ГЛАВА III Зрелость. Журналистика. — «Дом» (1948–1949)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА III

Зрелость. Журналистика. — «Дом»

(1948–1949)

— Я больше не мог жить в Боготе! Я не понимал этих дерьмовых «качакос», а они меня, провинциала, презирали. Отчужденные и чопорные, как англичане, вечно в черных отутюженных траурных костюмах и в пижонских шляпах. И что они могли понимать в современной литературе? Их проза и поэзия писалась в башне из слоновой кости. Их столичные души законсервировались в колониальном формалине! А потом, этот холод и проклятая вечная изморось! — говорил Габриель за столом, за которым в день приезда старших сыновей собралось все многочисленное семейство.

— Не у всех же законсервировались души, — возразил Луис Энрике, младший брат писателя. — Вспомни хотя бы Эдуардо Саламею. Фактически это он вывел тебя на дорогу как писателя, Габо.

— Ты ничего не понимаешь! Не он, так другой написал бы обо мне то же самое. Просто он намного умнее прочих. Писателем меня сделало другое…

— Не отвлекайся, Габо, — попросила мать. — Что было дальше с тобой в день убийства Гайтана? В котором часу в него стреляли?

— Около часу дня. В час и пять минут. В двух шагах от нашего пансиона. На 7-й каррере, между авеню Хименес де Кесада и 14-й улицей. Стрелял в упор из револьвера человек по имени Хуан Роа Сьерра.

— А кто его нанял и сколько ему заплатили? — спросил отец.

Габриель запнулся, посмотрел на отца и решительно ответил:

— Платили консерваторы, олигархи, реакция. Этот тип был безработным, и к тому же оказался шизофреником. Но народ взбунтовался. И я участвовал. В одном офисе взял пишущую машинку, вынес на улицу, чтобы разбить. И не смог. Тут мне помог один кубинец. Громадного роста, сильный мужик. Мы вместе с ним раскачали машинку и подбросили вверх. Она упала и разлетелась на куски.

— А откуда там взялся кубинец? — спросил отец.

— Он с друзьями приехал в Боготу, чтобы в противовес Девятой Панамериканской конференции, проводившейся под руководством США, организовать там же Конгресс латиноамериканской молодежи. Мы с ним подружились. Смелый парень, на два года старше меня. Фидель Кастро Рус. Он пытался стихийный народный протест превратить в революцию. Еле ноги унес. Его как кубинского коммуниста, хотя, по словам Фиделя, он им не был, искала полиция, чтобы свалить на кубинцев убийство Гайтана и уличные беспорядки. Когда он подошел к своему посольству, вход охраняли солдаты. Кастро перемахнул через забор.

— Много крови пролилось, а у нас сгорели все вещи и деньги. Иначе я бы не стал просить у тебя на самолет, папа. Теперь будем здесь устраиваться в университет. — Луис поглядел на мать.

— Это обязательно! И говорить нечего! — заверил Габриель.

— Габо, я скажу родителям правду. Мама, папа, он, конечно, будет учиться, но его заветная мечта — писать! А пока он хочет стать журналистом. — Луис протянул руку брату и пожал ее, как бы желая успеха.

— Вот увидите! Я стану и журналистом, и писателем! И в Колумбии не будет лучшего, чем я! — Габриель стукнул кулаком по столу.

Но в Барранкилье Габриель и его брат Луис столкнулись с теми же проблемами. Университет в Барранкилье также был закрыт, и они решили отправиться в легендарный, некогда пиратский город Картахену, куда собирались переехать и их родители с многочисленным семейством.

Однажды, шагая по улицам Картахены, Гарсия Маркес случайно встретил одного знакомого по Боготе, врача Мануэля Сапата Оливейю, интеллектуала, писателя и журналиста, автора известного романа «По ту сторону лица», который, скрываясь от преследования, переехал в Картахену. Габриель рассказал ему о своих делах. Сапата Оливейя буквально за руку отвел его в редакцию местной прогрессивной газеты «Универсаль», которая начала выходить в Картахене всего два месяца назад.

День 18 мая 1948 года запомнился Гарсия Маркесу на всю жизнь. Оказалось, что не только Мануэль Сапата, но и его друзья из «Универсаль», в том числе и опытный журналист, либерал Доминго Лопес Эскариаса, основатель и главный редактор газеты, прочитали и высоко оценили рассказы Гарсия Маркеса, опубликованные в «Эспектадор». В тот же день он был сразу принят в штат, на должность комментатора. И уже 20 мая в колонке «Комментарии», на 4-й полосе, где печаталась передовица, появился материал под названием «Приветствую Габриеля Гарсия», подписанный секретарем редакции Клементе Мануэлем Сабалой, который вкратце излагал приукрашенную биографию нового сотрудника и заканчивал статью так: «Сегодня Габриель Гарсия Маркес, движимый сентиментальными чувствами, возвратился в родные пенаты и вошел в наши университетские круги, заняв место студента факультета права, где он продолжит учебу, которую начал в Боготе с превосходными отметками.

Жадный до учения писатель, интеллектуал, в этот новый период своей жизни не станет молчать и расскажет на страницах газеты о подавлении личности в нашей стране, явлении, с который он каждодневно сталкивается и которое тревожит его воображение. Он будет рассказывать также об известных и о простых людях и о разных событиях и происшествиях».

