От Старого к Новому Свету

От Старого к Новому Свету

В последний день октября порывистый ветер гнал с севера одну за другой череду сумрачных снеговых туч. Временами тучи разверзались холодным дождем вперемежку с хлопьями снега. В Военной и Средней гаванях, удерживаемае бриделями[29], заведенными с носа на бочки, и кормовыми верпами[30], давно стали на зимнюю диспозицию корабли эскадры. И лишь в Купеческой гавани спешили с погрузкой несколько купеческих судов, чтобы успеть до ледостава выйти в море. Одно из них, под английским флагом, медленно тянули на буксире два барказа к выходу из гавани. На шкафуте[31], прижимаясь друг к другу, скучившись, стояли офицеры, придерживая новенькие шляпы и помахивая изредка в сторону медленно удаляющейся стенки, где столпились провожающие.

С шканцев на разгоряченные ветром и вином бесшабашные лица офицеров, насупившись, изредка поглядывал капитан. Еще неделю назад видавший виды капитан Стивенсон пребывал в хорошем настроении, как вдруг, словно снег на голову, свалились эти шестнадцать русских молодцов. Из Петербурга пришло уведомление от английского посла — доставить в Лондон этих офицеров. Все расходы, безусловно, оплачены. Кроме прочего, в Гельсингфорсе ожидали его с десяток английских шхун, чтобы под защитой полдюжины орудий его брига продолжать путь к берегам Англии.

К утру ветер стал ровным и зашел несколько к востоку. Бросив последний взгляд на едва видневшиеся кронштадтские форты, Юрий спустился в каюту. На верхней койке, повернувшись к борту, похрапывал Баскаков. В соседней каюте за переборкой устроились Карташев и Абернибесов, а дальше каюту занимали Беринг и Крузенштерн.

Лисянский раскрыл лежавшую на столе толстую тетрадь в коленкоровом переплете, открыл чистую страницу и записал:

«1793 году ноября 1-го числа по новому счислению, по которому весь сей журнал писан будет, отправился в Англию на купеческом корабле «Фанни оф Лондон».

Отправимся в путешествие за автором этих строк. Записки Юрия Лисянского — пока единственный известный литературный источник, который можно поставить на уровень исторического памятника. Это живое и непреходящее свидетельство о жизни, деятельности и открытиях всемирного значения русского путешественника и мореплавателя, одним из первых россиян пересекшего Атлантический океан, побывавшего в Вест-Индии, поколесившего по Соединенным американским штатам, а затем отправившегося в Южную Африку, к мысу Доброй Надежды, и далекую Индию.

Путь к Лондону занял три недели. До проливов плавание проходило сравнительно спокойно. «Фанни» вел за собой караван из одиннадцати «купцов», прикрывая их на случай внезапного нападения со стороны французов. Капитан Стивенсон не привлекал русских офицеров к вахте, и те проводили время беззаботно. Первые дни отсыпались, знакомились, в обед и ужин сходились в салоне капитана, но не все сразу — салон вмещал полдюжины человек с небольшим. Присмотревшись к Великому, Лисянский остался доволен. Он оказался словоохотливым, разбитным малым, держался со всеми просто на равной ноге и нисколько не кичился своей близостью к государыне. Расположился к нему Юрий и тем, что Великой упросился в свое время в экспедицию Муловского, знал Гревенса.

В первые же дни запасы вина на бриге исчерпались, и в длинные вечера часть офицеров разнообразила время, собравшись в салоне, другие читали книги, штудировали английский.

Соседи — чопорный Крузенштерн и Беринг держались как-то особняком. Баскаков заметил и другое.

— Ты не находишь, — спросил он у Лисянского, — что господин Крузенштерн кичится своей близостью с Берингом?

— Пожалуй, ты и прав в какой-то степени, — осторожно ответил Лисянский. Он сам заметил с самого начала плавания, что Крузенштерн несколько уединяется со своим товарищем по каюте, иногда целыми днями не появляется на палубе, будто старается оградить его от общения с остальными спутниками.

— Видишь ли, тут есть оправдание некоторое, — продолжал Лисянский, — последние кампании я встречал их на берегу вместе. Правда, случалось сие редко, потому что приходилось мне большую часть времени проводить в море.

— Еще бы, — хмыкнул Баскаков, — мне известно, что после войны Крузенштерн служил при Кронштадтском порте и в море не хаживал. Стало быть, ему времени для провождения с Яковом Берингом искать не приходилось.

Обычно русские офицеры обедали и ужинали вместе, и тогда невольно завязывался разговор обо всем — о прошлых кампаниях, разных происшествиях из морских приключений, прочитанных из книг или случившихся недавно на Балтике. Бесшабашный Баскаков, а иногда и Великой прерывали эти россказни и вспоминали случаи из жизни более близкой и интимной. О веселых девицах, которых в Кронштадте в последнее время появлялось все больше, или замужних красавицах в столице, где нравы отличались свободой и беззаботностью.

