ГЛАВА IV Журналистика. «Палая листва» (1950–1955)
ГЛАВА IV
Журналистика. «Палая листва»
(1950–1955)
— Вы написали, Альфонсо, что я прибыл в Барранкилью провести отпуск. Должен ли я понимать это как ваше нежелание, маэстро, видеть Габриеля Гарсия Маркеса в Барранкилье в течение длительного периода? — Габриель, как и все остальные, был навеселе. Праздновали Рождество.
— Да что ты такое говоришь! Не я ли год назад упрашивал главного редактора «Эральдо» дать тебе работу? Я даже предлагал урезать мою зарплату вдвое, чтобы можно было платить тебе. И я уговорил хозяина! Можешь считать это новогодним подарком. Так что, наоборот, оставайся! И если согласишься, с первого января у тебя будет своя колонка в газете. — Альфонсо Фуэнмайор не принял шутки Габо. Сам он был писателем и журналистом и, кроме того, заместителем главного редактора газеты «Эральдо», где одновременно вел собственную колонку «На злобу дня» и подписывался псевдонимом Пакк[28].
— Значит, я уже могу придумывать название колонки?
— Давай за это выпьем!
— Назовем колонку «Жираф». Я серьезно! И не вздумайте отступать, маэстро! — Габриель чокнулся с Фуэнмайором.
Герман Варгас, Альваро Сепеда, Хуан Фернандес Реновицкий по очереди горячо обняли Габо.
— А подписываться буду Септимус!
— Ты серьезно? — Фуэнмайор пришел в волнение. — Это персонаж из «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф. Но он же сумасшедший!
— А разве мы все не чокнутые? — спросил Гарсия Маркес, грустно улыбаясь. Ему неожиданно вспомнилась Картахена. «Все-таки это очень красивый город. В нем есть магия, он весь дышит историей. Целых два года он был для меня тихой заводью. Я столько узнал там, к тому же накатал там не менее девятисот страниц „Дома“ и сочинил свой первый роман!»
17 декабря 1949 года на 3-й полосе ведущей ежедневной газеты Барранкильи «Эральдо», куда более значительной, чем «Универсаль», за подписью Пакк было опубликовано сообщение о приезде в город Гарсия Маркеса. В нем говорилось: «Габриель Гарсия Маркес решил доставить себе удовольствие провести отпуск именно в нашем городе.
Уйдя от сомнительных обещаний создать реальную действительность, Гарсия Маркес сумел, однако, разгадать одну из вечных загадок бытия — человеческую душу, и сделал это с обескураживающей откровенностью. Хочется верить, что Габриель Гарсия Маркес, или, как зовут его друзья, Габито, и есть тот выдающийся романист, которого так долго ждала наша страна».
Несомненно, начинающий писатель принял правильное решение перебраться в Барранкилью. В Картахене литературная жизнь еле теплилась, здесь же она била ключом. Это полностью отвечало творческим планам Гарсия Маркеса и, кроме того, давало ему возможность проявить себя как журналиста, обрести новые знания и опыт.
Недели через три после Нового года, когда Альфонсо Фуэнмайор пришел в редакцию, он увидел в приемной целую толпу народа и Гарсия Маркеса, который был еще бледнее, чем всегда. Гарсия Маркес подошел к нему.
— Мне надо с вами поговорить, но не здесь! Я буду ждать вас там, — шепотом сказал Габриель и указал через открытое окно на одну из лавочек рынка на противоположной стороне улицы.
Через полчаса, освободившись от срочных дел, Фуэнмайор вошел в мясную лавку. Гарсия Маркес был там, он еле сдерживался.
— Что случилось, Габо? — озабоченно спросил Альфонсо.
— Досталось мне по первое число! — осипшим от волнения голосом произнес Габриель и достал из кармана письмо.
Фуэнмайор увидел бланк издательства «Лосада».
— Кто такой этот Гильермо де Toppe? — тихо, но с раздражением спросил Габриель.
— Видимо, президент «Лосады». Я не знаком с ним лично, — ответил Альфонсо, понимая, однако, что есть основания сочувствовать Габриелю. Де Toppe был не только президентом издательской группы «Лосада», но еще и испанцем и, кроме того, приходился то ли свояком, то ли зятем самому Хорхе Луису Борхесу. — Но кто бы что ни писал, это еще не причина для паники.
— Допустим, но вы сначала прочтите. — И Гарсия Маркес поднес текст к очкам Фуэнмайора. — Он, видите ли, признает некоторое присутствие в тексте поэтики, а потом от рукописи камня на камне не оставляет! Свинья, он не видит во мне писателя, утверждает, что у меня нет будущего. Дерьмо! Советует мне вообще бросить писать! И заняться чем-нибудь другим. Сам-то он написал хоть один рассказ? Marrano![29]
— Габо, да не огорчайся ты так, прошу тебя! — примирительно сказал Фуэнмайор, прочитав письмо. — Такова жизнь! Такова судьба каждого начинающего писателя. И таковы люди, особенно издатели! Ты-то сам знаешь себе цену. И мы ее знаем. Придет время, и Де Toppe не раз пожалеет о своих словах. Зато твой вчерашний материал в «Жирафе»…
— «Элегия бандиту»?
— Он самый! Его очень хвалил главный. Вот о чем надо думать. Поверь мне, ты свое возьмешь!
— Я просто хотел подзаработать…
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Наберись терпения, и все у тебя будет. Я уверен! Пошли в редакцию. Там дел навалом. Вечером приглашаю тебя в «Хапи». А ты знай себе делай свое дело. Пиши!
В лавке, где они разговаривали, Габриель увидел деревянный прилавок для разделки мяса, на котором лежал огромный топор для рубки костей. Гарсия Маркес аккуратно разложил письмо на прилавке и топором измельчил ответ из «Лосады» на кусочки. Мясники, глядя на него, смеялись. Скорее всего они думали, что это было письмо невесты, отказавшей парню выйти за него замуж.
