Глава двенадцатая К новому знанию
Глава двенадцатая
К новому знанию
Принарядившаяся в кумач Москва встречала стахановцев, приезжающих в столицу на Октябрьские торжества. На вокзалах играли духовые оркестры. Год назад появилась новая традиция: на видных местах, даже в витринах центральных магазинов помещали портреты героев-летчиков и челюскинцев. В ноябрьские дни 1935 года всюду были выставлены портреты ударников — Стаханова, ткачих Виноградовых, Бусыгина, Изотова… Вечером в двери квартиры дома № 40 на Покровке гулко постучали. Надежда Николаевна сразу догадалась: горловчане!.. И точно, на пороге стоял улыбающийся Федор Артюхов с холщовой сумкой в руках. Друзья крепко обнялись.
— Думал, похудал ты над книжками, — пошутил Артюхов. — Не-ет, все такой же.
— Я от учебы полнеть начал, — пожаловался Изотов. — Сидячая работа.
— Это голова должна пухнуть, — рассудил смешливый Артюхов. — Нате вот, гостинцы от моей благоверной.
Пока Надежда Николаевна вынимала из сумки сало, крупные луковицы, выворачивала каравай домашнего хлеба, Артюхов подмигнул другу, сообщил, что и ему, Изотову, есть лично от него подарок. Никита молчал, глядел на Федора с нескрываемым удовольствием, ждал рассказа. И когда Артюхов сказал, что 4 ноября добыл за смену 536 тонн угля, Изотов ударил себя крепко по ляжкам, расцвел улыбкой:
— Федя, дорогой ты мой донбассовец, дай я тебя качну. — Схватил упирающегося Артюхова, поднял до потолка. — Надюша, ты слышала?
Выяснилось, что за Артюховым шли девять крепильщиков.
Ударников-стахановцев расселили по разным гостиницам. Шахтерам отвели «Октябрьскую», что на Большой Дмитровке (теперь Пушкинская улица). Днем 6 ноября гости гуляли по центру города, любовались башнями Кремля, собором Василия Блаженного, долго стояли на Красной площади, у Мавзолея. Вечером собрались в Большом театре на торжественное заседание, посвященное 18-й годовщине Великого Октября. С докладом выступал Калинин.
— Помнишь, как он на «Кочегарке» был? — спросил Изотов, и Федор смешливо закивал, шепнул, что вот бы Михаил Иванович на трибуну вышел в шахтерках и с «коногонкой» в руке.
— Да ну тебя, балабон, — сердито бросил Изотов.
Утром праздничного дня стахановцы заняли гранитные трибуны, смотрели военный парад на Красной площади. Затем встречались с московскими пролетариями. Вечером слушали оперу «Евгений Онегин» в Большом театре. И вновь встречи с рабочими московских пред приятии, зарубежными гостями, беседы и споры.
А 13 ноября, перед открытием первого Всесоюзного совещания рабочих и работниц — стахановцев, состоялась встреча в кабинете Орджоникидзе. Собралось примерно пятьдесят передовиков — Стаханов, Петров, Дюканов, Изотов, Артюхов, ткачихи Виноградовы… Нарком просит просто, по-домашнему побеседовать, задавать вопросы, поспорить друг с другом. Его интересует в основном вот что: рекорды известны, а как в повседневной работе давать стабильную высокую выработку? Высказывают свое мнение Стаханов, Петров, Изотов, Бусыгин… Конечно, считают они, рекорды не всем под силу, да и не надо, наверное, всем быть рекордсменами. А вот увеличить выработку, скажем, втрое, применяя новые методы, под силу каждому.
Эти ноябрьские дни навсегда остались в памяти, да не в памяти даже, в сердце. И не потому только, что встречал Изотов 18-ю годовщину Советской власти в столице, вместе с другими ударниками получил приглашение в Кремль, видел многих знатных людей, руководителей партии и государства. Даже с Ворошиловым — теперь уже с маршальскими петлицами — довелось разговаривать и напомнить ему об их первой встрече десять лет назад здесь же, в Москве, в Чернышевских казармах.