В действительности Гарсия Маркес был зачислен на второй курс Университета Картахены и начал занятия лишь 17 июня 1948 года[25]. Однако в редакции газеты дела его сразу пошли успешно. Мы читаем у Сальдивара: «Клементе Мануэль Сабала попросил приготовить первую заметку на свободную тему, и Габриель сочинил ее, дав волю своему воображению, используя и свои познания в поэзии, и склонность к самобытной прозе. Когда он вручил свою работу редактору, Мануэль Сабала взял со стола красный карандаш и стал править текст. Габриель тщательно пригляделся к стилю шефа и пришел к заключению, что его собственный стиль разительно от него отличается. В следующей заметке правки было уже значительно меньше. А еще через пару недель править было уже совсем нечего. Однако Габриель всегда сохранял собственный стиль, который отличался присущей ему одному игрой воображения и вымыслом на грани невероятного, и скоро Мануэль Сабала стал говорить, что Габриель пойдет далеко не только как журналист, но и как писатель» (28, 197–198).

Первая статья Гарсия Маркеса в газете «Универсаль» называлась «Жители города…» и была посвящена славным страницам истории колониального города Картахена-де-Индиас. Она была опубликована 21 мая 1948 года на двух полосах и открывала новую колонку «Точка. И с красной строки». На следующий день в этой колонке появилась заметка «Не знаю, из чего состоит аккордеон», затем «В то время как Совет Безопасности спорит…», и вскоре колонка приковала к себе внимание читателей. Так начался путь одного из лучших журналистов Колумбии Габриеля Гарсия Маркеса и, возможно, лучшего из репортеров, писавших на испанском языке.

— Вчера Габо в сильном подпитии благодарил судьбу за то, что вовремя оставил тлетворную интеллектуальную среду столицы. И утверждал, что пьян от общения с карибской культурой. — Мануэль Сабала показывал главному редактору Лопесу Эскауриасу очередную статью Гарсия Маркеса.

— Это хорошо! Вот только ректор университета жалуется, что наш Габо плохо посещает лекции и никакого интереса к учению не проявляет, — заметил главный редактор.

— Но его колонка имеет успех! Для нас он подарок.

— А долго ли он будет с нами? Он помешан на создании новой литературы. Подруга моей дочери, молодая поэтесса, пересказывала мне речи, которые Габо произносит перед друзьями в кафе. Он с яростью говорит о том, что колумбийская литература — сущее дерьмо, поскольку она оторвана от реальной жизни страны.

— Извини, но его собственные рассказы — чистейшая абстракция, интеллектуальная игра и явно написаны под влиянием Кафки, Джойса, Борхеса.

— Однако они выстилают путь для литературы будущего. Я в этом не сомневаюсь. — Главный редактор говорил, одновременно читая статью, после чего возвратил ее Мануэлю Сабале. — А ведь пишет он здорово!

— Я тебе не говорил, но под нашим с ним влиянием сложилась Группа литераторов Картахены: кроме нас это Густаво Ибарра Мерлино, Эктор Рохо Эрасо, Рамиро де ла Эсприелья, Сантандер Бланко Кабеса, еще кое-кто, и даже Мануэль Сапата Оливейя присоединился к нам.

— Это хорошо, что ты патронируешь молодых. Это реклама для газеты. Я знаю, твой Габо в тебе души не чает. — Доминго Лопес пил кофе из маленькой чашечки.

— Я ему во многом помогаю. Я верю в его будущее. Характер у него, конечно, не сахар, но талант огромный! И такой тяги к знаниям я еще не встречал. Он перечитал уже почти всю мою библиотеку. — Сабала пригладил пышные, уже седеющие волосы. — Меня поражает количество стихов современных поэтов и классиков, которое Габриель знает наизусть.

— А меня поражает его способность в полночь диктовать срочные материалы прямо на типографский станок, потом, как говорят, идти в дом мадам Матильды Ареналес «Кровати напрокат», а к часу следующего дня класть тебе на стол очередную статью.

— Чаще после работы он с друзьями и подругами отправляется читать стихи на набережную залива Де-Альмас[26].

— Не только за этим. Однажды он мне признался, что черпает материал для своих статей из разговоров с пьянчугами, ночными гуляками и проститутками. И я ему верю.

— Это не мешает ему тщательно штудировать Вирджинию Вулф, например. Он уже три раза брал у меня «Миссис Дэллоуэй», изучил «Моби Дика» Джозефа Конрада… — Сабала не договорил — в кабинет следом за секретаршей вошел Гарсия Маркес.

— Извините, я могу отнести статью в набор? Я тороплюсь в университет, — произнес Габриель и закашлялся.

— Похвально! — сказал главный редактор. — Ты бы еще курил поменьше, а спал побольше. Словом, береги здоровье!

В то время Гарсия Маркес особенно сдружился с молодым адвокатом и писателем Рамиро де ла Эсприелья. Их литературные вкусы были поразительно схожими. По-разному они относились лишь к Трумэну Капоте и Сарояну, а любимыми писателями обоих были Фолкнер и В. Вулф, служившие им образцами нового стиля в прозе.

Оба были заядлыми mamadores de gallo — шутниками и балагурами. Известен такой забавный факт. 5 июля 1949 года им было поручено вручить короны и скипетры двум королевам красоты на городском конкурсе. Оба написали свои выступления заранее, но поменялись текстами, и каждый не знал, что написал другой, так что публика получила двойное удовольствие — как от содержания речей, так и от манеры чтения обоих ораторов.

Читатель «Ста лет одиночества» помнит, как менялись текстами выступлений Хосе Аркадио Второй и Аурелиано Второй.

Дверь в кабинет главного редактора едва не слетела с петель. На пороге появился Гарсия Маркес.

— Вызывали, шеф?

— Приглашал. Входи и садись, герой, — миролюбиво предложил Лопес Эскауриаса. — Не знаю, как ты это воспримешь, ведь ты работаешь журналистом всего три недели и еще очень молод. Однако над твоей головой сгущаются тучи. Я к подобным вещам отношусь спокойно. За правду, за разоблачение политического бесчестия погиб не один журналист, но других это не останавливает.

