Глава пятая Зрелость

Глава пятая

Зрелость

Широко шагал по ухабистым улицам Малой Драгунки рослый красноармеец, с треугольничками-пирамидками в петлицах, с вещмешком на плече. Обходил лужи, чтобы не замарать начищенных до блеска сапог. Вежливо козырял встречным. Лишь немногие узнавали в бравом парне Никифора Изотова. Пока дошел до дома, ни с кем даже не остановился, так торопился увидеть своих. А подошел к крыльцу — окна забиты жердями крест-накрест. Вот те на! Рванул дверь — ив нос ударил кислый запах нежилого помещения. У соседей узнал, что наладить хозяйство родителям так и не удалось. Отец куда-то на заработки подался, а мать вернулась в Горловку, наказала, если Никифор явится, то пускай без промедления в поселок возвращается, она там с сестрой будет его ждать и квартиру приготовит.

Переночевал Никифор дома, вновь вещмешок на плечо, зашагал к станции. Так определили досужие соседи. Однако не сразу к станции направился Изотов, а прежде зашел проведать Надежду Николаевну, Надюшу. Увидела его, ахнула, за грудь схватилась. Вся зарделась, когда достал он из вещмешка московский подарок — цветную шаль с кистями. На прощанье Никифор коротко сказал, что как только определится на работу, квартиру в Горловке найдет, так сразу и приедет за ней. Четко все объяснил, по-военному.

На шахте № 1 Изотова встретили приветливо. Многое в Горловке изменилось к лучшему за те два года, что служил он в Москве. Однако и бед немало осталось. Летунов по-прежнему много, так что в забоях опытные люди нужны прямо позарез. Путевое хозяйство никак не наладят, бурятся вагонетки на путях. С крепежным лесом перебои. Инженеров и техников вроде бы и немало на шахте, да все они что-то пишут, в приказах грозятся, в телефонные трубки с трестовским начальством лаются. Все это поведали Никифору старые други-забойщики Федор Артюхов, молодой крепыш с цыганистыми черными глазами, и сухопарый подвижный Денисенко, который все обушок не отставляет в сторонку, никак не может без шахты. Но и нового много.

Изменилась внешне Горловка. Замостили главные улицы, на месте развалюх каменные дома появились. Добротные, в два этажа, каждый на четыре семьи. Административное здание шахты отремонтировали, пристроили к нему помещение шахтерской бани. Узнал Никифор, что в 1925 году в Горловке собирался I Всероссийский съезд по безопасности горных работ. Участвовали в нем видные ученые, профессора горного дела Скочинский, Терпигорев, Шевяков. Съезд запретил пользоваться опасными при скоплении метана лампами Вольфа. Их заменили аккумуляторными лампами. Должности новые появились на шахтах — табакотрусы. Приглашали ветеранов-горняков, внушали им, как опасен в забое не то что огонь, а даже искра. И усердно проверяли всех перед клетью, отбирали табак и спички. Спецодежду стали давать регулярно. Вот такие дела.

Мать, Марию Павловну, разыскал Никифор в первый же день приезда: нанялась она кухаркой в бригаду каменщиков, кормилась с ними, дочка голодной не ходила. «Погодите, мама, скоро заживем лучше», — пообещал Никифор. Отдел кадров направил Изотова на самый тяжелый 19-й участок. Уходили с него шахтеры, не выдерживали: пласт с утонениями, «перекатами», как говорят горняки, с породными прослойками. Что ж, к трудностям не привыкать. С месяц воевал с капризным пластом Никифор, упряжки пересиживал, а давал все время больше нормы. В иные дни до двенадцати рублей вырабатывал, а поденная ставка — 2 рубля 75 копеек. Перевели его на пласт «Мазурка». Начальник участка Логвиненко предупредил:

— Гляди, Изотов, уголек у нас крепкий. Правда, без прослойков. Приглядись вначале, день тебе на знакомство даю.

— Михаил Ильич, за день можно десяток вагонов нарубить, а я только глядеть буду, — засомневался Никифор. — Что мне, с уступом целоваться, как с барышней, что ли? Поймем друг дружку.

На «Мазурке» работал и Федор Артюхов, и конармеец Ермолай Ермачек. Встретили они Никифора радостно.

— Тряхнем недра, елкина мать, — говорил Федор. — Уголек крепок, да нормы — тьфу для нас.