— Вот как! — удивился «первый маршал». — Напомните, как это было?
И Никита Алексеевич рассказал ему о той первой встрече в 1924 году. От волнения тогда забыл себя назвать. Напомнил наркому, как тот задавал вопросы: мол, свежие ли продукты, как питание бойцов.
— Все же в погреб, где продукты хранились, вы, Климент Ефремович, тогда спустились и замечание мне сделали — керосином там слегка пахло, бочка сверху протекала, — не удержался Изотов, широко улыбаясь. — А потом посоветовали учиться как можно больше…
— Выходит, совет в цель попал? — спросил тоже с улыбкой Ворошилов.
— Точно в цель, — подхватил Изотов. — Армия дисциплине учит, как же я мог командарма ослушаться…
Радостные эти праздничные дни были наполнены встречами со многими людьми, которых Изотов знал и глубоко уважал.
После встреч сон не шел, выходили с Федором из гостиницы, мерили тротуары Большой Дмитровки, улицы с древней родословной. Швейцар гостиницы рассказал шахтерам, что здесь еще в XIV веке располагалась Дмитровская слобода. Название получила оттого, что селились в этом месте выходцы из города Дмитрова. В первые годы Советской власти ее переименовали было в «улицу Потье», в честь автора «Интернационала», а после вновь назвали Большой Дмитровкой. «Видно, Владимир Ильич распорядился», — убежденно сказал швейцар.
Когда вечерами гуляли, то Изотов и Артюхов останавливались у дома № 15а, где МК РКП (б) раньше располагался. Останавливались не случайно. В этом здании 23 апреля 1920 года состоялось торжественное собрание, посвященное 50-летию вождя революции, на которое он, не любивший никаких почестей, опоздал и сказал знаменитые слова о том, что любые праздники следует отмечать трудом.
— Да, Ленин, — со вздохом говорил Изотов и вспоминал старую Горловку, стачку, бои с белоказаками.
Смолкал и говорливый Артюхов. И как неожиданная радость, в дополнение ко всему пришла телеграмма от ученика Александра Степаненко. Приехал он, младший командир Черноморского флота, на побывку в родную Горловку — и сразу же на шахту: «Дайте за молоток подержаться, мысли есть: на рекорд хочу пойти». И вот новая победа! За смену Степаненко на «Кочегарке» вырубил 552 тонны угля, 10 крепильщиков за ним шли.
В «Правде» 12 ноября напечатан «Рапорт забойщика-военмора Степаненко наркому обороны тов. Ворошилову.
Доношу, что, прибыв на шахту «Кочегарка» на Октябрьские торжества, я, бывший забойщик этой же шахты, ученик Никиты Изотова, ныне младший командир вверенного Вам красного Черноморского Флота, 10 ноября спустился на участок № 10 пласта «Девятка» и за 6 часов работы отбойным молотком советского производства вырубил 552 тонны угля…
Вместе с тем, товарищ нарком, сообщаю, что шахта «Кочегарка» стала шахтой мировых рекордов по вырубке угля».
Первое Всесоюзное совещание рабочих и работниц — стахановцев проходило 14–17 ноября. Участвовало в нем три тысячи передовиков всех отраслей тяжелой, легкой, пищевой, лесной промышленности и железнодорожного транспорта. Открыл совещание Орджоникидзе: «То, что нам дали Стаханов, Дюканов, Бусыгин, Виноградовы, Кривонос на железной дороге, — говорил нарком, — и то, что сотни и тысячи людей последовали их примеру, это факт, из ряда вон выходящий, факт огромнейшей важности…» Первым выступил Стаханов. Он зачем-то наголо обрился, выглядел все равно молодо в белой рубашке с галстуком. За ним слово дали Кривоносу — спокойно вышагал к трибуне-столу в форменной гимнастерке железнодорожника, с петлицами и молоточками на них.