Габриель побледнел, нервно закурил и закашлялся.

— Неужели Кармен-де-Боливар? — теперь его лицо залилось краской.

— Да, но пока ничего страшного. Я тебе помогу, если что. Однако суть дела вот в чем. Мне звонили двое разных людей. Оба назвались полковниками, и оба заявили, что сообщать свои фамилии не видят смысла. Полковники — и этим все сказано.

— Карахо, а что они хотели?

— Ты еще спрашиваешь? Именно потому ты и сидишь у меня в кабинете и сейчас будешь пить кофе, который готовят только главному редактору. Габо, они настойчиво требовали, чтобы газета прекратила печатать материалы о событиях в Кармен-де-Боливар. Угрожали.

— То есть мои материалы, коньо! Они знают, кто автор?

— Не сомневайся, дорогой. Знаем только мы трое: я, Сабала и ты. За нас я спокоен, а вот ты никому не говорил?

— Еще нет. Хотя, кажется, Густаво Ибарра знает, и кто-то еще.

— Ибарра свой и умница, а вот кто-то еще… Однако ты прекрасно понимаешь, что военной контрразведке установить имя автора — что палец сунуть в ухо. Вот я и подумал: с одной стороны, информация о событии уже прошла, а с другой — не такое уж оно важное, чтобы стоило из-за него ломать копья.

— Согласен! Но если военные опять натворят что-нибудь подобное, я первый буду об этом писать.

— Молодец! Я в тебе не ошибся. А вот и кофе. — В кабинет вошла секретарь с подносом, на котором дымились две чашечки крепкого кофе. — А теперь скажи, когда ты послал в столицу свой последний рассказ и о чем он?

4 июня 1948 года вместе со своей одиннадцатой по счету статьей, названной «Неправда, что вы часто посещаете…», которую Гарсия Маркес подписал своим именем в колонке «Точка. И с красной строки», он опубликовал резкую заметку без подписи в связи с событием, которое произошло в небольшом соседнем с Картахеной городке Кармен-де-Боливар. Там была расстреляна мирная религиозная манифестация, и журналист требовал от правительства официальных объяснений произошедшего и соответствующего наказания виновных. Было опубликовано уже три статьи, когда в кабинете главного редактора раздались телефонные звонки. Члены литгруппы считали Габриеля героем, но его больше волновало, когда будет опубликован очередной его рассказ, уже давно посланный им в газету «Эспектадор».

В июле Гарсия Маркес печатает в газете «Универсаль» всего три статьи, а в августе ни одной. Он усиленно занимается и сдает экзамены за полугодие в университете.

А 25 июля в воскресном приложении столичной «Эспектадор» на 6-й и 12-й страницах был опубликован четвертый рассказ Гарсия Маркеса «Другая сторона смерти».

Однако самым главным в те месяцы было для Гарсия Маркеса зарождение замысла большого романа, в котором он собирался рассказать о своей жизни в доме деда, о войне, в которой тот принимал участие, о несправедливой политике партии консерваторов, об американцах, которые нещадно эксплуатировали богатейшие земли Колумбии, о ее бедном, бесправном народе. Однажды, в середине августа 1948 года, вычитав очередную статью, в два часа ночи, Габриель Гарсия Маркес взял первый попавшийся под руку лист газеты, набранный лишь наполовину, перевернул его и на чистой, еще влажной стороне большими буквами вывел: La Casa — «Дом». Через два часа он закончил писать и отправился домой. И с тех пор сотрудники газеты, друзья, домашние и завсегдатаи его любимых кафе часто видели преуспевающего журналиста с рулоном газетной бумаги под мышкой. Иногда, сидя за столиком кафе, он разворачивал рулон и продолжал сочинять роман, который оказался бесконечным, но не бесполезным.

Шеф редакции Сабала поднялся с кресла и вручил Гарсия Маркесу четыре страницы очередной статьи.

— О’кей! Отлично пишешь. В набор!

— Спасибо, маэстро, стараюсь изо всех сил, — ответил сиплым голосом Габриель и пошел к двери.

— Тут мне один человек рассказывал о литературной жизни в твоей Барранкилье. Говорит, наша группа в Картахене — это слабое отражение, главное сейчас происходит в Барранкилье, и у них там вовсю бурлит литературная жизнь.

— А кто там? — заинтересовался Габриель.

— Мой друг назвал журналиста и писателя Альваро Сепеда Самудио, двух журналистов — Германа Варгаса и Альфонсо Фуэнмайора, художника Алехандро Обрегона и их учителей, Хосе Феликса Фуэнмайора и Рамона Виньеса. Он называл кого-то еще, но я забыл.

— Кое о ком я слышал.

— Мой приятель сказал, кто-то из них опубликовал хорошие рецензии на твои рассказы в «Эспектадор».

— Да? Это здорово! Можно я отлучусь, смотаюсь туда. Сегодня седьмое сентября. Тринадцатого, пусть меня черти съедят, буду на месте.

— Я не возражаю. Думаю, ты правильно сделаешь, но надо поговорить с главным. Впрочем, уверен, он согласится.

Знакомство Гарсия Маркеса в Барранкилье с mamadores de gallo из «Пещеры» сыграло чрезвычайно важную роль в дальнейшей судьбе писателя.

Прибыв в Барранкилью, Гарсия Маркес и его друг Густаво Ибарра Мерлано в редакции газеты «Насьональ» узнали, где найти Альваро Сепеду и Германа Варгаса. Варгас вспоминает об их встрече: «Мы обменялись несколькими словами, высказали кое-какие идеи и поделились взглядами на жизнь, а вечером отправились пьянствовать».