— Это почему же? — заинтересовался Изотов.

— На такие ответы инженеры есть, не наших мозгов забота, — глубокомысленно произнес Федор и для наглядности плюнул. — По науке, видно, нормы-то рассчитали. Наше дело телячье…

— Ты, Федор, больше на бычка смахиваешь, — врезал ему Изотов. — Не на хозяев работаем…

— Погоди, ты к чему это? — разволновался Артюхов.

— А к тому… Если ошиблись в конторе, то мы им подсказать должны. Поправить, одним словом.

— Эт-та што, в армии так учат, командирам не подчиняться? — нашелся Федор.

— Ты словами зря не играй, — спокойно посоветовал Никифор. — Армия уголь не добывает. А в стране каждая тонна на учете… Это уже не телячье дело. Понимать надо.

Артюхов молчал, как-то надвое улыбался. То ли соглашался, то ли нет.

Пласт на этом горизонте требовал не только больших физических усилий. Навык силу борет — говорят в народе. Зашел после бани в нарядную участка Изотов. Весь распаренный, светлые глаза в окаймлении причерненных неотмываемой угольной пылью ресниц светятся. Обратился к Логвиненко:

— Ильич, как бы глянуть на наш пласт в разрезе?

— В каком таком разрезе? — сразу не понял начальник участка.

— В геологическом, — буднично произнес Никифор. — Чтоб не требовалось догадываться каждому, где кливаж, а где прослоек. Есть у нас на шахте и геологи, и маркшейдеры. Пускай нам пласт наглядно изобразят. А мы уж на практике, так сказать, обушком их инженерную грамотность проверим.

— Дельно, дельно, — заинтересовался Логвиненко. — Я поговорю.

Через несколько дней в нарядной появились схемы всего участка — и отработки уступов, и проветривания, и откатки. Отдельно для наглядности в цвете изобразил геолог пласт в разрезе с указанием крепости в условных единицах по таблице Протодьяконова. Позже коллективно составили памятку для начинающего забойщика.

Год 1926-й горняки Донбасса ознаменовали выходом на рубеж 1913 года по добыче угля. Иными словами, восстановительный период закончился, выдвигались на повестку дня новые большие задачи по развитию бассейна. Большевики своевременно разглядели возможную угрозу топливного кризиса — развитие промышленности опережало добычу угля. На XIV съезде партии был определен генеральный курс: превратить страну из аграрной в индустриальную, способную производить собственными силами необходимое оборудование. На партийных конференциях и собраниях говорилось о том, что достигнутый довоенный уровень, которым иные хозяйственники очень гордятся, — это уровень отсталой страны. Необходимо, мол, двигаться дальше, основываясь на достижениях науки и техники, передового опыта.

Уж чего-чего, а опыта Изотову было не занимать. Месяц за месяцем «Мазурка» шла впереди, а ударники Изотов, Артюхов, братья Шушарины давали по четыре-пять норм. Тогда и вспомнился Никифору тот давнишний разговор с Федором Артюховым. «Что ж за нормы такие, если их так легко перекрываем, все ли правильно рассчитали в конторе?» — поделился он своими сомнениями с товарищами.

— Верно, слабоваты нормы, — сразу согласился Ермолай Ермачек.

— Тьфу, одно слово, — поддержал и Артюхов. Тогда предложил Изотов попросить Логвиненко от имени всех ударников «Мазурки» поднять нормы, а то как-то неудобно, стыдно даже.

— Вроде сами себя надуваем, — закончил он свою мысль.

Начальник участка выслушал это предложение, просиял, крепко тряхнул руку каждого из ударников, выражая полную солидарность, с интересом прикинул:

— Значит, так… Если сейчас поденно четыре с половиной тонны на забойщика, то мы попросим поднять до шести тонн. Так? Гляди, ребята, чего удумали. Нет, право слово, здорово, — заключил он. (Много лет спустя М.И. Логвиненко стал Героем Социалистического Труда.)

Шахтная администрация вначале отнеслась к начинанию ударников с «Мазурки» скептически. Предприятие хромало, надзор увязал в мелких текущих ремонтах выработок, путей, ствола, заведующий шахтой не видел перспективы на завтра, отсиживался в кабинете, в забои даже спускаться перестал, боясь вопросов острых на язык горняков. Десятники, начальники участков приходили в контору, грохали кулаками об стол, требовали улучшить снабжение материалами, инструментом, наладить откатку угля к стволу. С ними соглашались, торопливо отделывались обещаниями.