Гарсия Маркес, следуя совету старшего друга, с головой ушел в работу газетчика. Он был и комментатором, и редактором статей, и автором передовиц, и выпускающим редактором. За двадцать месяцев, которые он прожил в Картахене, он опубликовал в «Универсаль» всего 39 статей. А вот статистика его материалов в газете «Эральдо»: в январе — 14, в феврале — 14, в марте — 27, в апреле — 23, в мае — 26, в июне — 21 материал, и так далее, не считая написанных им передовиц.
Первые публикации в колонке «Жираф» появились 5, 7, 10, 11 и 12 января 1950 года и назывались соответственно «Святой в середине нашего века», «В поисках утраченного времени», «Поговорим об Эрнандо Тельесе», «Важная сеньора» и «Элегия бандиту».
Конечно, еще до прибытия в Барранкилью Гарсия Маркес с полным основанием мог считать себя членом Литературной группы Барранкильи или, как называли ее сами участники собраний, Группа из «Пещеры», по названию бара, где они чаще всего проводили свои литературные встречи. Наиболее активными членами группы были Альваро Сепеда Самудио, Альфонсо Фуэнмайор, Герман Варгас и Алехандро Обрегон. Все они появились впоследствии в цикле рассказов «Похороны Великой Мамы» как Los mamadores de gallo de La Cueva — «Шутники из „Пещеры“». Их духовными отцами и литературными наставниками являлись известный колумбийский писатель Хосе Феликс Фуэнмайор, священник отец Альфонсо и испанец-республиканец, писатель и драматург Рамон Виньес, увековеченный Гарсия Маркесом в образе «ученого каталонца» в романе «Сто лет одиночества».
На этот раз они собрались в кафе «Колумбия». Вел встречу только Рамон Виньес, поскольку Хосе Феликс Фуэнмайор плохо себя чувствовал и не пришел. Звучала негромкая музыка, посетители разговаривали, официанты сновали между столиками, слышалось звяканье посуды. Было уже поздно, и обсуждение литературных новостей закончилось.
— Габо, я заканчиваю читать рукопись твоего романа «Палая листва». А ты молодец! Но я давно хочу спросить тебя о другом: ты что, действительно не нашел ничего лучшего для жилья, чем комната в борделе «Небоскреб»? — Виньес опустил глаза. — Извини, но ты ведущий журналист «Эральдо». «Злые языки страшнее пистолета».
— Да мне плевать! Там удобней и дешевле. В «Эральдо» мне платят больше, чем в «Универсаль», но я пока не Ротшильд, — весело ответил Габриель.
— Но, Габо, как это терпит та девушка, которую я видел однажды с тобой на танцах? — спросил Алехандро Обрегон.
— Ты что-то имеешь против нее? — Габриель нахмурился.
— Ничего. Наоборот, хочу тебя поздравить. Она мне понравилась. Красивая. У нее очень необычное лицо, и в ней есть загадка. Я бы с удовольствием написал ее портрет.
— В ней есть египетская кровь. Это Мерседес Барча Пардо — моя невеста уже четыре года. Сейчас ей семнадцать, и она будет ждать меня еще четыре года, если понадобится, — уверенно заявил Габриель. — И чтоб никто из вас глаза на нее не пялил. Для вас она — сестра!
— Ну сестра-то как раз может потерпеть, а невеста-то как терпит? — спросил Альфонсо. — Я согласен с маэстро и Алехандро. Они правы! И впрямь, с чего ты поселился в «Небоскребе»?
— Да там дешевле, я же говорю! И интересней! Вы что, не знаете? За статью в «Жирафе» мне платят три песо, за передовицу — четыре. На эти деньги особенно не разгуляешься! Жизнь-то все дорожает. Комната в «Небоскребе» стоит полтора песо в сутки. Вот и живу!
Габриель не уточнил, что в комнате, где он жил, не надо было напрягать слух, чтобы через фанерную стенку слышать разговоры девиц и их клиентов. Для его литературного багажа все эти постельные откровения были настоящим подарком. Нередко он использовал эти признания и в своих журналистских статьях.
Не рассказал Габриель и о том, что одна бездетная толстуха, «вышедшая в тираж» по возрасту, от которой густо пахло дешевыми духами, бесплатно стирала и гладила ему одежду: две пары холщовых брюк, четыре пестрые рубахи, пронзительных тонов носки и носовые платки. Трусы он стирал сам.
«Небоскребом» называлось серое квадратное здание в пять этажей, без лифта, на улице Реаль, которое находилось как раз напротив редакции газеты «Эральдо». Первый этаж занимали адвокатские и нотариальные конторы, а все остальные этажи представляли собой дома свиданий. На террасе каждого этажа был общий душ, где мылись по очереди девицы и посетители. Гарсия Маркес занимал крошечную комнатку — три метра на три — на третьем этаже, с окном на улицу. Все прелести уличной жизни были у него перед глазами. Успокаивало то, что до самого окна дотягивались густые ветви могучего миндального дерева — отрадное напоминание о детстве. Особенно красивым дерево было в цвету.
Было еще одно важное обстоятельство. Между Габриелем и портье установились приятельские отношения, а у начинающего писателя, несмотря на то что он был уже преуспевающим журналистом, не всегда были в кармане полтора песо, чтобы заплатить за жилье. В таких случаях он приглашал к себе в комнату портье, негра Дамасо Родригеса, доставал из-под деревянной кровати кожаный тубус для чертежей, в котором хранились рукописи романов «Дом» и «Палая листва», и торжественно провозглашал: «Глядите, Дамасо, бумаги, которые вы здесь видите, это самое дорогое, что у меня есть, и они стоят во много раз дороже, чем полтора песо. Я оставляю их у вас, а завтра заплачу, клянусь!» Вот так будущий лауреат Нобелевской премии прожил в доме терпимости «Небоскреб» почти целый год.
В то время обычный день писателя протекал примерно так: после нескольких часов сна у себя в комнатушке Гарсия Маркес шел в редакцию, где работал над статьей час-два, после чего в полдень отправлялся в кафе «Колумбия» — обычно там собирались перекусить его друзья. Потом он снова шел в редакцию газеты. В шесть-семь вечера, когда работа заканчивалась, а дежурства не было, он снова шел в кафе или в книжный магазин «Мундо» («Мир»), который находился по соседству и где часто собирались члены литературной группы. Там друзья просматривали книги, особенно новинки, и прежде всего издания из Буэнос-Айреса. Когда магазин закрывался, все шли в «Колумбию», а когда закрывалось и кафе, все, ни на секунду не прерывая литературных дискуссий, отправлялись в какой-нибудь бар: «Ля Куэва» («Пещера»), «Рим» или «Хапи». Таким образом, уже глубокой ночью, а то и под утро заканчивался день человека, который вскоре станет гордостью Латинской Америки. Он писал урывками, иногда оставаясь на ночь в огромном пустом помещении редакции газеты.