Гарсия Маркес произвел сильное впечатление на заместителя главного редактора местной газеты «Эральдо» Альфонсо Фуэнмайора и своим знанием литературы, и точностью характеристик. На следующее утро он отправился к главному редактору с идеей заполучить Гарсия Маркеса в газету. Мысль эта главному редактору понравилась, однако финансовая ситуация газеты была настолько трудной, что о приеме на работу нового сотрудника не могло быть и речи.

Вернувшись в Картахену, друзья рассказали о том, что видели в Барранкилье, и обязали Сабалу дважды в неделю устраивать встречи литературной группы, где бы они могли читать вслух и обсуждать книжные новинки. Получалось что-то вроде литературной мастерской.

Сам же Гарсия Маркес продолжал заполнять обратную сторону газетных полос романом «Дом». Он читал написанное всем, кто соглашался его слушать, вплоть до девочек из дома мадам Матильды Ареналес «Кровати напрокат».

Толстый рулон газетной бумаги, свернутый, как обои, лежал на соседнем с Габриелем стуле, и странного вида ангелочки, которыми были расписаны стены кафе, так же странно глядели на свиток и его владельца. Он только что закончил читать написанные им накануне страницы романа и, в ожидании суждения друзей, сделал большой глоток рома.

— Знаешь, Габо, то, что ты печатаешь в газете, это иной раз даже не статьи, а рассказы, маленькие жемчужины, — сказал Рамиро де ла Эсприелья.

— А я знаю твердо, когда ты, Габо, станешь известным на весь мир писателем, твои биографы начнут изучать творческий путь Гарсия Маркеса с того, что ты пишешь сейчас в нашей газете. И будут удивляться твоему высокому журналистскому мастерству, — произнес Эктор Рохас Эрасо.

— Там, где молодых будут обучать ремеслу журналистики, непременно станут штудировать твои нынешние работы, — добавил Густаво Ибарра Мерлано.

— Карахо, ну и что дальше? — хрипло спросил Габриель и закурил очередную сигарету.

— Я тут читал журнал «Лайф». В нем была статья о том, что в США зарождается новый тип журналистики. По-моему, они опоздали! Ты, в Колумбии, их опередил, — заявил Эктор.

— А чем это он «новый»? — спросил Габриэль.

— Хемингуэй утверждает, что журналист не может быть одновременно хорошим писателем. Если он хочет им стать, он обязан бросить журналистику. Ты же доказываешь, что граница между журналистикой и литературой может быть почти невидима, — пояснил Эктор и поглядел на Сабалу.

— Коньо! Тогда почему, как только я начинаю говорить о моем «Доме», вы все как в рот воды набрали? Не тот писатель, кто сидит дома за машинкой и носа на улицу не высовывает. Работа журналиста дает писателю знание жизни, реальные факты! — Габриель осушил рюмку рома.

— Молодец, Габо! Я в тебя верю! И что бы мы тут тебе ни говорили, ты ведь не бросишь писать, — высказал свое мнение мэтр Сабала.

— Никогда! Клементе Мануэль Сабала, вы, как все утверждают, человек загадочный! Я не забуду вас до конца моих дней! Вы сами не знаете, как много мне даете! Но сейчас вы молчите! Ни слова о моем романе!

Сабала вздохнул.

— Если ты настаиваешь, я скажу. Твоя новелла «растекается по древу». Ты хочешь сказать слишком много сразу, а это не получается. Сумбур! Но, Габо, если ты бросишь работу над «Домом», ты очень меня огорчишь. Продолжай писать, и ты найдешь себя! Писателями не рождаются. Однако ты стоишь на верном пути. Вот только что ты будешь дальше делать с университетом? Я знаю, ты его посещаешь, только чтобы не перечить отцу. С другой стороны, журналистика, и чтение, и наша литмастерская и так дают тебе необходимые знания. Только диплома не будет. Однако поздно уже. Я, пожалуй, пойду. — И Сабала тяжело поднялся со стула.

Когда мэтр ушел, Габриель вопросительно посмотрел на своих друзей.

— Пока ясно просматривается только одно — твоя ностальгия по людям, вещам и событиям, уже принадлежащим истории, — начал Эктор. — Ты часто уходишь от главной темы, да ее вообще нелегко уловить. Получается несколько расплывчато…

— С другой стороны, твой реализм не оплодотворяется ни фантазией, ни подсознанием — ничем потусторонним, — дружелюбно добавил Рамиро.

— Ты как-то уж слишком вольно обращаешься со временем. — Густаво придвинул свой стул поближе к стулу Габриеля. — Ни у Фолкнера, ни у Стейнбека этого нет.

— Но я и не стараюсь писать, как Фолкнер. Госпожа Дэллоуэй многое дала мне. Это так, однако это будет мой собственный роман! Ну ладно. Спасибо. Вы настоящие друзья. Пошли по домам, — миролюбиво произнес Габриель.

В тот момент он подумал о своих новых друзьях из Барранкильи особенно тепло, и еще он вспомнил испанца-республиканца из Каталонии, Рамона Виньеса, который знал все на свете и «от которого никогда не отдавало нафталином».

Здесь интересно вспомнить, что говорил писатель своему другу Плинио Апулейо Мендосе в апреле 1982-го, за полгода до получения Нобелевской премии по литературе:

«— Должен тебе сказать, мне нравится читать не только потому, что эти книги написаны лучшими писателями, а по причинам, которые не всегда просто объяснить.

— Ты часто упоминаешь Софокла, его „Царя Эдипа“.

— „Царя Эдипа“ и „Амадиса из Гаулы“, „Поводыря из Тормеса“ ,,Дневник во времена чумы“ Даниэля Дефо, „Первое путешествие вокруг земного шара“ Пигафетты.