Такова была обстановка, когда родилась на Первом руднике замечательная инициатива снизу о пересмотре норм. Ее сразу оценила партячейка: коммунисты одобрили почин на собрании, дали перцу заведующему шахтой. А когда «Мазурка» после введения новых норм вновь по итогам месяца оказалась впереди и Изотов громко объявил у окошечка кассы, что заработал триста рублей, то признание рабочего почина стало полным.

На других участках ударники также требовали пересмотра норм; и на добычу угля, и на проходку подготовительных выработок. Изотова, хоть и был он беспартийным, пригласили выступить на горловской партконференции с рассказом о борьбе с отжившими нормами. Не приходилось еще Никифору выступать, вот и пришел за советом к Логвиненко:

— Михаил Ильич, как представлю себя на трибуне, так аж язык деревенеет. Что ж будет, когда в самом деле выйду? Может, ты выступишь. Уважь, а?

— Присваивать твои заслуги не имею права, — отказался Логвиненко. И посоветовал: — Ты представь себе, что в нарядной говоришь, товарищам своим. Понял? В зале и будут товарищи — горняки, металлурги, транспортники. Одна рабочая косточка, так что — не боись.

Это первое выступление, которого так опасался Никифор, сыграло с ним неожиданную шутку. «Вот уж правду говорят, что судьбу не обойдешь», — раздумывал Изотов после вызова в Горловский райисполком. Случилось так, что после конференции, где говорил он просто, толково, решили выдвинуть его как передовика и сознательного рабочего заведовать районным отделом коммунального хозяйства.

— И не вздумай отказываться, — говорил ему веско председатель райисполкома, наклоняя выбритую голову. — Меня вон посадили в это кресло, не спрашивая согласия. Из седла да за стол. Я же кадровый командир. Никто согласия не спрашивал, сказали, мол, надо. Гак и с тобой говорю. Участок сложный, жилья не хватает, ремонтировать надо, дороги и тротуары в порядок приводить, водоснабжение наладить, — перечислял он.

Что ж, надо, так надо. Армейская закалка сказалась, ответил коротко:

— Есть, товарищ командир. Повеселевший председатель ободрил:

— На время, понял? Так что не убивайся. Вернешься еще на свою шахту.

«Хоть и не очень хотелось мне бросать забой, но за новую работу принялся я горячо. Красноармейская школа дала мне очень много, а все же тяжеловато было, особенно первое время. Проработал я в комхозе два года — 1929-й и 1930-й — и стал проситься обратно в забой. Наконец мою просьбу «удовлетворили»: послали заведовать Червонопахарской сельскохозяйственной школой. Эта школа готовила садоводов, животноводов и огородников. При ней было большое хозяйство. Дело для меня совсем новое, но раз поручили, пришлось взяться и за него. Опять тяжеловато пришлось: хозяйство большое, учеников много, а помощи ниоткуда. Работа мне понравилась. Приятно было жить и работать среди новой молодежи, и часто я завидовал их детству. Понемногу подтянул школу, обсеялись, собрали урожай. Начал я зарываться в земельное дело…» — писал Н. Изотов в своих биографических заметках.

Хочется в этих воспоминаниях выделить слова — «раз поручили — пришлось взяться». В них — весь Никифор Изотов и тех лет, и более зрелый, в период героического ударничества, в тяжкие годы войны и восстановления Донбасса после Победы; и так — до последнего дня. В нем жило обостренное чувство долга, внутренней дисциплины и той социальной порядочности, что заставляет думать, болеть в первую очередь о деле, о коллективе, ставить всегда на первый план понятие «наше», а не «мое».

Годы громкой славы, встречи и знакомства с самыми известными в стране людьми, служебные взлеты и горечь потерь ожидали крестьянского мальчонку с Орловщины впереди, о чем он не мог не только догадываться, но даже помыслить. Слово «карьера» не значилось в лексиконе его поколения, а трудовой азарт был естественным состоянием богатырской натуры Изотова. В 1930 году он вернулся в Горловку. Вернулся не один, а с женой Надюшей и годовалой дочкой Зиной. Когда увидел знакомые терриконы, высокий копер, дрогнуло сердце, попросил возчика, что взялся доставить семью от станции, остановиться, встал с подводы, низко, по-крестьянски, поклонился в сторону шахты, своего Первого рудника. Пока ехали улицей, с лица не сходила улыбка.