По утверждению Жака Гилара, «коллективная жизнь Группы представляла собой беспечную круговерть из интеллектуальных разговоров, алкоголя и весьма невоздержанного образа жизни, однако по сути своей она была достаточно серьезной, хотя и обходилась без увлечения „высокими материями“» (15,21). А какая еще жизнь могла дать будущему писателю столь необходимый ему жизненный материал?
Писатель не раз повторял, что ему бесконечно повезло с друзьями: Альваро Сепеда, Герман Варгас и Альфонсо Фуэнмайор честно делили с Габриелем радости и печали, читали и корректировали его рукописи, хвалили или порой ругали его. Трудно переоценить то, что дало Гарсия Маркесу общение с ними и с его наставниками Виньесом и Фуэнмайором и чем были для него в то время собрания литературной Группы и их жаркие споры.
Вот что пишет о заводиле Группы и об одном из самых близких друзей Габриеля Гарсия Маркеса той поры Дассо Сальдивар: «Альваро Сепеда Самудио, являющийся ядром Группы, можно было бы назвать „человеком эпохи Возрождения“, поскольку он распределял свои многочисленные дарования между журналистикой, литературой, кино, рекламой, предпринимательством и другими разнородными занятиями. Внешне он походил на карибского варвара: растрепанные вихры, сандалии на босу ногу, как носят водители автобусов, матерные словечки, оглушительный смех, который „пугал даже крокодилов“, и врожденная нерасположенность ко всякого рода формальностям и протоколу. Однако по отношению к друзьям он являл собой пример нежности, скромности и великодушия. Кроме того, он был существом стихийным, самобытным, верным в своих привязанностях и стойким в убеждениях, который тайком от своих друзей сочинял рассказы. Он вставал в пять утра и, сидя в своем любимом кресле-качалке, подолгу читал любые книги, которые попадались ему под руку, не замечая, что рассвет уже давно наступил. В глубине души Альваро Сепеда был испуганным ребенком; его преследовали мучительные воспоминания тяжелого детства, которое прошло в большом сумрачном доме в Сьенаге, городе селитры, где он родился 30 марта 1926 года» (28, 227).
— Так вот, дорогой Габо, я закончил читать твою рукопись. Читал внимательно и неторопливо. Книга пойдет с трудом, но когда она будет издана, то принесет тебе известность. — Они сидели вдвоем с Виньесом в полупустом кафе «Колумбия». Виньес, в отличие от других земляков, говорил тихо, приятно шепелявя: — Есть структурные и стилистические недочеты. Однако я уверен, ты с ними справишься.
— Я вам это обещаю, маэстро! — Глаза Габриеля заблестели.
— Когда ты показал мне в свой первый приезд наброски огромного романа «Дом», я понял, что твоя работа не напрасна, что она не окажется в корзине. «Палая листва» практически вся взята оттуда. И она намного лучше первоначального текста. И ты еще не раз будешь использовать тот «мусор» в своих будущих произведениях. Я в этом уверен и горжусь тобой, Габо.
— А почему вы решили сказать мне все это наедине, маэстро? Пускай бы и друзья послушали.
— Скажу и им, но в свое время. А сейчас хочу обратить твое внимание, Габо, на два очень важных обстоятельства. В твоих рукописях, как в «Доме», так и в «Палой листве», ты даешь настоящее название места действия. Поверь на слово старому литературному волку, вымышленные названия придадут повествованию мистический оттенок. Это как раз в стиле твоей прозы. И второе — надо писать проще. Ведь когда ты говоришь, тебя все понимают, и писать надо так же. — Рамон Виньес, как это умеют делать каталонцы, чуть пригубил из бокала «шабли». Он больше любил кока-колу и пил вино только в торжественных случаях.
В этот момент к ним подошел еще один мэтр — Хосе Феликс Фуэнмайор. Он слышал последнюю фразу и согласно кивнул.
— Я подумаю.
— Коньо, да что ж тут думать!
— Вы правы. Я так и сделаю!
Фуэнмайор положил руку на плечо молодого коллеги.
— Знаешь, Хосе Феликс, когда я думаю, что Габо мой ученик, я особенно сожалею о том, что жизнь прожита и скоро пора умирать, — с грустью произнес Виньес.
— Что ты этим хочешь сказать, Рамон?
— Что Габо большой друг-приятель всех девочек как из «Небоскреба», так и из заведения «У черной Эуфемии».
Рамой Виньес — «старик, который прочел все книги на земле», общение с которым Габо называл «лучшим часом нашего суточного существования на земле» (15), — родился в 1882 году в деревушке, затерянной в Пиренеях. Детство и юность он провел в Барселоне, а к тридцати годам уже был известным писателем и драматургом. Однако собратья по литературному цеху во многом не разделяли взглядов Виньеса, он оказался в одиночестве, бросил писать и в 1913 году, переехав в Колумбию, оказался в городе Сьенага, в центре «банановой лихорадки». Проработав год бухгалтером, он снова занялся литературой. Он переехал в Барранкилью, стал писать, а также создал литературный журнал «Voces» («Голоса»), который сыграл заметную роль в развитии литературы атлантического побережья Колумбии.
В 1931 году Рамон Виньес вместе с женой, уроженкой Барранкильи, вернулся в Барселону, где, после падения монархии, стал активным республиканцем. Когда к власти пришел Франко, Виньес чудом выбрался из концлагеря и вновь оказался в Барранкилье. Тут он стал наставником литгруппы молодых интеллектуалов и вновь сыграл неоценимую роль в развитии литературы колумбийского побережья.
Вот и теперь Рамон Виньес дал мудрый совет начинающему писателю, а потом неделю просидел с ним над рукописью, указывая строчку за строчкой, над которыми было необходимо поработать.
