Глава шестнадцатая «СТАРЫЙ СЫР»

Глава шестнадцатая

«СТАРЫЙ СЫР»

В начале 1912 года болезнь семидесятилетнего Ренуара прогрессировала настолько, что он уже не мог работать так, как ему хотелось бы. Тот факт, что 40 его полотен были выставлены в галерее Танхаузера в Мюнхене, а перед этим в Берлине, что 21 его картина должна была представляться Институтом Франции в Санкт-Петербурге, ничего не менял. Трагедия заключалась в том, что Ренуар больше не мог самостоятельно передвигаться. Алине в сопровождении сына Жана пришлось поехать в Ниццу, чтобы заказать ему инвалидное кресло. По дороге она не могла сдержать слёз.

Двенадцатого января Ренуар описывает своё состояние Дюран-Рюэлю: «Я вынужден снова переехать в Ниццу. Ревматизм обострился, ноги мне не подчиняются, и подниматься в свою мастерскую для меня стало сложно. В Ницце не нужно будет подниматься, да и детям будет легче добираться до лицея». Врачи настояли на хирургическом вмешательстве. Операция состоялась в начале февраля. Несколько дней спустя он написал своему другу Ривьеру: «Я не намного продвинулся, но хирург и моя жена довольны. Есть ли у них на это основания? В битве с болезнью я лишился ног: я не могу ни подняться, ни сесть, ни сделать даже одного шага без посторонней помощи. Неужели это навсегда? Вот так. Сплю я плохо, мои кости доставляют мне невыносимые страдания. Я настолько похудел, что кости “дырявят” кожу…» Его ноги сильно опухали. Он сообщает одной из дочерей Ривьера: «Каждый вечер мои ноги становятся, как у слона». Несколько дней спустя, 2 марта, Ренуар снова пишет Дюран-Рюэлю: «Мне всё лучше и лучше, если не считать моих ног, которые больше не хотят работать. Моя жена поделится с Вами новостями при встрече. Но пока трудно сказать, когда она сможет покинуть Ниццу из-за моих бесконечных перевязок».

Наконец, в начале мая он смог вернуться в Колетты. Его мало беспокоило, как была встречена публикой выставка его произведений в Нью-Йорке в феврале-марте и даже выставка в галерее Дюран-Рюэля в Париже, открывшаяся 17 апреля, где было представлено 74 его работы… Он также не был убеждён в целесообразности новой выставки, запланированной Дюран-Рюэлями на июнь. Жозеф Дюран-Рюэль в письме от 10 мая объяснял ему причину организации этой выставки: «Мы намерены показать, что Вы — не только художник натюрмортов и обнажённых фигур, но, вопреки мнению многих о вашем таланте, Вы — выдающийся портретист». Поскольку в списке произведений, которые организаторы собирались выставить, не было ряда портретов, находившихся в Эссуа и Кане, Ренуар сначала потребовал, чтобы Дюран-Рюэли отказались от этого проекта. Но затем он изменил своё мнение — написал: «Делайте как можно лучше и на ваш вкус» — и добавил ещё одну фразу, свидетельствующую о том, что он не сдаётся: «В моём возрасте не следует переделывать какие-либо вещи, но это не помешает в следующем году организовать выставку работ, которые ещё никто не видел». В июне состоялась выставка, где было представлено 58 портретов, некоторые из них из коллекции Воллара.