Сняли Изотовы квартиру у одинокой женщины, вернее, не квартиру даже, а комнату. Хозяйка потребовала деньги за постой вперед, предупредила, что крика детского не выносит, подозрительно выспрашивала Никифора: точно ли он шахтер или впервые сюда попал, потому как она пускает квартирантов ради пайкового угля, что дают лишь кадровым горнякам.

— Шахтер, подземного племени, — с улыбкой отвечал Никифор. — С самого Первого рудника. Уж чем-чем, а углем на зиму запасемся.

Еще на станции, когда вышли из вагона, внимание Изотова привлек плакат. На нем был изображен молодцеватый шахтер с отбойным молотком на плече, а ниже надпись: «Товарищ! А ты что сделал для преодоления отставания Донбасса? Не забывай: судьбу первой пятилетки решает уголь».

Едва разложили в комнате нехитрые пожитки и Надежда ушла с хозяйкой на кухню готовить, Никифор кепку в руки — и на улицу. И сразу повстречался со старым товарищем Елисеем Ходотовым, бывшим председателем шахткома. Оба обрадовались встрече.

— Потянуло к угольку? — с улыбкой спрашивал Ходотов. — Как же иначе, душа шахтерская, тосковал небось по забою. Ты же вроде в начальниках ходил?

— Сельхозшколой последние месяцы заведовал, да не вытерпел, попросился назад, — сообщал Никифор. — А тут вы подкачали с добычей. Вот это и задело мне за душу. Подмогнуть решил. Ну что у нас, рассказывай?

Помрачнел Елисей, свернул самокрутку, пожаловался: на Первом руднике прямо беда, каждый божий день по четыреста-пятьсот тонн минус. И контора вроде на все педали жмет, и забойщики не на отсидку в шахту спускаются, а вот поди ж ты. Что ни день, то срывы да перебои: в уступ придешь — крепежного лесу нет, лес доставят — порожняка нет. Отбойные молотки дали забойщикам, а с ними морока — то давления в шланге не хватает, то вообще недобитое кулачье воздухопровод перережет.

— Не-ет порядка, — говорил Ходотов. — Бюрократы позасели в конторах, им за воротник не каплет. Получка идет, на пролетках разъезжают. Ну да сам увидишь. Ладно, рад, что приехал — нашего полку прибыло. Молчать не будем, общими усилиями порядок наведем. Рано ли, поздно ли, — закончил Елисей как-то уныло.

Такой тон не понравился Изотову, и он напрямик сказал, что ведь он, Ходотов, в числе выборных встречал в двадцатом году Калинина, не оробел же беседовать с ним, а теперь чего нюни распустил.

— Написал бы Михаилу Ивановичу в Москву письмо, раз бюрократы заели, — сердясь, говорил он.

— Ты не подумай, не все плохо, — стал оправдываться Ходотов. — Это я как своему человеку душу облегчил. Перемен тоже много… Первый ствол углубили, третий вентиляционный переоборудовали в грузовой, уже добыча по нему пошла. Маматова Даниила помнишь? Отличился он, прямо герой!

Случилось же вот что.

Чтобы поднять угледобычу, шахтные умельцы предложили спаривать лавы. Это ускоряло доставку добытого топлива. Так называемая система ската, когда две лавы соединяются вертикальной выработкой и уголь скатывается с верхней в нижнюю и грузится здесь в вагонетки, прижилась на шахте № 1. Чуть не вдвое поднялась оборачиваемость подземных составов. Но однажды произошла беда. Люк под лавой открыт, а уголь не сыплется. Коногон, грузивший вагонетки, сразу смекнул: пробка в скате. А как ее пробить? Вызвался Даниил Маматов.

— Согласовал бы с начальством, — засомневался коногон Сергей Филиппов, придерживая лошадей и глядя, как Даниил крепит трос к поясу.