— И „Тарзана из страны обезьян“.

— Берроуза, да.

— И авторов, которых ты постоянно перечитываешь?

— Конрада, Сент-Экзюпери…

— Почему Конрад и Сент-Экзюпери?

— Главная причина, по которой ты перечитываешь какого-либо автора, это то, что он тебе по душе. Что мне больше всего нравится в Конраде и Сент-Экзюпери? Единственное, что их объединяет, — это манера схватывать самую суть и говорить обо всем так спокойно, что реальная жизнь видится поэтичной далее в тех случаях, когда речь идет о самых обыденных вещах.

— А Толстой?

— От него у меня ничего нет, но я всегда полагал, что лучший роман, который был им написан, это „Война и мир“.

— Однако ни один критик не обнаружил в твоих произведениях влияния упомянутых писателей.

— Это правда, я всегда старался ни на кого не походить. Вместо подражания я всю жизнь стремился избегать схожести с авторами, которые мне нравились.

— Между тем критики постоянно обнаруживают в твоих книгах тень Фолкнера.

— Ты прав. И они так упорно настаивают на этом, что было время, когда я и сам стал в это верить. Я не отказываюсь от этого, потому что считаю Фолкнера одним из самых великих новеллистов всех времен. Однако критики устанавливают степень влияния таким образом, что я никак не могу их понять. В случае с Фолкнером аналогии в большей степени географические, чем литературные. Я обнаружил это, путешествуя по югу Соединенных Штатов, спустя много лет после того, как я сочинил мои первые рассказы. Пыльные, раскаленные от зноя поселки, отчаявшиеся люди, — все было так похоже на то, что я описывал в моих рассказах. Возможно, это совпадение не случайно, ведь Аракатака — селение, где я провел детство, — была в большей степени отстроена североамериканской компанией „Юнайтед Фрут“.

— Я бы сказал, есть аналогии более глубокие. Существует родственная связь между полковником Сарторисом и твоим полковником Аурелиано Буэндия, между Макондо и графством Йокнапатауфа. В твоих произведениях есть женщины с железным характером героинь Фолкнера и некоторые стилевые особенности, присущие только ему… Отрицая определенное влияние на тебя Фолкнера, не становишься ли ты отцеубийцей?

— Может и так. Я уже говорил тебе, что моя задача заключалась не в том, чтобы имитировать, повторять Фолкнера, а чтобы его разрушить».

Мексиканский критик Эммануэль Карбальо писал об этом так: «Гарсия Маркес, упорно и настойчиво оставаясь в своих романах и рассказах автором одной темы, описывая одних и тех же людей и одни и те же пейзажи, сделан для испаноамериканской литературы столько же, сколько Фолкнер для литературы Соединенных Штатов, — он создал новый мир прозы, убедительный и самодостаточный. Для испаноязычного читателя Макондо и соседнее еще меньшее село, чье название никогда не упоминается, так же интересны, так же необычайно колоритны и полны дыхания живой жизни, как для англоязычного читателя графство Йокнапатауфа. Макондо — забытое богом, жалкое селение департамента Магдалены — в широком смысле действительно является многозначной метафорой, за которой скрывается вся Колумбия; миф, изобретенный автором, который представляет собой прошлое и настоящее Латинской Америки и прорицает ее будущее, охваченное огнем» (5, 10).

Нет сомнений в том, что в конечном счете ни Софокл, ни «Илиада» и «Одиссея», ни «Песнь о Роланде», ни «Песнь о моем Сиде», ни «Шехерезада», ни Сервантес (о Шекспире писатель никогда не упоминал), ни Дюма, ни Клодель, ни Кьеркегор, ни даже Кафка, а именно североамериканские романисты послужили тем импульсом, который позволил Габриелю Гарсия Маркесу создать его собственный мир. И не исключено, что слава Фолкнера и В. Вулф также повлияла на процесс его творческого становления.

А пока Гарсия Маркес все меньше работает в газете «Универсаль» и усиленно трудится над сочинением романа «Дом». Иногда, для поддержания контакта со столичной газетой, он пишет рассказы. 23 января 1949 года газета «Эспектадор» на 11-й странице воскресного приложения напечатала рассказ «Диалог с зеркалом».

Закадычные друзья Габриель Гарсия Маркес и Рамиро де ла Эсприелья вышли из дома мадам Ареналес.

— Габо, что ты еле ноги волочишь? Только не сваливай на девицу! Еще до того как мы вошли, ты был белый, как мука. Ты что, мало ешь?

— Да так себе…

— И для газеты почти перестал писать.

— Коньо, да что там печататься! За статью платят по тридцать два сентаво!

— Карахо! Это же десять порций мороженого. Что они, сдурели? А везде говорят, что тебя любят, что ты отлично пишешь.

— Таков закон капитализма — побольше взять, поменьше дать. — Габриель остановился — казалось, у него закружилась голова.

— Пятнадцать статей в месяц — четыре восемьдесят. Три раза сходить к мадам… Как же ты протягиваешь месяц на одно песо восемьдесят?

— Плохо, но я не жалуюсь. Пошли дальше.

— И за воротник закладываешь прилично. Неделю назад мой отец видел тебя вдрызг пьяным.

Ты шел домой, держась за изгороди и стены домов. Зачем ты так много пьешь?

— От одиночества! Другой бы меня не понял, Рамиро. Но ты-то должен меня понять. Людей вокруг много, а я чувствую себя совершенно одиноким.

Рамиро остановился, сердце его сжалось. Он столько раз думал об этом! Талантливый человек всегда одинок. Возможно, потому, что, благодаря своей одаренности и знаниям, он всегда впереди своего времени.

— Только с тобой мне хорошо! — Габриель тряхнул головой и пошел дальше.