Пятнадцатого июня Алина, в свою очередь, написала Дюран-Рюэлю: «Моему мужу немного лучше. Он начал шевелить руками, но ноги по-прежнему не подчиняются ему. Он не может стоять, но всё же не падает духом. Он начинает привыкать к своей неподвижности. Очень тяжело видеть его в таком состоянии». Несмотря на это состояние, Ренуар продолжает писать. 21 июня Алина сообщила в письме Дюран-Рюэлю: «Вот уже десятый день, как он работает в саду. Погода стоит отличная, и он чувствует себя лучше. Он по-прежнему не может ходить, но продолжает работать с растущим вдохновением». Она извещает также о том, что они собираются приехать в Париж в конце июля. Бернхеймы, озабоченные ухудшением здоровья Ренуара, искали врача, который смог бы облегчить его страдания. После длительных и дорогостоящих поисков они нашли, наконец, такого врача в Вене и организовали его приезд в Париж. Ренуар проникся симпатией к этому энергичному человеку с умным взглядом, хотя и убедился в том, что он ничего не понимает в живописи. Тем не менее художник согласился скрупулёзно выполнять все его предписания. После нескольких недель лечения врач сумел поднять дух своего пациента. Ренуар сидел в мастерской в инвалидном кресле. Врач помог ему подняться. Ренуар стоял, не шатаясь. Врач встал перед ним, протянул руки, чтобы предотвратить падение, и приказал Ренуару сделать шаг. Сначала один, затем другой… Вскоре Ренуар медленно обошёл вокруг мольберта, вернулся к инвалидному креслу и, обессиленный, опустился в него. Затем он повернулся к врачу: «Я отказываюсь продолжать. Это отнимает у меня всю волю, так что для живописи ничего не останется. И всё же, если мне предоставлен выбор, ходить или писать, я всё ещё предпочитаю писать картины». И Ренуар сел, чтобы больше никогда не вставать и не прекращать писать.

К несчастью, его тело разрушалось с каждым днём. В августе ему предложили новую операцию. Он её перенёс, как сообщил Ривьер, «с присущим ему мужеством, без каких-либо жалоб». И как только он смог сесть в кровати с помощью подушек, он снова взял кисть и написал цветы, поставленные у его больничной койки. После операции Ренуар уехал отдохнуть на несколько дней в Шавиль. Там он писал виды пруда и леса, посетил местную убогую харчевню. Всё это вызвало у художника щемящие воспоминания о далёком прошлом, когда он ехал в эти края писать.

В середине августа он приехал в Эссуа и снова работал в своём обычном ритме. Только в начале ноября он, наконец, возвратился в Колетты.

Теперь около Ренуара постоянно дежурила сиделка. Художник называл её «моя медицина». Она меняла повязки, посыпала тальком раздражённые участки кожи. С тех пор как он отказался вставать, он страдал ещё больше, так как даже сидеть ему стало невыносимо больно. «Ну почему кости ягодиц такие острые?» Порой это превращалось в настоящую пытку: «Чёрт побери! Я сижу на раскалённых углях!» Ни тальк, ни мази не могли облегчить его страдания… Теперь, чтобы он мог писать в своей мастерской в саду, его переносили туда в специальных носилках. Это было кресло, плетённое из ивы, по бокам которого прикрепили две бамбуковые палки. Большая Луиза и сиделка переносили его в мастерскую. Большая Луиза, крупная, сильная женщина, когда они спускались по ступенькам, вставала впереди, а когда нужно было его снова поднимать, то менялась местами с сиделкой и становилась позади. Они устанавливали кресло с художником перед мольбертом, причём мольберт был снабжён специальным приспособлением, чтобы Ренуар мог работать всё время на одной и той же высоте. Полотно было намотано на два горизонтальных барабана, один из которых был укреплён над полом, а другой — на высоте около двух метров. Полотно было прикреплено кнопками к деревянным планкам. С помощью рукоятки можно было приводить барабаны в движение и спускать или поднимать холст таким образом, чтобы та его часть, над которой хотел работать Ренуар, оказалась на высоте руки. Скрюченные пальцы, впивавшиеся в ладонь, ранили её, и прикосновение древка кисти превращалось в пытку. Чтобы избежать этого, указанную Ренуаром кисть вставляли в отверстие тампона, прикреплённого к большому пальцу руки. Это была единственная возможность дать перебинтованной, изуродованной руке дотянуться до холста, не подвергая её дополнительным страданиям… От Ренуара не слышно ни малейшей жалобы… Как-то он заявил одному из присутствующих: «Рука не так важна. Я писал бы и ногами», а Воллару он бросил: «Рука — это чепуха!» Однажды, когда он не мог больше слышать один и тот же задаваемый ему вопрос: «С такими руками как Вы умудряетесь писать?» — он в отчаянии грубо ответил: «Моим х…» У Ренуара были все основания для беспокойства ещё и потому, что теперь публика готова были восхищаться всем, что он создавал: «Я дошёл до такой точки, что, если вырежут зад моих брюк после того, как я сяду на свою палитру, мне останется только подписать это, чтобы все стали восхищаться таким чудом». Чтобы избежать подобного абсурда, Ренуар придерживается давно установленного им правила: «Спасение в том, чтобы трудиться подобно рабочему и не зазнаваться».

