, в самолете Дубаи — Кабул молодая женщина попросила разрешения подсесть ко мне. «Я очень боюсь, и мой муж, который сидит вон там, — она показала на брюнета в деловом костюме, — посоветовал мне сесть рядом с женщиной и поболтать, чтобы забыть о страхе». Она была очаровательной молодой афганкой, живущей в Соединенных Штатах. Мы беседовали в течение всего полета, и я воспользовалась моментом, чтобы поговорить об исламе, о моих трудностях войти в эту религию духовно, так, как я этого хотела. Она порылась в сумочке, вытащила визитную карточку и протянула мне: «Мне недавно дали две, возьмите одну. Речь идет о духовном наставнике, который обучает Корану в Кабуле. Он не похож на обычного муллу, каких там много и которым он сам не доверяет. Если верить тому, что о нем рассказывают, он поможет вам продвинуться в этом направлении». Я посмотрела на карточку. С фотографии на меня смотрело круглое, живое лицо. Оно мне понравилось. Я положила ее в сумочку.

Два месяца спустя я переехала в маленький домик с садом. Распаковывая вещи, я наткнулась на ту самую визитную карточку. Мне часто говорили, что переезд затрагивает не только предметы мебели. Этот переезд помог мне немного прояснить свои мысли. Я начинала новую жизнь, надо было завершить начатое. Я записалась к учителю и попросила своего шофера Эсматуллу отвезти меня к нему.

Старый мужчина встретил меня учтиво. Седые волосы под повязанным в виде короны тюрбаном и короткая седая бородка обрамляли достойное и лукавое лицо почтенного старика. Он говорил на дари, одна из учениц переводила его высказывания на английский. В этом доме, похожем на обычные буржуазные дома столицы, с широкими диванами, толстыми и пестрыми коврами, тяжелыми занавесками, смягчающими дневной свет, у меня возникло чувство спокойствия. Он спросил, что может для меня сделать. Я рассказала ему свою историю, но не решилась вдаваться в некоторые деликатные подробности наших отношений с Шахзадой. Он перебил меня: «Здесь вам нечего бояться. Я не хочу знать его имя». И я пустилась в повествование. К концу мое сердце неистово билось. Впервые я свободно рассказала о своей любви, о ее глубине и, как следствие ее, о перспективах моего духовного развития. Старик заключил: «Это любовь. Что тут еще скажешь?» Он хотел узнать об отношении ко мне его семьи.

— Вы знаете его семью?

— Да, я была у него в деревне и там встречалась с его отцом.

— А вы знаете его жену?

— Я встречалась с ней два раза.

— Как она реагирует?

Я рассказала ему о Кути, какая она понимающая, о ее любви к мужу и дружбе со мной, о месте, которое она готова мне предоставить в ее семье, и о наших все более и более теплых отношениях, несмотря на расстояние.

Молодая афганка, которая переводила нашу беседу, прожила несколько лет в США. Она выразила удивление по поводу реакции Кути. Старик сказал: «Да, да, афганцы такие. Брижитт прекрасно поняла, что сказала та женщина. Она очень любит своего мужа и очень любит Брижитт. Да, любить можно и так». Я была ужасно взволнована. Наконец кто-то понимал нашу ситуацию и одобрял то, как каждый из нас ее проживал, то есть пытался прожить, насколько было возможно, черпая мужество и силы в душе.

Он добавил: «Встреча с этим человеком открыла твое сердце. Религия проживается сердцем, и только так». Он находил прекрасным, что я пришла к исламу через любовь. Я попросила его помочь мне лучше понять эту религию, жить земной любовью, не теряя при этом священной связи. Я не люблю эти высокие слова: «святой», «душа», «духовность»… Они давят и слишком помпезны. Я не стремлюсь к духовности, чтобы убежать от реальности и броситься в мистику. Ничего подобного! Я просто хочу стать хорошим человеком, лучше понимать других и, может, однажды достичь других духовных высот. Любви, я думаю, надо учиться. Старик так красиво, по-детски, улыбнулся: «Я принимаю тебя. Отныне ты моя дочь. Но ты должна понимать, что путь труден, тебе понадобятся упорство и мужество».

Он пригласил меня на свои занятия по четвергам и пятницам. Я вышла окрыленная. Эсматулла ждал меня в машине. Как обычно, я села сзади, подняла стекла, нажала на кнопку дверцы. Он наблюдал за мной в зеркало заднего вида. Мне он нравился. Встречаясь с ним каждый день, я узнала все о его семье, о трудностях выживания. Часто он возил меня в Джелалабад вместо такси, беспокоясь о моей безопасности, и тут же уезжал, проделывая опять шесть часов опасной и утомительной дороги. В этот раз он все чаще посматривал на меня в зеркало. Заметил ли он, что я не была в своем обычном состоянии?

«Со мной только что произошло необычайное, Эсматулла. — Я вся светилась. — Я услышала то, чего еще никогда не слышала. — Слезы застилали глаза. — Мне нужно сказать тебе… Я приняла ислам». Вот, признание состоялось. Я была слишком переполнена счастьем.

Эсматулла расчувствовался. Он сказал на своем плохом французском: «Для нас это честь, мадам Брижитт. Большая честь. Это замечательно». И мы заплакали вместе. Он был так поражен, что перешел на «ты», как того требовала ситуация: «Теперь ты моя сестра, все мусульмане — братья и сестры». Он подумал и добавил: «Ты словно новорожденная теперь. Все, что ты делала до этого, забыто».

И Эсматулла пустился в восхваление ислама, лучшей из всех религий, более высокой, чем католицизм или иудаизм. Я возразила, что ни одна религия не доминирует над другой, как нет одной книги, более священной, чем другие. «Я выбрала ислам, потому что его практика мне подходит, вот и все». Я полюбила эту религию еще и потому, что она вылепила такого человека, каким стал Шахзада, но этого Эсматулла не должен был знать.

Я удобно устроилась на сиденье и размышляла над последними событиями. Водитель воспользовался моим молчанием, чтобы пуститься в объяснения по поводу того, что запрещено, а что позволено в исламе. В этом было столько вздора, что я решила не прислушиваться. Иначе можно было подумать, что мусульмане — глупцы и фанатики. Это было слишком нелепо. Я предпочла вновь окунуться в воспоминания о своей беседе со стариком. И снова я почувствовала себя безмятежной и умиротворенной.