— Я, между прочим, партийный, — спокойно ответил Маматов. — Вот я у своей совести и спросил, как быть. А она мне ответила: если можешь сам устранить неполадки, то действуй, а не ищи помощников. Понял? Ты лучше вот что — в случае чего тащи трос. Ну, застряну ежели.

С этими словами он исчез в скате. Поднявшись на семьдесят метров вверх, Маматов увидел, что две затяжки закрестили выработку, а на них лежал уголь. Раздумывать было некогда, начал Маматов осторожненько так разбучивать пробку. Упершись в край ската, он подбил одну доску. С грохотом ринулась вниз горная масса, куски били забойщика по ногам, но он терпел,

Когда спустился в штрек, ноги не держали, сел прямо на почву. Сергей дрогнувшим голосом сказал:

— Ну, брат, не думал тебя увидеть. Знаешь, сколько высыпалось из дыры этой? Девяносто тонн, как только успевал вагонетки толкать.

Никифор выслушал рассказ, ответил, что, конечно, Маматов жизнью рисковал, но ведь не по дурости или там озорству, а в интересах общего дела.

— Сам-то молчал, — добавил Ходотов. — Если б Сережка Филиппов не рассказал, то и не узнали бы.

— Вот это совсем здорово, — отозвался Изотов. — Молодчага. На себя работаем, чего хвастаться…

Как встречаются с близкими людьми после вынужденной разлуки, так приняли Изотова шахтеры. И так случилось, что Сыромятников, старый товарищ по забою, уговорил Никифора поработать у него в бригаде проходчиков.

— Временно, — уточнил он. — Знаю, ты душа угольная. Запородились мы с подготовкой. Выручай.

Те же доводы услышал Изотов и в отделе кадров. Предложили несколько дней пройти техминимум в бригаде Цыганкова. Проходчика Андрея Петровича Изотов знал, уважал за сметку, трудолюбие. Охотно согласился поработать под его началом.

Почему направили именно к Цыганкову, он понял позже. В нижнем штреке Никифора встретил бригадир, хлопнул по плечу, радушно сказал:

— Просим, просим. Знакомься, мои сыновья. Они уже без тебя в шахту пришли — Павел, Василий и Леонид.

Крепкие парни степенно тряхнули руку незнакомому могучему человеку, промолчали. Да и о чем в забое говорить? Он сам, забой, лучший экзаменатор, всю правду о каждом скажет. Цыганков в работе нетерпелив, Досуж на всякие выдумки, не раз ставил рекорды при прохождении штреков в самых сложных геологических условиях — по пятьдесят погонных метров в месяц давали. Со многих шахт приезжали к нему за опытом. Пожалуй, первым в Донбассе применил Цыганков на проходке совмещение профессий. Если б не «семейственность», может, и не открылся Цыганкову этот метод. Попробуй уговори проходчика: и бурить, и отпаливать, и породу убирать, и крепить. А тут — сыновья, с ними проще. Поглядели другие — мать честная, дак это ж можно простои сократить. А платят всем по пройденным погонным метрам выработок. Выгода прямая. Цыганков придумал перед отпалкой бурок железные листы под забой настилать. После взрыва куда легче отбитую породу и уголь убирать с этих листов в вагонетки. И даже лопаты особые сам придумал — широкие, обрубленные по углам, с удлиненным держаком. Их так и называли потом на многих шахтах — «цыганковские лопаты». Сердились шахтеры, если выдавали обычные, заводские.

— Не-е, мне цыганковскую, сподручнее кидать…

Очень довольный практикой, перешел Изотов в бригаду Сыромятникова. С помощью Изотова здесь вскоре ввели новый график, и за две недели прошли тридцать метров штрека. Сам Цыганков пришел в забой поглядеть. Не то чтобы не верил, а сомнения были, так и сказал. Может, у Сыромятникова крепят реже? Нет, все по паспорту. А в следующий месяц после последней упряжки проходчиков у клети встречала целая делегация.

— Дорогие наши мужья и братья, — заговорила бойкая на язык жена техника Мария Бабкова, — вы и под землей не остаетесь без женского надзора. Узнали мы, что отличилась ваша бригада, и пришли поздравить с трудовой победой.