Вот что писал об этом периоде жизни Гарсия Маркеса поэт Оскар Кольясос: «Между тем молодой писатель, открывший для себя в Боготе „Превращение“ Кафки, в Картахене сдружился с кутилами и стал активно посещать притоны и злачные заведения низкого пошиба» (6, 27). Друг детства Плинио Мендоса в 1982 году свидетельствовал о том же: «У него хватало времени, чтобы писать рассказы и пить ром со своими дружками в шумных портовых тавернах до самого рассвета, пока контрабандисты вместе с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао» (20, 44).

А вот что говорил сам писатель, уже вкусивший славы и познавший и ее радости, и ее горечь, Варгасу Льосе в сентябре 1967 года в Лиме. Они встретились в Национальном инженерном университете и долго говорили о том, что всю жизнь не давало Гарсия Маркесу покоя: «В самом деле, я не знаю никого, кто бы в той или иной степени не чувствовал себя одиноким. Одиночество интересует меня как явление. Возможно, это отдает метафизикой и звучит реакционно, и вдобавок кажется противоположным всему тому, что я собой представляю и чем хочу быть на самом деле, однако думаю, что человек обречен на одиночество».

ВАРГАС ЛЬОСА: «Ты полагаешь, что именно это и характеризует человека?»

ГАРСИЯ МАРКЕС: «Я считаю, что это основная составляющая человеческой природы» (35, 23).

— Сто лет тебя не видел, Габо, — сказал Эктор Рохас. Вместе с Густаво Ибаррой они шли по главной улице Картахены. — Все рожаешь свой роман?

— Я как золотоискатель! Чем больше обработаю породы, тем больше найду золотых крупинок, — ответил Гарсия Маркес. — Мы виделись неделю назад.

— Дорогой ты мой, для меня это словно год. — Эктор с жаром тряс руку друга. — Что-то ты бледный какой-то. Плохо себя чувствуешь?

— Эктор, я думаю, нам всем надо оставить в покое Габриеля с его «Домом». — Густаво обнял друга. — Настоящий писатель никогда ничего не пишет просто так, понапрасну…

— А Гоголь? Он же сжег свои рукописи… — Эктор не закончил мысль.

— Ну, нам всем далеко до него.

— Я тоже уверен, что ничего не делаю зря. — Габриеля мучил кашель. — Уже больше восьмисот машинописных страниц написано, они не пропадут даром. Я собираюсь из всего этого оставить двести, ну, может, чуть больше. Это и будет моим первым романом.

В конце марта 1949 года Габриель заболел, у него поднялась температура, и врачи определили воспаление легких. 30 марта отец Габриеля и верный друг Рамиро де ла Эсприелья закутали Габо в одеяла и отвезли на машине в город Сукре, где с конца прошлого года обосновались в собственном доме родители писателя. Провожали его друзья по литературной мастерской: Эктор Рохас Эрасо, Клементе Сабала, Густаво Ибарра Мерлано и Хорхе Альваро Эспиноса. Все они были старше Габриеля, все занимались писательством, и, конечно, каждый из них внес свою лепту в процесс формирования творческой личности будущего лауреата Нобелевской премии. В своих интервью Гарсия Маркес не раз утверждал, например, что «развитием моей литературной жилки я ничуть не менее обязан Клементе Сабале, чем „ученому каталонцу“ из „Ста лет…“» (имеется в виду Рамон Виньес из Барранкильи).

В редакции «Универсаль» сразу почувствовали отсутствие Гарсия Маркеса, и уже 30 марта 1949 года Эктор Рохас Эрасо, журналист, поэт, художник и будущий писатель, сообщил на страницах газеты о его отъезде. Он пожелал коллеге выздоровления и, среди прочего, писал: «Гарсия Маркеса сейчас нет с нами, и у всех в редакции такое ощущение, будто в доме недостает родного брата. Его проза, прозрачная, точная, напряженная, шла в ногу со временем. Он знал, как из множества разнородных новостей выбрать ту, которая вызовет интерес у читателей, поскольку чувствовал ее необходимость и значение благодаря природной интуиции и журналистскому чутью. Его стиль быстро обрел всеобщее признание. Он удивительно чувствовал время, как это присуще только настоящему мастеру, которым он стал, работая над рассказами и романами».

Статья заканчивалась фразой: «Сегодня Гарсия Маркес является не только прекрасным журналистом и лучшим в Колумбии автором рассказов; с упорством, достойным подражания, он сочиняет роман, наполненный волнующим дыханием жизни».

— Мои несравненные, волшебные горошинки! Я тебе говорил, они за неделю поставят тебя на ноги. Ты еще очень слаб, но уже здоров! — Габриель Элихио хлопотал около тумбочки, уставленной лекарствами.

Под ветвистыми кронами манговых деревьев во дворе дома стояло несколько кроватей. На одной из них, укрытый легким одеялом, лежал исхудавший Габриель: заросшие щетиной щеки, ввалившиеся черные глаза, высокий лоб. Яркое, почти экваториальное солнце щедро прогревало воздух, напоенный ароматами тропиков.

— Коньо, неужели это и впрямь благодаря твоим горошинкам? — тихо спросил отца Габриель.

— Ты мне всегда не доверял, — печально обронил отец.

— Неправда! Я люблю тебя, отец. За последние годы я многое понял и на многое теперь смотрю иначе. Жизнь хороша, только если делишь ее с другими людьми.

— А знаешь, Габо, пока ты болел, я читал твои газетные листы. Там есть яркие куски, черт побери, и очень точные зарисовки.

— Спасибо, папа. Из этих кусков я задумал сделать роман, который будет называться «Скошенное сено» или, может быть, «Палая листва». Надо, карахо, всем рассказать, что за народ у нас в Колумбии и как он живет.