Когда Ренуар подготовлен к работе, он просит модель занять своё место и начинает писать. Его рука, как свидетельствуют очевидцы, летает над холстом с головокружительной скоростью, время от времени возвращаясь к чашечке со скипидаром, прикреплённой к палитре, где он ополаскивает кисть, а затем снова окунает её в краску. Как только он не может дотянуться до того места холста, над которым хочет в данный момент работать, его тут же перемещают, чтобы он мог продолжать писать.

Единственное, что может отвлечь Ренуара от работы, — это визиты. Они часто радуют художника. Некоторые приезжают издалека, чтобы попросить у него совета. В 1913 году его в последний раз посещает японский художник Рюзабуро Умехара, чтобы поприветствовать Ренуара и поблагодарить его накануне своего возвращения на родину Умехара учился живописи во Франции в течение пяти лет, в ходе которых Ренуар неоднократно давал ему советы. Ренуара посещали также молодые художники Эспанья и Вальта или Боннар, который регулярно с 1909 года останавливался на юге для работы. Обычно гости приезжали в конце дня. Однажды вечером, беседуя с Боннаром, Ренуар неожиданно спросил: «Не кажется ли Вам, что следует всё приукрашивать?»

Летом 1913 года Ренуары снова едут в Эссуа, где также принимают гостей. Именно в Эссуа Ренуар, наконец, соглашается принять скульптора Рикардо Гвино, которого ему настоятельно рекомендовал Воллар уже в течение ряда лет. Заняться скульптурой?.. А почему бы и нет? Ренуар пробовал уже как-то, пять или шесть лет тому назад, сделать медальон и бюст своего младшего сына Клода… Но мог ли он осмелиться сравниться с Дега, который, по его мнению, был «выдающимся скульптором»? Он неоднократно заявлял: «После мастеров Шартра127 я вижу только одного скульптора. Это Дега» — и далее разъяснял: «Дега нашёл средство выразить болезнь наших современников, я имею в виду движение. Мы отличаемся непоседливостью. И люди, и лошади у Дега движутся. До Дега только китайцы знали секрет движения. В этом величие Дега: движение во французском стиле».

Молодой каталонец Рикардо Гвино, родившийся в 1890 году, приехал в Париж по приглашению Майоля. Он обучался в Школе изящных искусств Жероны и в Барселоне. Майоль обратил на него внимание во время выставки в Жероне в 1908 году. Возможно, о нём также говорил Майолю и Морис Дени, преподававший в академии Рансон, где Гвино, приехав в Париж, брал уроки. Статуэтка «Маленькая Венера», сделанная молодым скульптором с рисунка, убедила Ренуара в том, что Гвино мог бы стать руками Ренуара-скульптора. Если руки не столь важны для живописи, то как обойтись без них в скульптуре? Почему бы не воспользоваться руками 23-летнего Рикардо Гвино? Почему бы не заняться скульптурой в то время, когда Ренуар был готов порой даже спалить ряд своих работ? Так, однажды, когда Ренуар попросил Габриель растопить печь в мастерской, он запретил ей использовать газету, которую он ещё не прочитал, и указал на папку с акварелями: «Глупо хранить всё это. Торговец, разумеется, смог бы их продать». Габриель, считавшая недопустимым, чтобы были сожжены «такие красивые» вещи, подсунула несколько акварелей под диван, когда Ренуар на мгновение повернулся к ней спиной. Ей следовало действовать очень быстро, так как Ренуар, сомневающийся в том, что она выполнит его распоряжение, тут же обернулся. Уничтожение этих «набросков» казалось Ренуару вполне нормальным: «Это всё равно как если бы в театре показывали пьесу до окончания репетиций! И в конце концов нужна бумага, чтобы разжечь огонь!»