— Не только следим, а еще и душой за всех вас болеем, — добавила жена забойщика Анна Завадская, по предложению которой шахтпрофком ввел такие вот торжественные встречи ударников у ствола с вручением цветов. Женсовет работал активно, жены не только чествовали горняков, но и ходили по нарядным, совестили отстающих. И не раз дюжим мужикам, не боящимся ни бога, ни черта, приходилось стыдливо пригибать головы, когда в нарядную входила группа женщин.

Бригада, в которую пришел Изотов, прошла за месяц шестьдесят погонных метров штрека — горизонтальной выработки, по которой откатывали уголь и породу. Рекорд угольного района! Через несколько дней в клубе всем проходчикам под аплодисменты вручали приз — приятно поскрипывающие хромовые сапоги.

— Это не простые, — пошутил председатель шахткома профсоюза, — а сапоги-скороходы. Смотрите, теперь не подведите.

Проходчики после этого вечера поднажали, загнали штрек вперед за лаву на сорок метров. С заделом — знай наших! Спустился к ним в забой заведующий шахтой, покачал головой:

— Рванули. Что ж теперь с вами делать?

— В лаву меня переведите, — попросил Изотов. — Я все же забойщик.

— Да, с добычей у нас неважно, — сказал в раздумье заведующий шахтой. — Посмотрим…

Что обидно было? Примеров личного трудового героизма — предостаточно, а Первый рудник хромает, на всех совещаниях склоняют его руководство. Взять хотя бы недавний случай, когда квершлаг перевалило. По нему шла откатка угля целого крыла, так что несколько участков пришлось остановить. Тогда вызвался проходчик Александр Сидоров:

— Дайте пару ребят по моему выбору. Берусь расчистить завал.

— Втроем, значит, — сказал главный инженер. — Сколько же вам суток потребуется?

— Постараемся, — ответил Сидоров.

— Это не ответ. За трое суток управитесь? Вышли проходчики в первую смену, а следующим утром ввалились прямо из забоя, перепачканные на планерку к главному инженеру, бодро доложили: завал разобран, можно, мол, пускать составы. За сутки справились. Короткий перерыв устроили прямо под землей.

Чудеса прямо показывали отец и сыновья Цыганковы и многие другие. Кстати, Василий Цыганков, получив закалку в забое, со временем стал крупным хозяйственником, возглавлял современные шахты имени Румянцева, № 19–20. Он вошел в историю Донбасса как новатор, предложивший оставлять породу под землей для выкладки бутовых полос, служивших дополнительным креплением очистных забоев. Новшество это переняли на большинстве шахт страны.

Почему же отставал Донбасс? Для ответа на этот вопрос сюда в сентябре 1930 года прибыла правительственная комиссия во главе с тогдашним главой правительства СССР В. М. Молотовым. Члены комиссии разъехались по трестам, спускались в шахты, беседовали под землей с рабочими и представителями надзора. И доверительные эти беседы на рабочих местах, как и личные наблюдения, вылились в серьезный разговор, который состоялся 27 сентября на собрании партийного актива Горловского, Енакиевского, Грушинского районов. Было прямо сказано: если раньше Горловка получала огромные потоки рабочей силы из деревни, то для нынешнего периода это уже неприемлемо. А задача создания постоянных кадров горняков должна увязываться с механизацией угольной промышленности.

— Отсталые хвостистские настроения и попытки все валить на объективные причины — это не большевистские повадки, они не подходят для большевистского Донбасса, — упрекнул председатель комиссии горловчан.

В это время Изотов уже рубил уголь на пласте «Пята». На участке № 22 129 горняков, в числе лучших — Никифор Изотов. Втянулся в шахтерскую упряжку и не уставал вроде, а две нормы давал постоянно. Жаловался, что не дорабатывает, были бы если уступы подлинней, он бы и не такое показал. Прислушаться бы инженерам и техникам к замечанию ударника, поразмыслить — ведь дело предлагал Изотов, да еще какое. Нет, никто не обратил внимания. Только начальник участка пошутил:

— От тебя, Никифор, даже лошади плачут. С перегрузкой приходится им работать.

Коногоны еще значились в штатах большинства шахт.