Следуя советам Виньеса и своих друзей, Гарсия Маркес еще раз переписал «Палую листву», а одна из девиц «Небоскреба», в прошлом секретарь-машинистка, взялась бесплатно перепечатать рукопись. Сам же Гарсия Маркес продолжал сочинять новые рассказы, выкраивая их из давно написанного необъятного «Дома».
Совместная работа с автором над «Палой листвой» оказалась «лебединой песней» Виньеса в его литературной жизни. Здоровье его к тому времени ухудшилось, и 15 апреля 1950 года он уехал в Барселону, «чтобы умереть на родной земле».
В конце апреля 1950 года группа «Шутники из „Пещеры“» начала выпускать еженедельник «Хроника». Ни один из биографов Гарсия Маркеса не указывает, кто был инициатором этого проекта, так что, вполне возможно, этот журнал появился благодаря Рамону Виньесу. Быть может, это был его последний совет молодым литераторам Группы. Главным редактором стал Альфонсо Фуэнмайор, а заведующим редакцией, главным художником и выпускающим — Гарсия Маркес. В редколлегии было тринадцать имен, однако вся работа лежала на плечах Альфонсо и Габриеля, который проявлял себя уже как маститый журналист.
Во втором номере «Хроники», от 6 мая 1950 года, Гарсия Маркес опубликовал рассказ «Визит Натаниэля», а 3 июня, в шестом номере, «Хроника» поместила его рассказ «Дом семьи Буэндия»; 13, 16 и 23 июня, уже на страницах «Эральдо», были опубликованы рассказы «Дочь полковника», «Глаза синей собаки» и «Сын полковника». Первый и последний рассказы печатались как куски из романа. 24 июня «Хроника» опубликовала рассказ «Женщина, которая приходила ровно в шесть».
Очень скоро тонкий журнальчик «Хроника» стал популярен не только в Барранкилье, но и за ее пределами, составив конкуренцию столичному журналу «Критика», который издавал известный колумбийский писатель Хорхе Саламеа. На страницах «Хроники» публиковались также серьезные литературные статьи и рассказы в переводах с французского и английского языков.
— Габо, я поздравляю тебя, — с дружеской улыбкой сказал Герман Варгас, когда они вечером встретились в «Пещере». — Мы тут подсчитали. По количеству газетных материалов ты опередил всех в Барранкилье.
— А по качеству? — спросил Габриель.
— Об этом и говорить не приходится! А куда ты так гонишь? У тебя не останется времени на сочинение рассказов.
— Гоню, поскольку хочу, чтобы город обрел историю.
— Это как? — в разговор включился Хуан Фернандес Реновицкий, уроженец Барранкильи.
— А так! Ваш город сейчас процветает, но истории у него нет. Не то что у Картахены или Санта-Марты. Вас география подвела…
— Зато теперь, когда углубили русло реки Магдалены, мы стали центром побережья. — Алехандро Обрегон подозвал официанта и заказал еще по кругу.
— Вот я и стараюсь, чтобы вы оставались центром. Креветку, что спит, сносит течением, — ответил Габриель со смехом. — И чтоб вас меньше доставала нестерпимая жарища и духота.
— Ни то ни другое не мешает тебе посещать девочек с улицы Кармен, да и в твоем «Небоскребе» тоже. Говорят, они принимают тебя даже без бикини. С таксистами якшаешься! Все только диву даются. Думают, может, ты сам скоро сядешь за руль такси, — заметил Альфонсо Фуэнмайор.
— Во-первых, я не хозяин «Небоскреба», чтобы они принимали меня без бикини. В этом случае, как я понимаю, и Алехандро и вы, Альфонсо, не вылезали бы оттуда. А во-вторых, ну как вы не понимаете, что таксисты, бармены дешевых забегаловок, рыбаки, портовые пьянчуги, парикмахеры, водители автобусов, да и девочки тоже, нужны мне для моих книг. Я же писатель! И хочу писать о реальной жизни, — примирительно сказал Габриель.
— Думаешь, мы тебя не понимаем? — спросил Альваро. — Конечно, ты прав. Эти люди — основной материал твоих статей. Ты только начал работать, а уже столько людей начинают читать «Эральдо» с колонки «Жираф». Я, например, приветствую все, что ты делаешь, и поздравляю тебя. И ты знаешь, что все книги моей библиотеки — твои! Я на днях получил из США новые произведения Хемингуэя, Дос Пассоса, Джойса и Трумэна Капоте, а из Аргентины — Борхеса, Кортасара и Биой Касареса.
Город Барранкилья появился в 1629 году возле распаханных земель на западном берегу реки Магдалена, на некотором расстоянии от моря, и в период испанской колонизации был практически изолирован от остальных городов страны. В начале века в Барранкилье появился свой порт, и к середине столетия город расцвел, став крупным торговый и культурным центром колумбийского побережья, где находился второй по значению университет страны. Жители города славились чувством юмора, веселым нравом, любовью к развлечениям и многодневным уличным карнавалам.
Портовые кабачки и злачные места Барранкильи: «баррио Чино» (китайский квартал), площадь Св. Николаса, бульвар Боливара, «каррера» Прогресо и дом свиданий «У черной Эуфемии», — все это годы спустя читатель увидит на страницах повести «Полковнику никто не пишет», а в романе «Сто лет одиночества» бордель Пилар Тернеры в захолустном Макондо — не что иное, как дом терпимости «У черной Эуфемии».
— Я вчера прочел новый рассказ Альваро. Мне понравился. Может, сделаешь к нему иллюстрации, Габо? — Альфонсо, всегда одетый с иголочки, поправил галстук и протянул Габриелю рассказ. — Если поторопишься, дадим в следующий номер.
Они сидели за стойкой бара «Хапи», где часто обсуждали вопросы, связанные с изданием «Хроники», поскольку собственного помещения у редакции не было. Габриель взял рассказ, сунул его в карман гуайяберы[30] и сказал:
— А я с удовольствием прочел статью Германа о новой книге Дос Пассоса. Здорово! Завтра принесу.
— Отец перевел кусок из «Приключения Весли Джексона». Может, дадим его? Материал что надо!