Изотов, в гимнастерке, правой рукой взялся за бляху ремня, говорил смело, глядел в зал. О том, как партия воспитывает людей и коммунисты сами выступают воспитателями. Еще три-четыре года назад вербовали в Донбасс тысячи людей и тысячи уезжали. Никто не боролся за то, чтобы научить этих людей работать так, как работают старые, опытные шахтеры. Решил взяться за это дело… Обратился к рабочим — поможем молодым. Откликнулись.
— Сейчас мне в Промакадемии, где я учусь, тоже трудно приходится, — продолжал Изотов. — Раньше я напирал на руки, а сейчас на мозги напирать приходится, чтобы мозги поворачивались… Стахановцы просили передать правительству еще следующее: они зарабатывают много. Спрос на различные культурные товары большой. Одному нужно пианино, другому — велосипед, третьему — патефон, радио. Этих товаров в Донбассе мало.
Шумок одобрения прошел по залу, когда кузнец Горьковского автозавода Александр Бусыгин сказал: «А еще то замечательно, что при хорошей работе меньше устаешь, чем при плохой. Чем ровнее да спористее идет работа, тем крепче да здоровее себя чувствуешь. С песнями будем работать!» Аплодисментами поддержали стахановцы и заявление Марии Виноградовой, ткачихи Вичугской фабрики имени Ногина: «Если найдутся работницы, которые будут брать 144 станка, то мы обязательно перейдем на 150. Если кто-либо заявит, что переходит на 150, то мы возьмем 200. Мы свой рекорд никому не отдадим!»
Предоставили слово и Артюхову. Федор стал рассказывать, что, работая методом Стаханова, горняки установили несколько рекордов. Но вот вместо 14 сделали в лаве два уступа, вдвое уменьшили число забойщиков, и участок сел на 65 процентов плана. Не успевала откатка в штреке — все углем завалили, не успевали наверху железнодорожники. Батарей нет для электровозов. Сейчас выправились, говорил Артюхов, даем 350 тонн при плане 280, хотим, чтобы участок 600 тонн давал. Когда заявил, что шахтеры стали прямо-таки здорово жить и он, Артюхов, приобрел себе пианино, Орджоникидзе спросил:
— Умеешь играть?
— Пока не умею… Раз уголь умею рубать, научусь и играть… Ко мне сейчас учитель ходит, он со мной занимается…
Этот маленький штрих красноречиво рассказал многим о житье-бытье донецких шахтеров.
Телеграмма: «Директору Московской Промакадемии. В соответствии с распоряжением тов. Орджоникидзе предлагаю вам освободить на две недели слушателя первого курса Никиту Изотова для поездки Подмосковный бассейн. Нач. сектора кадров НКТП Раскин».
И 17 ноября Изотов прямо со Всесоюзного совещания стахановцев с тремя товарищами из академии утром прибыл в Бобрик-Донской, а днем они спустились в шахту № 12. Осмотрели участки, беседовали с машинистами, забойщиками. И все более убеждались: план в 1250 тонн для шахты вполне реален. В тот же день бригада высказала свои соображения руководителям треста.
Сложилась здесь странная практика: если отставали забои подготовительных выработок, то искусственно придерживались лавы, чтоб они не опережали откаточные штреки. Это вместо того, чтобы ускорить прохождение штрека. Азбука вроде бы, а вот поди ж ты. Изотов с негодованием передавал заведующему шахтой по этому поводу мнение проходчиков.
— Поверьте, весьма нелестные слова, — утюжил он воздух тяжелой рукой. — Кровля у вас слабовата, значит, нельзя ей отстаиваться, то есть следует гнать лаву побыстрее, а очистные забои смену в сутки простаивают. Непорядок! Нужно изменять график работ, чтобы изжить простои.
Бригада академии внесла предложения и по основным участкам, отрабатываемым спаренными лавами. Неразберихи здесь оказалось еще больше, чем на других горизонтах. В одной лаве проводились очистные работы, а другая сутки готовилась к эксплуатации. И получалось, что в двух лавах выемка угля велась поочередно, через сутки.