А так, если не дергать себя чужими болячками, то грех было Изотову жаловаться на жизнь. Прочно в ударниках, почет и уважение на шахте, фамилия с Доски почета не сходит. Нет, не мог успокоиться, болела душа за шахту, за знаменитый Первый рудник, который склоняли на каждом совещании. Изотов болезненно воспринимал критические слова, остро ощущал и свою невольную вину, даже не сознавая толком, какую, стыдился смотреть во время совещаний на соседей. На хорошую почву, значит, легли уроки Денисенко, Зубкова и других друзей-шахтеров, их горячие слова о долге и ответе друг перед дружкой за шахту, за все, что в ней происходит; проросли мыслями — они будоражат, не дают покоя.

Жили Изотовы на квартире, хозяйка попалась не добрая, не злая — никакая; и чужое равнодушие больно щемило доброжелательного к людям Изотова. В 1929 году Надюша родила дочку, Зинаидой назвали, а еще через два года маялся сутки Никифор у больницы, пока не вышла медсестра, сказала приветливо: «Поздравляю с дочкой». — «Не может быть, — дернулся Изотов. — Хорошо посмотрели?» — «Радуйся, дочка к отцу ближе», — отрезала сразу посуровевшая сестра. «Да я не к тому. Сына ждали, в горняки б его определил. Вот, передай Надюше», — протянул большой пакет.

Вторую дочку назвали Тамарой.

Где жить-то теперь? Пошел Изотов в контору: так, мол, двое детишек, тесновато, да и хозяюшка ворчит. Ответили ему приветливо: ударникам, дескать, почет и уважение, а уж насчет квартирки — заслужил вполне. Даже адрес назвали: две комнатки в доме, где размещается пока горная инспекция… Через пять месяцев волокиты въехала семья Изотовых в новую квартирку. Да и то пришлось Никифору после многих заверений «вот-вот переселим» обратиться в райисполком, где недавно возглавлял отдел. Помогло!..

Все бы хорошо, да очень обидно за шахту. Не только Изотову, конечно. Как-то Ермаков, бригадир первой на шахте № 1 ударной бригады, поделился с ним в клети:

— Бьемся, бьемся, а результат пшиковый. Не вытащить нам рудник — ни вдвоем, ни втроем. Всем миром только… Тут Стрижаченко прав.

— Ударников-то, Ермолай Павлович, у нас не двое-трое, а поболее наберется, — в раздумье сказал Изотов.

Коренастый, невысокий Ермаков — до плеча Никифору, сдернул с головы бобриковую фуражку, досадливо ответил:

— Да не про то я говорю. Работаем по поговорке «Сила есть — ума не надо». Организованности не хватает, контроля за снабжением. Простои в лавах откуда?

В прошлом боец Первой Конной армии, Ермаков пользовался авторитетом среди горняков. Работящий, знающий, упорный. Не случайно он стал во главе первой ударной бригады, Секретарь партколлектива шахты № 1 Стрижаченко сказал о нем на собрании, когда выбирали бригадира:

— Ермолай Павлович служит примером для нас и в труде и в быту.

К секретарю партячейки и пришла за советом группа ударников. Горняки степенно расселись в партийной комнате, закурили. Ермаков начал:

— Видим, Игнатыч, как ты с бюрократами воюешь. Хотим тебе помочь. Задумали мы поставить отчет конторских на рабочем собрании. Пускай заведующий шахтой, главный инженер на вопросы ответят.

— Рабочий контроль и гласность наше первое оружие, — сразу согласился Стрижаченко. — Кто от имени рабочих выступит? — Сам предложил: — Если Изотов, не возражаете?

— Какой из меня говорун? — растерянно прогудел Изотов. — Тут кто пограмотней нужен.

— Авторитетный в коллективе человек нужен, — сказал Стрижаченко. — Говорить о том нужно, что болит. Без красивостей. Что касается грамоты… Никифор в Москве служил, с самим Ворошиловым беседовал. — Улыбнулся по-доброму. — Так никто не возражает?

Собрание прошло вяло. Заведующий шахтой сказался больным, а главный инженер напирал в основном на плохое снабжение со стороны треста, достал из кармана пиджака блокнотик, глядя в него, прочитал:

— Вот, послушайте подсчеты. За месяц лично я отдал пятьдесят три распоряжения.

— Вы слишком верите в силу бумаги, — подал реплику Стрижаченко.

— Помилуйте, что значит «бумаги». Это распоряжения руководства. Не понимаю…

— Точно, не понимаешь, — грохнули из зала. — В шахте надо бывать, а не стулья в конторе полировать.

Так на этот раз ни до чего не договорились.