— А мне нравится, как Сароян поэтизирует наивных и эксцентричных людей. Похоже, он описывает нас, колумбийцев с побережья. Альваро, например. — Габриель оживился.
— Последнее время он что-то совсем зарос, перестал бриться.
— Мужик что медведь — чем страшнее, тем красивее. — Габриель провел ладонью по своей небритой щеке.
— Вчера ко мне в кабинет явилась начинающая журналистка, принесла свой первый материал. И тут, видимо от стеснительности, у нее лопнула резинка трусиков и они упали на пол.
— И что же сделали вы? Неужели прямо в кабинете… — Габриель расхохотался.
— Я не такой, как ты, Габо. Я поднял трусики и заколол их на ней канцелярской скрепкой. Говорят, сегодня она подала заявление об уходе.
— Еще бы! А вот если бы вы поступили по-другому, она бы и не вздумала уходить.
— Может, ты и прав. — Альфонсо почесал затылок и поправил очки с толстыми стеклами, он с детства был близорук. — Надо бы нам, Габо, поискать что-нибудь среди переводов с французского, итальянского, а то и немецкого. Последнее время мы слишком увлеклись современной американской литературой.
— Поручите это Альваро. Он найдет.
— Послушай, Габо, а не пора ли нам перейти на «ты»? Что скажешь?
— Я готов!
Об Альфонсо Фуэнмайоре Дассо Сальдивар пишет: «Это был человек спокойный, аккуратный, организованный. Он был самым старшим из четверых друзей и считался их интеллектуальным учителем. В столице mamadores de gallo Фуэнмайор казался сдержанным, утонченным интеллигентом. Однако так только казалось: на самом же деле, несмотря на его рафинированный ум и тонкую душу, ему был присущ грубоватый юмор, а порой он умел быть резким и поразить словом, острым словно лезвие бритвы. Впрочем, он действительно всегда был самым серьезным членом Группы. Эту серьезность он унаследовал от своего отца, Хосе Феликса Фуэнмайора, который собрал у себя в доме огромную библиотеку из книг на испанском, французском и английском языках и обучил всем этим языкам своего сына» (28, 230–231).
Общение с Альфонсо иной раз коробило Габриеля, но он всегда сдерживал себя, прекрасно понимая, как много полезного дает ему дружба с молодым Фуэнмайором, интеллигентом до мозга костей, опытным журналистом и проницательным литературным критиком, большим знатоком античных классиков.
Особенно сближало обоих настойчивое желание утвердить в Колумбии новый тип журналистики, который бы отличался серьезностью и глубиной.
В самом конце романа «Сто лет одиночества» мы читаем: «Альфонсо, выучив каталонский язык, чтобы разобраться в листках, рассовал их, свернув в трубку, по карманам, всегда набитым вырезками из газет и всяких странных пособий, как-то ночью потерял сочинения в борделе у девочек, продававших себя с голоду. Когда ученый старик узнал об этом, то отнюдь не разгневался, а, давясь от смеха, ограничился замечанием, что такова обычная судьба литературы».
Подобный случай действительно произошел с Альфонсо Фуэнмайором в доме «У черной Эуфемии», где он потерял оригинал драмы Рамона Виньеса.
— Габо, дорогой, я бы хотел быть тебе полезным, но… как бы внимательно я ни читал третий вариант «Палой листвы», все равно ни к чему не мог придраться, — Зеленые глаза Германа Варгаса смотрели виновато. Он всегда не знал, куда девать свои длинные ноги, которые Габриель окрестил «ножницами». — Конечно, для членов Литературных академий Испании и Латинской Америки это сильный удар. Они этого не примут! Но читатели именно этого и ждут. Я в этом уверен. Надо только…
— Погоди, Герман, не спеши. Ты сейчас сделал мне двойной комплимент, поставил мне в дневник целых две пятерки. — Габриель от удовольствия потирал руки. — Я к этому и стремился.
Они сидели в последнем, самом верхнем ряду цирка, а внизу золотистым пятном выделялась арена для боя быков, готовая к представлению. Вот-вот прозвучит пасадобль «Небо Андалусии» и начнется фиеста.
— Это не комплимент, а оценка. Мнение друга и, если угодно, критика. Никто прежде так не писал. И надо искать издателя с головой. Молодого, ищущего новое.
— Подскажи, где его найти?
— Думаю, что не в Колумбии, но искать надо. Надо подумать…
Но тут заиграл оркестр, зазвучала музыка, и Герман Варгас умолк.
Лассо Сальдивар так писал о Варгасе: «Иной породы, однако того же личностного и интеллектуального уровня, Герман Варгас, родившийся в Барранкилье в 1919-м и умерший в 1991 году, выделялся из Группы не только своим огромным ростом, худобой и „зелеными, как у Люцифера“, глазами, но и особым рвением, с каким он читал и классиков, и признанных авторов, и тех, которые только начинали. Открыв книгу, он читал пять-шесть часов подряд, и что бы ни случилось в это время на земле, ничто не могло оторвать его от страниц, которые он переворачивал. Его непомерная жадность к чтению, с которой он проглотил всего Пруста за одну неделю, была у его друзей притчей во языцех. Однако он не просто „глотал“ книги, Варгас смаковал фразу за фразой с неиссякаемым упорством термита» (28, 229).
Альфонсо Фуэнмайор, Альваро Сепеда, Герман Варгас и сам Гарсия Маркес — это те самые «четверо болтунов», которые появятся в Макондо на страницах романа «Сто лет одиночества» и будут, потягивая ром, беседовать с Аурелиано Бабилониа обо всем на свете.
В реальности в Барранкилье их было пятеро — вместе с Алехандро Обрегоном. И все они, как считает Сальдивар, «были крепко спаяны городом, дружбой, литературой, журналистикой, влиянием ученого испанца Района Виньеса, а также некоторой неорганизованностью и „мамаргальизмом“ в его самой истинной сущности».