Итак, Ренуар согласился заняться скульптурой с помощью рук Гвино, чтобы ваять женское тело, которое было основной темой его творчества уже целый ряд лет. Воллар показал Гвино одно из интервью Октава Мирбо, заявившего по поводу женщины, написанной Ренуаром: «Она представлена в тот момент, когда встаёт с постели: её тело ещё хранит животную испарину пробуждения, а её золотистые волосы ещё сохранили приятную тяжесть, которую они приобрели в складках подушки». В марте 1913 года в галерее Бернхеймов была выставка пятидесяти двух картин Ренуара. В предисловии к каталогу этой выставки Октав Мирбо говорит о гимне счастью, которым является творчество Ренуара: «Ренуар не думал завершать свою карьеру. Он жил и писал. Он занимался своим ремеслом. Возможно, в этом и состоит его гениальность. В результате вся его жизнь и его творчество — это урок счастья». Он завершает предисловие словами: «Вот в чём секрет его молодости и его умения радоваться жизни».

Именно с этой молодостью 72-летнего старика, тело которого приносило ему неимоверные страдания, должны были согласовываться руки Гвино, почти на 50 лет моложе Ренуара. Это было слишком сложно ещё и потому, что, писал молодой поэт Гийом Аполлинер в номере журнала «Л’Энтрансижан» от 13 марта 1913 года, Ренуар непрерывно совершенствовался: «Его последние работы, как всегда, самые прекрасные. Они также и самые молодые. Таковы “Женщина у зеркала” (1913); “Девочка с апельсином” (1911); “Обнажённая на подушках” (1908). Мне кажется, что он не сможет создать что-либо ещё более совершенное, настолько эти работы спокойные, ясные и зрелые».

По странному совпадению именно тогда, когда Ренуар занялся скульптурой, его впервые посетил в Колеттах Роден. Это произошло 14 марта. Свидетелем этого визита стал Воллар. Гвино воспользовался любезным согласием Родена стать моделью для медальона, который решил создать Ренуар. А без пяти минут два Роден обратился к Ренуару с просьбой написать его портрет для книги о нём, которую собирались издать Бернхеймы. При этом Роден уточнил, что у него в распоряжении всего один час, так как в три часа за ним приедет автомобиль графини… Без десяти три Ренуар положил сангину128 и попросил сигарету. Портрет, нарисованный на листе бумаги, закреплённом Волларом на доске, был окончен. В этот момент сообщили, что автомобиль прибыл. Но стартёр машины забарахлил, и шофёр не мог её завести. Шофёр, извиняясь, сказал, что «господину мэтру» придётся подождать четверть часа. Роден решил использовать эти 15 минут, чтобы посмотреть сад, доставив удовольствие мадам Ренуар. Во время прогулки по саду снова завязалась беседа, и Воллар поинтересовался, как бы Роден хотел, чтобы его называли потомки. Скульптор ответил, что не видит особого неудобства, если его назовут так, как это сделали все газеты Буэнос-Айреса во время его последней выставки, «Виктором Гюго скульптуры».

В марте, помимо занятия скульптурой, Ренуар готовит эскиз для Мануфактуры гобеленов.

Ренуар и Гвино работали в полном согласии. Художник, сидя в кресле, руководил молодым скульптором, который довольно быстро стал угадывать его малейшие желания. Присутствие Гвино имело и другой благоприятный аспект. 28 апреля Ренуар написал своему другу Альберу Андре: «Жизнь полна неожиданностей. Когда Воллар стал говорить со мной о скульптуре, я сначала посылал его к чёрту. Но после размышления я решил провести несколько месяцев в приятной компании. Я не ожидал ничего особенного от этого искусства, но я преуспел в домино. Мне кажется, что это довольно существенный результат». Это было действительно немаловажно, так как Ренуар в тот момент ощущал себя очень одиноким. Его сын Жан поступил на три года на военную службу в Первый драгунский полк, стоявший в Люсоне. Алина поехала туда навестить сына.