В это время на дорожке показались мать писателя, его брат Луис Энрике и восьмилетний брат Хайме. У каждого в руках было по картонной коробке.

— Твои друзья из Барранкильи посылают тебе книги, — сказала Луиса Сантьяга. Они поставили коробки на землю, в ногах кровати.

Посылки привез Луис Энрике, который учился в университете Барранкильи. Брат вручил Габриелю письмо и стал разбирать книги.

— Вирджиния Вулф, Драйзер, Трумэн Капоте, Колдуэлл, Дос Пассос, Андерсон, Хемингуэй, Хаксли, Фолкнер…

— Это Рамон Виньес, Альваро Сепеда Самудио и Герман Варгас. Дорогие мои и верные друзья. С ними мне было бы и жить и работать куда легче. Они точно знали, что мне нужно, и прислали именно те книги моих любимых авторов, которые я не читал. И потом, в Барранкилье я был бы рядом с братом.

Вот что рассказывает Сальдивар своим читателям: «Лежа в гамаке, подвешенном между двумя манговыми деревьями на берегу речушки Мохана, Гарсия Маркес не только много читал, но и занимался демонтажом, переписыванием каждого из уже опубликованных рассказов и романа, как если бы разбирал механизм часов, изымая из корпуса целые компоненты повествования. Когда через несколько месяцев он возвратил книги друзьям из Барранкильи, у него уже был закончен первый вариант „Палой листвы“ и разработана в целом методика написания романов» (28, 211).

Гарсия Маркес возвратился в Картахену 13 мая, и через пару дней на страницах «Универсаль» появилась статья без подписи «Возвращение товарища», автором которой был все тот же Эктор Рохас. В ней, в частности, говорилось: «На берегу речки Мохана, в доме родителей в городе Сукре, Гарсия Маркес закончил редактирование и поставил последнюю точку в рукописи своего романа, который скоро выйдет в свет. Он называется „Уже скосили сено“. Мы имели возможность ознакомиться с некоторыми фрагментами оригинала еще в процессе работы и берем на себя смелость утверждать, что эта книга — серьезная заявка, сделанная в Колумбии с целью вывести нашу страну на широкую дорогу мирового литературного процесса».

В гостиной дома Сабалы было не продохнуть от сигаретного дыма и запаха рома и кофе. Группа литераторов Картахены собралась во второй раз после возвращения Гарсия Маркеса. По обычаю, самая интересная тема обсуждалась в конце вечера (никто из них не боялся, что другой может использовать его сюжеты, образы, удачные выражения). Слово предоставили знатоку древнегреческой литературы Густаво Ибарре, который был первым, кто прочел рукопись романа «Уже скосили сено».

— Я поздравляю тебя, дорогой Габо, от всей души с большим успехом! Это совсем не то, что твой роман «Дом». И я полностью разделяю оценку этого произведения, данную Эктором в его статье, при том что Эктор романа не читал.

— И согласен с названием, которое он дал роману? Габо считает, что лучше назвать его «Палая листва». И я с ним согласен, — заявил Рамиро.

— Я понимаю его в буквальном смысле. Макондо и его народ, измордованный компанией «Юнайтед Фрут», — это скошенная трава. Да и сам Габо прежде так думал, — объяснил Эктор.

— Это не очень типично для нас: косить сено, — заметил Хорхе Альваро Эспиноса.

— Не в этом дело! Главное — читать роман, исполнившись любви к нашему другу, — в разговор вступил Густаво. — И тогда поймешь: лучшее название — это «Палая листва».

— И я так решил! — заявил Габриель.

— Кстати, в этом романе Габо есть тема, разработанная в пятом веке до нашей эры Софоклом, в его «Антигоне».

— Так это же хорошо, карахо! — вставил хозяин дома, он же глава Группы. — Один из трех великих представителей античной трагедии, которые стремились соединить новое со старым. Он первым начал говорить о свободе личности. И вот теперь, как ты говоришь, это делает наш товарищ.

— Да! Похороны человека, который шел против воли народной, — это та центральная линия, и в античности, и у нашего Габриеля, которая превосходно выражает силу и глубину конфликта. Это здорово!

— Коньо! У кого есть «Антигона»? Меня это радует, но и настораживает, — произнес Габриель, и лицо его порозовело.

— Я тебе дам эту книгу, но, карамба, зачем она тебе? Я твердо уверен, что в тебе, Габо, уже поселился тот самый бес, который сделает из нашего Габриеля Гарсия Маркеса выдающегося романиста. Конечно, есть еще бугорки и ямки, но их немного. Я потом их тебе покажу.

— А я их расчищу и отполирую! — Габриель осушил рюмку. Глаза его блестели, он чувствовал себя «на коне».

Итак, начальный вариант первого романа Гарсия Маркеса «Палая листва» был готов в июне 1949 года, когда писатель еще жил в Картахене. Роман прочли все члены литгруппы, и, если не считать мелких замечаний, все сошлись в одном — в колумбийской литературе еще не было произведения такой силы, такой проблематики и такой своеобразной стилистики.

Сальдивар по этому поводу заметил: «Не отрицая влияния, которое, без сомнения, оказало на него знакомство с западной культурой, необходимо признать, что именно история Аракатаки и воспоминания детства, а также глубокое проникновение в мир героев Уильяма Фолкнера и Вирджинии Вулф явились той плодородной почвой, на которой вырос первый роман писателя» (28, 213).

Между тем Габриель Гарсия Маркес почти полностью прекратил работу в газете «Универсаль». Он обещал отцу успешно закончить третий курс юридического факультета, и тот помог сыну деньгами.