Алехандро Обрегон, в те годы уже признанный художник, родился в 1920 году в Барселоне, в семье испанского идальго, но жил и учился во Франции. Приехав в Колумбию, он отказался занять высокий пост в мануфактуре «Ткани Обрегона», а предпочел отправиться на нефтепромысел Кататумбо и работал там водителем бульдозера. Первая же самостоятельная выставка в Боготе, в Национальной библиотеке, принесла ему шумный успех, несмотря на агрессивный характер живописи Алехандро: главным образом он писал кровожадных кондоров, хищных барракуд и разъяренных быков. Он более других страдал от одиночества, поговаривал о самоубийстве и в то же время был искренне привязан к «неисправимому представителю богемы» Гарсия Маркесу.
Гарсия Маркес всегда подчеркивал, как много значили для него его друзья — и для формирования его характера, и для выработки литературного кредо. В начале романа «Сто лет одиночества» он утверждает, что Альваро, Герман, Альфонсо и Габриель «были первыми и последними друзьями в его (Аурелиано) жизни». Трудно сказать, почему в данном случае Гарсия Маркес поставил себя вместо Алехандро Обрегона, но, возможно, у него были на то свои причины.
Позднее, уже год спустя после получения Нобелевской премии, писатель так говорил о своих друзьях журналистке Марии Тересе Эрран: «Они сыграли решающую роль в моем интеллектуальном формировании, они направляли мои читательские пристрастия, помогали во всем, давали читать свои книги. И самое важное то, что, как бы ни поворачивалась жизнь, они продолжают оставаться моими лучшими друзьями».
Это подтверждает и Сальдивар: «1950 год, скорее всего, был наиболее плодотворным, насыщенным и ярким в жизни Гарсия Маркеса».
Верный друг писателя со времен учебы в столичном колледже Плинио Апулейо Мендоса, писатель, журналист, издававший ряд журналов в Колумбии и Венесуэле и выпустивший в свет в феврале 2000 года увлекательную книгу «Те времена с Габо», так говорит о друзьях Гарсия Маркеса того времени: «Группа молодых кутил, ведущих весьма свободный образ жизни и „зараженных бациллой“ литературы, к которым Габриель примкнул в начале пятидесятых в Барранкилье, сегодня скрупулезно изучается в университетах Европы и Соединенных Штатов Америки специалистами по латиноамериканской литературе. Для них Гарсия Маркес возник именно из этой живописной литературной среды, которая называлась Группой Барранкильи.
Не будем спорить, верно это утверждение или нет, по так или иначе эта Группа была одним из наиболее активных и знающих литературных объединений латиноамериканского континента. И она действительно сыграла решающую роль в формировании Гарсия Маркеса. Группа состояла из молодых людей — разгульных, экстравагантных, непочтительных, — типичных карибцев, живописно-выразительных, как персонажи театра марионеток, которые не относились серьезно даже к самим себе. Крепко спаянные дружбой, они вместе читали тогда Джойса, Вирджинию Вулф, Стейнбека, Дос Пассоса, Хемингуэя, Шервуда Андерсона, Колдуэлла, Теодора Драйзера и „старика“, как они называли Фолкнера, творчество которого было их общей страстью. Они нередко встречали рассвет за рюмкой и литературными спорами в каком-нибудь борделе, где были птицы в клетках, диковинные растения, цветы и те самые девицы, которые „продавали себя с голоду“ и которые были описаны затем в романе „Сто лет одиночества“».
Заметим при этом, что преуспевающий двадцатитрехлетний журналист, несмотря на бесшабашный образ жизни, ежедневно виделся со своей невестой Мерседес Барча, если не на танцах, то в аптеке ее отца на пересечении авеню Двадцатого июля и 65-й улицы, известной как «Аптека Деметрио Барча».
На этот раз друзья сидели в баре «Рим». Они только что отпраздновали встречу Нового года, пили, веселились, но сейчас настроение у всех было паршивым.
— Так, значит, решил окончательно? Оставляешь нас, — с пасмурным лицом произнес Альфонсо.
— Да брось, старик! Как я могу вас оставить? Мне вас уже никогда не выбросить из сердца! Но надо помочь отцу, маме, братьям. — В голосе Габриеля тоже не было радости. — Думаешь, они уехали из Сукре и оставили свой дом ради прихоти? Прижало! В Картахене отец откроет аптеку. И потом, там университет! Отец слезы льет, что я не учусь. Добью там четвертый курс.
— Он ведь не бросает газету. Будет писать как писал, — поддержал Габриеля Герман.
— Клянусь! Ты же знаешь, Альфонсо, я сам в этом заинтересован. Коньо, неужели сомневаешься?
— У него же здесь остается любовь. Я знаю, Мерседес дала ему слово ждать, пока он не станет известным писателем, — заявил Алехандро. — Вот увидите, карахо, чует мое сердце, он скоро вернется.
— А что будет с «Хроникой»? — спросил Альваро. — Так хорошо пошло. Ее даже из Боготы стали выписывать!
— Друзья, откровенно говоря, я от «Хроники» устал! Все несут свой материал, каждый хочет себя видеть на страницах, а помогать никто не помогает. Давай, Альваро, занимай мое место!
— Ты же сам опубликовал там свои лучшие рассказы! Одна только «Ночь, когда хозяйничали выпи» чего стоит! Саламея и Мутис не устают хвалить. Извини, Альфонсо, но я видел зависть в глазах твоего отца, когда зашла речь об этом рассказе. — Альваро протянул руку Альфонсо, и тот ее пожал.
— Альваро, я тебе серьезно говорю. Возьми на себя «Хронику». Один Альфонсо все не потянет. И не забывай, что ты там тоже опубликован свои лучшие рассказы. — Габриель полез было в карман, но там было пусто, и тогда Алехандро подозвал официанта.
— Я не журналист и не администратор! Сам знаешь, Габо, не могу я этим заниматься! — Альваро хлопнул ладонью по столу. — Карахо, я и дисциплина!
— Альфонсо, помоги мне уговорить главного. Пусть выдаст мне аванс. Ты же знаешь, я отработаю. Я не могу являться в Картахену без денег. — Габриель смотрел умоляюще.
— Захиреет и загнется наша «Хроника». Это как пить дать! А ведь многие в стране считают «Хронику» самым интересным журналом. Деньги, Габо, ты получишь. Я помогу. — Альфонсо и Габриель чокнулись.