— А мы считаем, — напористо говорил Изотов, — что можно выемку делать за две смены, а две смены готовить обе лавы. Что выигрываем? Смену в сутки. Давайте не тянуть, а сразу и попробуем…
— Мы прикинем, составим новые графики, а тогда еще раз соберемся, — сказали представители технических служб.
И тут Изотов, покладистый, добродушный Изотов, твердо отрезал:
— Нам прохлаждаться некогда. У меня такое предложение — не расходиться, пока новый график вот сейчас, здесь не составим и приказом не подкрепим. Пусть с утра, с первой смены бригады начинают новый цикл…
На другой день, конечно же, не получилось: для нового графика потребовалось доукомплектовать бригады, выровнять подготовительные забои, составить новый график и для службы главного механика, чтобы всю профилактику механизмам успевали делать в пересмены, а ремонт — при переноске конвейеров и воздухопровода, при обрушении кровли. Каждый день спускались в шахту Изотов с товарищами, находили новые резервы. Скажем, предложили параллельно делать ходок и переносить рештаки конвейера, настилать их в лаве. Ерунда, а выгода во времени немалая. Были сбои и в машинных спаренных лавах. Новый уплотненный график — дело не шуточное, он требует четкого взаимодействия всех служб. Еще раз собирались у заведующего шахтой, уточняли, вызывали бригадиров, выступали в нарядных. Через неделю, 23 ноября, шахта выдала на-гора 1501 тонну угля — у клети бригады встречали музыкой, цветами. Самый большой букет от имени жен шахтерских вручили Изотову.
— Уезжать надо, пока моя Надежда не дозналась, — пошутил Изотов, принимая букет.
Через неделю, когда все участки шли без сбоя, Изотов от имени горняков шахты составил телеграмму на имя Орджоникидзе об обязательстве закрепить достигнутые успехи. Вернувшись в Москву, сам поехал к наркому, рассказал о работе своей бригады, высказал соображения о внедрении новых цикличных графиков в Подмосковном бассейне.
Вновь закрутили усиленные занятия. Занимался Изотов легко, часто удивленно говорил жене:
— Надюша, по математике «отлично» получил. Задачки, что орехи щелкаю.
Полюбил читать книги на исторические темы. Отрываясь от страниц, горделиво произносил:
— Ну, Русь наша… Весь мир широтой и отвагой удивляла.
Надюша слушала, вынимала из духовки любимые коржики, звала пить чай. За столом любил вспоминать Никита Алексеевич их квартиру, дворик, где сам сажал цветы — полевые гвоздики, табак, петуньи. И девчонкам купил по поливальничку, чтобы привыкали. В выходные вставал с солнцем, любил всех будить.
— Словно кочет вскакиваешь, — выговаривала мягко жена.
— Да утро уж, Надюша, ты глянь в окно, — оправдывался он.
Никогда не разлучался со своей Надюшей. В Сочи, Святогорск — вместе, в магазин или на базарчик — вместе. Если одного видели соседи или знакомые, обязательно спрашивали: «Где Надюшу потерял?»
На Покровке гости не переводились. Стук в дверь или звонок — и какой-нибудь здоровенный дядя появляется.
— Привет, Алексеич. Что, не узнаешь? Ха-ха… На совещании ударников виделись.
— Как же, помню, — радостно говорил Изотов, раздевал гостя, приглашал к столу. Нередко приезжие и ночевать оставались. О чем бы за столом ни начинался разговор, всегда он сводился к делам производственным. Тут уж уравновешенный обычно Изотов распалялся, доказывал свое. И обязательно вставлял: «Работать все-таки легче…» Поутру Надюша замечание делала, что опять он не сдержал себя. Изотов, в общем-то немногословный, смущенно отвечал:
— Понимаешь, Надюша, так вышло.