Однако вот что мы читаем по этому поводу в примечании к предисловию обширного исследования творчества Гарсия Маркеса, автором которого является Жак Гилар, серьезный литературовед и ученый: «Студент Гарсия Маркес очень часто пропускал лекции. На втором курсе он девять раз пропустил лекции по международному гражданскому праву и шесть занятий по римскому праву. На третьем курсе он тридцать семь раз пропустил занятия по гражданскому праву, шесть раз не посещал семинары по этой дисциплине и пропустил двадцать одну лекцию по испанскому и индейскому праву. Провалившись на трех экзаменах, Гарсия Маркес был исключен с третьего курса университета, о чем, похоже, узнал лишь четырнадцать месяцев спустя, когда в феврале 1951 года, по возвращении в Картахену после годичного проживания в Барранкилье, попытался было начать занятия в тамошнем университете на четвертом курсе» (15).

В это время Гарсия Маркес шлифовал «Палую листву» и писал новые рассказы. 13 ноября в воскресном приложении «Эспектадор» был напечатан очередной рассказ писателя — «Огорчение для трех сомнамбул».

«Картахена и картахенские друзья Маркеса, конечно, позволили ему восстановить близость к карибской культуре и обогатиться должными знаниями, чтобы стать писателем и журналистом, о чем он так мечтал со времени пребывания в Сипакире.

Однако в последующие двадцать лет отношения Гарсия Маркеса с Картахеной можно охарактеризовать как любовь-ненависть. Писателю трудно забыть нищенское существование, ничтожную плату, которую он получал за свой труд в „Универсаль“, и особенно пренебрежительное высокомерие некоторых представителей местной буржуазии, которые не скрывали своего отношения к бедному провинциальному журналисту. С другой стороны, Гарсия Маркес не мог не оценить всего того, что дал ему этот город за те два года, которые он там прожил, потому что всю его жизнь Картахена, наряду с Аракатакой, Сукре, Вальедупаром и Барранкильей, была для писателя неисчерпаемым литературным источником. Тень этого города легко угадывается на страницах первых двух сборников рассказов и четырех первых романов», — писал Дассо Сальдивар (28, 216).

Следует добавить, что именно в Картахене состоялось знакомство молодого писателя с Альваро Мутисом, человеком, который сыграл такую значительную роль в будущей судьбе писателя! Состоятельный боготинец, менеджер колумбийской авиакомпании «Ланса» и поэт, Альваро Мутис в свои двадцать шесть лет был хоть и непоседа, но обладал такими устойчивыми качествами, как великодушие, благородство и преданность в дружбе. Они знали о существовании друг друга по публикациям в газетах стихов Мутиса и рассказов Гарсия Маркеса, но познакомились случайно ранним ноябрьским утром на набережной Картахены, куда Мутис привез одного своего друга из Боготы специально, чтобы показать ему океан.

Они проговорили на балкончике номера захудалого портового отельчика в районе Боканегра все утро, потом весь день и всю ночь и… стали неразлучными друзьями. Их взаимную симпатию укрепила любовь к чтению. Но еще сильнее их сблизило то, что они одинаково смотрели на мир. Им не хотелось расставаться.

Мутис все же улетел в Боготу, а Габриель Гарсия Маркес, оставив Картахену, встречал Рождество Христово и Новый, 1950 год среди своих друзей в городе Барранкилья.

Они сидели в баре уже более четырех часов. Альваро Мутис прощался со своими давними друзьями Эктором Рохасом, Густаво Ибаррой, Дональдо Боссой и новым приятелем Габриелем Гарсия. Он читал свои поэмы и слушал стихи Эктора, Дональдо и Габриеля. Когда тот на минуту вышел, Альваро сказал:

— Друзья, я искренне полюбил Габо. Я думаю, у него большое будущее. Он мировой «катакеро». И я хочу ему помочь.

— Сделаешь большое дело! — с радостью произнес Густаво

— Он говорил мне, что у него есть сногсшибательный роман.

— Это так, Альваро! Может, он еще сыроват, но это переворот в литературе! Такого у нас в Колумбии еще никто не сочинял. Да и во всей Латинской Америке. Яркие воспоминания детства, забытый всеми маленький городок, проблематика, по глубине не уступающая Софоклу, а техника — смесь Фолкнера с Вирджинией Вулф. Конечно, помоги, если можешь! — Эктор положил руку на плечо Альваро. — Мы все за него.

— Вы слышали о Кабальеро Кальдероне? У него тоже есть толковая рукопись. Я пошлю обе в Буэнос-Айрес.

— Мы знаем книги Кабальеро. — Дональдо опрокинул рюмку рома. — Альваро, ты наш друг! И ты сделаешь большое дело.

— А у тебя есть связи в Байресе? — спросил Густаво.

— Мой друг в Боготе — представитель издательства «Лосада». Я его уговорю!

Тут появился Гарсия Маркес. Когда он подошел к столу, Альваро сказал ему:

— Ведь ты живешь неподалеку? Дуй за своей рукописью! Я отправлю ее в Аргентину. И не куда-нибудь, а в «Лосаду».

Габриель посмотрел на друзей — те только кивали — и сорвался с места.

Однако через минуту он вернулся.

— Что случилось, мучачо?[27] — насторожился Альваро.

— Мутис, друг, ты улетаешь завтра в девять. Я буду в аэропорту в восемь. Принесу рукопись. Ее еще надо привести в порядок…

В начале декабря 1949 года Хулио Сесар Вильегас, представитель в Колумбии издательства «Лосада», одного из крупнейших в Аргентине, отправил в Буэнос-Айрес рукописи романа «Христос со стороны спины» Эдуардо Кабальеро Кальдерона и романа «Палая листва» Габриеля Гарсия Маркеса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.