— Я должен написать обо всем Виньесу в Барселону. Маэстро будет очень огорчен, — сказал Герман Варгас.
Габриель Гарсия Маркес уехал в Картахену в последних числах января 1951 года, оставив в портфеле редакции «Эральдо» восемь статей.
За второе полугодие 1950 года он написал и опубликовал сто тринадцать материалов в «Эральдо» и «Жирафе» и четыре рассказа: «Ночь, когда хозяйничали выпи», напечатанный в «Хронике» № 14 от 29 июля; «Диалог с зеркалом», в «Хронике» № 19 от 2 сентября; «Возвращение Меме» (кусок из романа), в «Эральдо» от 22 ноября; и «Искусственные розы», в «Хронике» № 32 от 2 декабря 1950 года.
В январе Герман Варгас получил ответ на свое письмо от Рамона Виньеса. «Очень сожалею, — писал маэстро, — об угасании, „Хроники“, о котором вы пишете. Однако не нахожу это странным. Мне всегда казалось, что смысл существования „Хроники“ заключался в рассказах Альваро и Габито, которых теперь нет. Что поделаешь!..» (15, 24).
Друзья в Картахене встретили Габо с большой радостью, но с университетом у него ничего не вышло. Габо хотел продолжить занятия на 4-м курсе, однако ректор напомнил ему, что он не сдал три экзамена за 3-й курс, и предложил Габриелю, раз уж он действительно хочет стать адвокатом, пройти 3-й курс заново. Гарсия Маркес предложения не принял, и, таким образом, с учебой в университете было покончено навсегда.
— Ты понимаешь, сопляк, что ты наделал? — раздраженно спросил отец. — Я из кожи вон лез, чтобы заработать на твою учебу, а ты — раз, и все псу под хвост! Ты пустой человек! Посмотри на Луиса Энрике. Он скоро получит диплом и станет на ноги. А ты?
— А я уже давно стою на них. Чего ты кричишь? Кто вам мебель купил для нового дома?
— Я тебе отдам все до копейки!
— Габриель, перестань так разговаривать со старшим сыном, — заступилась мать за Габо.
— Не перестану! А вот кормить дармоеда — да! Что он знает о том, как мне достается кусок хлеба?
— Я не дармоед! Давно сам зарабатываю…
— Дерьмовые гроши! И те остаются в барах да в борделях! Тебе давно пора взяться за ум! А теперь что?
— Я пишу, печатаюсь…
— Вот и будешь есть бумагу! От меня ничего не жди…
Габо резко отодвинул стул и решительно направился к двери. На ходу проговорил:
— Мама, я тебя очень люблю. — И с силой хлопнул дверью.
С того дня отец и сын не разговаривали четырнадцать лет.
Через своих друзей отец устроил Габриеля и его брата Густаво на работу в канцелярию по переписи населения, где они фактически не работали, но получали зарплату, хотя и мизерную. Габриель Элихио также устроил на работу в отделение Министерства сельского хозяйства Луиса Энрике и дочь Марго в финотдел департамента. И все-таки многочисленная семья с трудом сводила концы с концами.
Вскоре, чтобы не зависеть от семьи, Габриель сам нашел место преподавателя испанского языка в колледже при университете департамента и вновь начал печататься в газете «Универсаль». Поскольку он являлся сотрудником «Эральдо», куда ежемесячно посылал от десяти до пятнадцати «жирафов» и до пятнадцати передовиц, все его материалы в «Универсаль» шли без подписи.
В начале июля, вернув аванс в шестьсот песо, полученный от главного редактора «Эральдо», Габриель прекратил сотрудничество с этой газетой.
— Я пью за Габо! Знаю, он нас не бросит, — заявил заплетающимся языком Герман Варгас. — Я с ним переписываюсь. Вы это знаете. И он, карахо, нас любит! И Виньес пишет, он уверен, Габо рано или поздно к нам вернется.
В один из июльских дней 1951 года дружная компания mamadores de gallo между спорами об американской литературе и рюмками рома в который уже раз с любовью вспоминала Гарсия Маркеса.
— Карамба, честно говоря, приходится признать, — уныло сказал Альфонсо Фуэнмайор, — что «Хроника» умерла только потому, что Габо укатил обратно в Картахену.
— Но ведь не насовсем! — твердо заявил Альваро Сепеда. — Хоть он и перестал печататься в «Эральдо», я тоже верю, что он вернется. Он нас не бросит! Где еще, как не с нами, он чувствовал себя самим собой?
Два соображения послужит причиной, по которой писатель отказался от сотрудничества с «Эральдо»: Гарсия Маркес чувствовал, что его «жирафы» и даже передовицы постепенно выдыхались и становились стандартными, с другой стороны, он встретил в Картахене человека, который согласился финансировать издание его собственной газеты.
Этим человеком оказался коммерсант Гильермо Давила, который стал администратором при главном редакторе Гарсия Маркесе, единственном сотруднике восьмиполосной газеты «Компримидо» (в русском переводе — «Таблетка» или «В сжатом виде») форматом в двадцать четыре дюйма. Тираж в пятьсот экземпляров обходился всего в двадцать восемь песо.
Передовица первого номера, вышедшего 18 сентября 1951 года, состояла из двух абзацев.
«„Компримидо“ — одна из самых маленьких газет в мире, однако, как и другие масс-медиа, мы надеемся, благодаря нашей настойчивости, стать по-настоящему большой и значительной газетой. Для достижения этой цели мы собираемся воспользоваться бедственным положением современной журналистики. Нехватка бумаги, убогая реклама и малое количество читателей послужат нашему успеху, ибо это дает нам возможность делать газету малого формата. Это все равно что давать ссуду под проценты, поскольку дает нам преимущество преуспеть ценой нашего собственного краха.
Приступая к изданию, мы приветствуем прессу страны и общество в целом и обязуемся, в меру наших возможностей, осуществить этот замысел, цель которого заключается в том, чтобы каждый день посылать обществу срочные телеграммы».