В том же апреле 1914 года к Ренуару приехал художник Жак Эмиль Бланш. Его визит также развлёк Ренуара. Когда Бланш стал восторгаться его картинами с обнажёнными, Ренуар воскликнул: «А ты вспомни реакцию Поля Берара, Дедона, Шарля Эфрюсси, когда я привёз свою “Купальщицу” с Капри! Их пугало то, что я больше не пишу Нини! И ещё, импрессионизм — что вообще означает это определение?» Четыре десятка лет прошло с тех пор, как Луи Лерой изобрёл этот неологизм… Но не стоит предаваться ностальгии. И не слава заставляет его мысленно обращаться к прошлому: «Слава? Для этого нужно быть простофилей. Чувство удовлетворения оттого, что достиг цели? Когда моя картина закончена, то меня уже вдохновляет следующая!»

В начале лета 1914 года Ренуар покидает Кань и через Париж приезжает в Эссуа. В конце июня он узнаёт очень тревожную новость: 28-го числа молодой сербский националист совершил покушение на эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника трона Австро-Венгрии. Если Австро-Венгерская империя предъявит ультиматум Сербии, то, учитывая обязательства союзников в Европе, Германия объявит войну Франции… Но не политические, дипломатические или экономические осложнения вызывают особую озабоченность Ренуара. В письме своему другу Ривьеру он высказывает опасения: «Немцы не смогли, несмотря на все их усилия, добиться того, чтобы у них были художники такого же уровня, как наши. Они яростно завидуют нашему превосходству в этой области: оно их унижает. Они могут считать себя преемниками римлян, но они также знают, несомненно, что мы — преемники греков. Немцы не прощают нам ни наши монументы, ни наших художников как в прошлом, так и в настоящее время. Возможно, в этом причина их ненависти». Вероятно, такая интерпретация была навеяна регулярными беседами с берлинским торговцем картинами Паулем Кассирером. Его жена, актриса Тилла Дюрье, позировала Ренуару в его мастерской в июле 1914 года.

События в Европе развивались с неожиданной скоростью. 23 июля Вена предъявила ультиматум Сербии, а 28-го объявила ей войну. 3 августа Германия объявила войну Франции. Сын Ренуара Пьер, резервист, был призван в Четвёртый егерский батальон, а Жан — служил унтер-офицером Первого драгунского полка. Чтобы успокоить себя, Ренуар неоднократно повторял: «Я не верю, что немцы смогут снова добиться успеха 1870 года». Но первые недели войны опровергали его надежды: немецкие армии повели широкое наступление и заставили бельгийские и французские войска отступать. Ренуар отказался покинуть Париж: здесь он сможет получать новости от сыновей быстрее, чем в любом другом месте. Проходят дни за днями, но он не имеет никаких известий о судьбе сыновей. Наконец, он узнал, что Жан со своим полком находится в маленьком городке на востоке Франции и его со дня на день должны отправить на фронт. Ренуар не смог удержаться от поездки к сыну и попросил Альбера Андре его сопровождать. Шофёру, итальянцу Бистолфи, удалось раздобыть бензин, и они отправились в путь. Полковник драгунского полка дал завтрак в честь художника, на котором разрешил присутствовать и Жану. Перед отъездом Ренуар сказал сыну: «Нас подхватил поток. Было бы нечестно не остаться рядом со всеми». Вернувшись в Париж, Ренуар не скрывал от Ривьера своих переживаний: «Друг мой, только безумцы могут думать, что несчастья случаются лишь с другими. Почему я не могу пострадать так же, как большинство несчастных людей, оказавшихся в аналогичной ситуации?»