Надевал брюки, сапоги, полувоенную рубашку: «Ну, я пошел…» Так всегда одевался! даже на курорте в Сочи. Надюша в летнем открытом сарафане, а муж в гимнастерке и сапогах. Дома же любил носить белые просторные рубахи: «Чтоб не жали». Шила их Надюша сама. Грех жаловаться, хорошо, хорошо жили Изотовы в Москве. Дружно, весело… Семьей ходили гулять. По Покровке к Политехническому музею, на Солянку… Нравились Изотову эти старые русские названия улиц. Во дворе стояла «эмка». Еще в Горловке Изотов скоренько освоил автомобиль — сказалась горняцкая сноровка, имел права шофера первого класса. Ездили в Архангельское, Серебряный бор, на Воробьевы горы.
Нового года ждал Изотов с нетерпением: собирался махнуть на каникулы в Горловку. В конце декабря приволок домой разлапистую елку — еле втащил в комнату.
— Меньше не мог купить? — спрашивала жена, вспоминая, что и в Горловке как-то чуть не сосну приволок.
— Эх, Надюша, всему большому душа радуется. Пошел на двор, к машине. Ногой открыл дверь, внес ящик.
— Это еще что?
Открыли — мандарины, коробки конфет. Доверху полон ящик.
Первый январский день в Москве пошли все на Манежную площадь.
Мать моя родная!.. Елки наряженные стоят, всюду лоточники, духовой оркестр играет. Заулыбался Изотов, когда Надюша музыкантов пожалела: «Холодно небось». Полез в карман короткого пальто с барашковым воротником, достал бумажник:
— Мороженого хотите?
Девчонки радостно загалдели. Он свернул фунтиком газету, которую держал в руках, подставил мороженщику:
— Сыпь до краев.
Приехали на каникулы в Горловку — Мария Павловна в радостной суете и не знает, за что хвататься, что на стол ставить. Внучек целует, приговаривает: «Родименькие мои, да как же вы на чужбине». Смеется Изотов, заливаются колокольчиками девчонки, наперебой делятся с бабушкой: весело же в Москве. Покрутился Никита Алексеевич часок-другой дома — и но двор, расчистил дорожку от снега, сказал, что пойдет пройтись.
— В шахту хоть сегодня не спускайся, — попросила Надюша, сразу поняв озабоченность мужа. — Иди уж, да про ужин не позабудь.
— Эх, шахта, кто тебя выдумал, — с порога нарядной прогудел Изотов.
И сразу откликнулось десяток голосов: «О, Никита… Здорово, старый друг… С прибытием… Гляди, лоб шире стал — ученый теперь…» За всеми этими словами угадывалась радость людей, увидевших Никиту Алексеевича после полугодовой разлуки. Жадно расспрашивали о Москве, о международной политике, виделся ли с Серго. И почем мясо на рынке. Всякое спрашивали, кто о чем. О себе, конечно, не молчали. Главная радость — качнули уголька, 23 ноября 3501 тонну угля на-гора выдали. Рекорд, коллективный рекорд! Самый высокий показатель суточной добычи за всю историю Первого рудника.
В общем, походил Изотов несколько дней на наряды, в парткоме поговорил, с заведующим посоветовался и решил тряхнуть стариной. «Чтоб оружие не заржавело, из него время от времени стрелять надо», — отшучивался от друзей, узнавших о его просьбе пойти на новый рекорд. В январские дни 1936 года Никита Изотов с девятью крепильщиками за смену нарубил отбойным молотком 640 тонн угля. И этот показатель уже никто в Донбассе не смог повторить.
В эти же январские дни Изотова переводили из кандидатов в члены ВКП(б) — два и три года кандидатского стажа было в те годы обычной нормой. Коммунисты «Кочегарки» напутствовали: и на руководящей работе после академии оставайся верен себе, старайся побольше брать на себя.
На прощание не удержался Изотов, оделся потеплее, махнул на своем «газике» с брезентовым верхом на родную Орловщину. Фотограф запечатлел его — в теплом шлеме, подаренном полярниками, перчатках с раструбами по локоть — среди соседей в Малой Драгунке, рядом с легковым автомобилем.
— Дык все верна, — сказал ему дед Ферапонт. — По сидаку и конь. — Похлопал одобрительно по капоту.
Промелькнул еще год занятий в Промакадемии. Неожиданно вырисовался новый «горизонт» в жизни Никиты Изотова.