19 сентября в «Универсаль», в колонке «Комментарии», Клементе Мануэль Сабала сообщал своим читателям: «Вчера в Картахене начала выходить одна из самых маленьких газет мира, финансируемая Гильермо Давила; главным редактором газеты является Габриель Гарсия Маркес. Речь идет о „Компримидо“, которая будет появляться у читателей после обеда, ее редакторы задались целью создать новый тип журналистики, а именно: новости будут короткими и сжатыми, как таблетка, состоящая из необходимого, эффективно действующего вещества.
„Компримидо“, которая распространяется бесплатно, далека от политики, и ее единственной целью является доведение до сведения читателя самых последних новостей простым и понятным языком».
Читатели Картахены выдержали этот «простой и понятный язык» в таблетках всего шесть дней. 23 сентября «Компримидо» вышла в последний раз.
— Ты напрасно отказываешься у нас работать, Габо, — сказал с нескрываемым сожалением Клементе Мануэль Сабала.
Завредакцией «Универсаль» Мануэль Сабала, писатель Эктор Рохас, активно сотрудничающий с газетой, и Гарсия Маркес сидели в кабинете Сабалы.
— Но у вас же оплата — как подачка нищему! А если честно, причина в другом. Я устал. Исписался! Стал повторяться.
— Мы уж и то с Клементе Мануэлем говорили, что ты мчишься, как паровоз, — сочувственно заметил Эктор. — И еще мы говорили, что среди нас нет никого, кто бы столько печатался в газетах да еще писал роман.
— Нам он его не показал. Дал почитать только Густаво Ибарре, — с обидой сказал Сабала. — Тот, наверное, в восторге. Это третий вариант?
— Да! В этом варианте «Палой листвы» много нового. Он отшлифован, — ответил за Габриеля Эктор. — Я тоже его читал. Габо молодец!
— Я до отъезда принесу и вам почитать, Клементе Мануэль. Извините, просто руки не доходили, — признался Габриель.
— Да, мы наслышаны, что ты собираешься все бросить и прокатиться по провинции.
— Нужно побыть среди простых людей, «накопать» исторического материала. И не по нашим дерьмовым учебникам и исследованиям. И надо писать книги. Я — писатель, и только писатель!
На столе завредакцией зазвонил телефон. Сабала снял трубку и тут же передал ее Габриелю: «Тебя как раз разыскивает твой друг композитор!»
— Рафаэль, я уже закругляюсь. Ты где? …Буду через четверть часа! До встречи! — И, обращаясь к своим старым друзьям, сказал: — Решено окончательно. В понедельник выезжаем!
— Извини, Габо, а на чьи деньги? — спросил Сабала. — Эскалона берет расходы на себя?
— Не только. Вчера мать принесла сотню. Отец — человек упрямый. Однажды я напомнил ему, что он купил новую мебель на мои деньги. Теперь он из кожи вон лезет, чтобы вернуть их мне. Пусть! Они мне сейчас не помешают.
Гарсия Маркес и Эскалона познакомились в Барранкилье в марте 1950 года в кафе «Рим». Габриель пришел на встречу с композитором, напевая его песету «Голод в лицее». Эта песенка была одним из первых сочинений Эскалоны — он был автором и стихов, и музыки — на тему его учебы в лицее Санта-Марты. У Маркеса и Эскалоны были общие взгляды на жизнь и литературу, они одинаково воспринимали и проблему человеческого одиночества, и ситуацию в стране, и политику консервативно-военного правительства. Их первая встреча заложила основы крепкой многолетней дружбы. Эскалону приятно поразило то, что Гарсия Маркес наизусть и почти профессионально исполнял не только классиков вальенато[31], но и его собственные сочинения в этом жанре. Новый друг признался Эскалоне, что вальенаты для него как карибский воздух, без которого он не может ни жить, ни писать.
Уже будучи известным писателем, Гарсия Маркес неоднократно повторял, что Рафаэль Эскалона во многом ему помог и что они всегда были очень близкими друзьями. «Я присутствовал при рождении многих его песен, — говорил Гарсия Маркес репортеру журнала „Коралибе“, который написал статью „Когда я кормился за счет Эскалоны“. — Эскалона — гений в жанре вальенато. Я абсолютно в этом уверен! Ты представляешь себе — втиснуть столько истин в семь-восемь строк? За это я глубоко уважаю Эскалону Мартинеса и всех других композиторов, сочиняющих вальенаты».
С октября 1951-го до конца лета 1953 года они объездили все восточные департаменты Колумбии, в том числе тщательно изучили места «банановой лихорадки». Путь, который проделала Эрендира из «Повести о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабке», полностью совпадает с маршрутом поездки Маркеса и Эскалоны по департаменту Гуахира.
Возможно, их сближало и еще одно обстоятельство: они были не только ровесники, но и однофамильцы. Фамилия Эскалоны — Мартинес. А полное имя писателя должно было звучать как Габриель Хосе Гарсия Мартинес Маркес. Габриель много беседовал на тему истории их семей с отцом Рафаэля, когда друзья жили в его доме в Вальедупаре. Клементе Эскалона, как и дед писателя, был полковником во время «Тысячедневной войны».
В начале февраля 1952 года Гарсия Маркес в Барранкилье продолжил сотрудничество с газетой «Эральдо», правда, теперь он работал не так интенсивно, как прежде, — они продолжали разъезжать с Эскалоной.
— Мама, как я рад! Ты ведь даже не знала, что я в Барранкилье. Как ты меня нашла? — Габриель всегда был нежен с матерью, а тут такая встреча, — всего три недели назад он приехал из Вальедупара.
— Земля слухами полнится, сын мой, хотя, должна сказать, я уж думала взять с собой Луиса Энрике, — сказала Луиса Сантьяга. Она приехала в Барранкилью из Картахены, с тем чтобы тут же отправиться в Аракатаку. — Надо продавать дом твоего деда. Пришло время. Нужны деньги, чтобы достроить наш дом в Картахене.
— Но в доме деда живут родители моей первой учительницы.
— И уже полгода не платят. И потом, после смерти твоей бабушки и последней моей тетки дом наверняка пришел в запустение. Его надо продавать.
— Луис Энрике пусть работает. Я поеду с тобой, мама. На катере до Сьенаги. Там повидаемся с Луисом Энрике. Оттуда до Аракатаки на поезде рукой подать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.