Только под давлением Алины Ренуар, наконец, 3 сентября уезжает из Парижа, после того как столицу покинуло правительство. Они приезжают в Кань вместе с Верой Сержиной, подругой Пьера, и их первым внуком Клодом. В Кань вскоре пришла печальная весть: Пьер тяжело ранен в Лотарингии, раздроблена кость руки. Его перевели в госпиталь в Каркасон. А несколько дней спустя, 15 сентября, семья Ренуаров узнала, что Жан проходит лечение в Люсоне. 29 октября Ренуар написал Дюран-Рюэлю: «Моя жена уезжает в субботу навестить одного в Каркасоне, другого в Люсоне. Это утомительная поездка, ей предстоит долгая дорога. Но они будут счастливы увидеть хотя бы ненадолго свою мать. Я очень сожалею, что не в состоянии сделать то же самое». В отсутствие Алины Ренуар сообщает Альберу Андре: «Я занимаюсь живописью, если это можно назвать живописью. Просто убиваю это проклятое время… Как представитель старой гвардии, я продолжаю покрываться плесенью, словно старый сыр».

В начале 1915 года Ренуар пишет Жоржу Дюран-Рюэлю: «Я сильно постарел и, старея, становлюсь эгоистом». Это был особый «эгоизм», отягощённый тревогой. Дом в Колеттах опустел после того, как Коко был отдан в пансион в Канне, чтобы наверстать упущенное время. А Жан, выздоровев, снова решил отправиться на фронт и добился перевода в чине младшего лейтенанта в Шестой батальон альпийских стрелков. «Жан — ветреная голова, он схватит пулю ни за что ни про что». А сам Ренуар погрузился в работу, чтобы не думать об «этой нелепой войне».

В апреле Жан был снова ранен, на этот раз пуля раздробила ему шейку бедра. Чтобы не волновать родителей, Жан написал им: «Доктор пообещал мне, что какое-то время у меня будет “небольшая хромота”. Какая удача! Я приобретаю “офицерский шик”!» Алина не поверила этому, получила пропуск и в тот же день уехала в Жерардмер, чтобы увидеть сына. Хирурги собирались ампутировать ему ногу, так как началась гангрена. Алина высказалась против ампутации с такой решительностью, что врачи отказались от операции. Они попытались устранить гангрену «очень необычным методом с использованием циркуляции дистиллированной воды». В конце мая эффективность этого лечения уже позволила подвергнуть ногу растяжке и вправить перелом. Ободрённая Алина возвратилась в Ниццу, куда приехал и Ренуар. Его шофёр Бистолфи был мобилизован в итальянскую армию, поэтому Ренуара привезли из Колетт добрые знакомые. Они доставили его на площадь Эглис-дю-Вё, к дверям его квартиры. Алина была совершенно обессилена поездкой к сыну. Ей было только 56 лет, но она сильно располнела, передвигалась с большим трудом, изо дня в день носила один и тот же красный пеньюар в белый горошек. В течение многих месяцев она делала всё возможное, чтобы Ренуар не узнал о том, что у неё диабет. Теперь она слегла. Ренуар дежурил у её постели. 27 июня Алина умерла. Ренуар был в отчаянии. Он написал Дюран-Рюэлю: «Моя жена, уже тяжело больная, вернулась из Жерардмера потрясённой. Она так и не смогла прийти в себя. Она умерла вчера, к счастью, не осознавая этого». Свидетели рассказывают, что, поцеловав жену в лоб, Ренуар пробормотал: «Пошли!» Он попросил, чтобы его перенесли в мастерскую, находившуюся по соседству с комнатой, где лежала жена. Там он попросил палитру, кисть и стал дописывать начатый ранее натюрморт — букет роз.

Несколькими месяцами ранее Алина как-то сказала Воллару, что если бы Ренуар был немного моложе, они могли бы вместе работать в саду и что одной только продажи флёрдоранжа, цветов апельсина, было бы достаточно, чтобы отлично прожить в Колеттах. Затем она добавила: «Но всё же вернее всего, я думаю, рассчитывать на живопись моего мужа». Лишившись той, которая была рядом с ним 33 года, Ренуар знал, что ему остаётся рассчитывать только на свою живопись…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.