Однажды Крузенштерн в который раз завел разговор о заслугах Витуса Беринга в его Камчатских экспедициях. Обычно все выслушивали эти монологи с вниманием, но Лисянский каждый раз ожидал, что Крузенштерн вспомнит и о спутниках командора, однако этого не происходило. Выслушав Крузенштерна, Лисянский проговорил:

— Однако, величие командора Беринга и в делах его сподвижников.

— Например? — перебил несколько удивленный Крузенштерн.

— Капитан Чириков также по сути в то время достиг берегов американских.

Крузенштерн перевел взгляд на Беринга.

— Быть может, это и так, но мне сие достоверно не известно.

— Сведения о том упоминаются в описании морских путешествий, — холодно ответил Лисянский. — Кроме прочего сказывал мне Николай Гаврилович Курганов, его превосходительство адмирал Нагаев доказывал ему об этом случае подлинными бумагами Камчатской экспедиции.

Крузенштерн все же настроился продолжать беседу:

— Сие не умаляет значимость экспедиции командора Беринга, он обогнул Чукотский полуостров и отделил Азию от Америки проливом, называемым именем его.

Лисянский доброжелательно улыбнулся, посмотрев на смущенного Беринга.

— Твоя правда, Крузенштерн, токмо казак Семен Дежнев тем же путем ранее хаживал, — и, опережая вопрос Крузенштерна, добавил: — Про то сказано в тех же «Описаниях путешествий за год семьсот пятьдесят восьмой».

Видимо, Крузенштерну стало неловко, — по излюбленной ему теме беседа приняла неожиданный оборот. Сохраняя невозмутимость, он пожал плечами.

Остальным уже надоела, видимо, полемика товарищей, и Великой прервал затянувшуюся беседу:

— Не пора ли нам, господа, подумать о более приятном препровождении времени. Давайте пригласим ревизора и попросим сыскать пару бутылок портвейна. Кстати, бриг наш стало покачивать.

Действительно, висевшая посредине лампа заметно раскачивалась, а стаканы в гнездах слегка позвякивали.

Баскаков пошел искать ревизора, а Лисянский, одевшись, поднялся на шканцы. После выхода из пролива в Северное море ветер значительно изменился, и судно подвернуло, чтобы не терять скорость. Наверх поднялся Стивенсон и кивком поздоровался с Лисянским. Ему нравился этот смышленый, совсем юный русский офицер. Он чаще других появлялся на палубе, присматривался к вахтенному у штурвала, оценивающим взглядом окидывал паруса.

Из разговора капитана со своим помощником Лисянский понял, что судно, изменив курс, направляется значительно севернее Лондона. Если ветер в ближайшие часы не зайдет, прежним маршрутом следовать не придется. Заглянув в каюту капитана, Лисянский подошел к карте. Второй помощник капитана прокладывал новый курс судна. На вопросительный взгляд русского офицера он показал циркулем на карту и произнес: «Гулль».

К вечеру на «Фанни» уже знали, что из-за резкой перемены ветра Стивенсон решил окончательно изменить маршрут и следовать в Гулль.

— Ну что ж, Гулль так Гулль, нам все равно, — невозмутимо встретил новость Баскаков, — все одно, где фунты транжирить. Это в Кронштадте торговцы ломят цены вдвое против столичных. Здесь-то, в Старом Свете, все равно, что в Гулле, что в Лондоне жизнь одинакова. А впрочем…

19 ноября бриг остановился на рейде в 20 милях от Гулля. Стивенсон обещал через два-три дня сняться с якоря.

— А вдруг опять ветер противный задует? — сказал за завтраком Баскаков.

— Что же предлагаете? — спросил Великой.

— Съехать на берег и сушей добираться до Лондона, — ответил Баскаков.

Предложение понравилось, но не всем.

— Нам предписано прибыть в Лондон на этом бриге, — сказал Крузенштерн, — разумнее поступить так.

В конце концов пять офицеров решили ехать, в их числе Лисянский, Великой.

— Неведомо, что ждет нас в Лондоне, — сказал он, — пошлют сразу на корабли, так и англицкую державу не увидишь.

Договорились встретиться в Лондоне и в посольство явиться всем вместе.

Лоцманский бот доставил отъезжающих в таможню Гулля.

Узнав, что перед ними русские офицеры, чиновники бесцеремонно переворошили нехитрый багаж и, пошептываясь, объявили пошлину по нескольку гиней на каждого.

— Чистый грабеж, — возмутился Великой, когда они устроились в гостинице.

Все разделили его настроение, а Лисянский добавил:

— Народ здешний весьма просвещен в делах денежных и более всего почитают толстый карман. Ежели так дело пойдет, глядишь, и в долговую яму угодить недолго.

Два дня впятером бродили по городу. Сначала обошли порт. В двух больших доках стояли корабли на ремонте. На эллингах высились корпуса строящихся судов. Порт располагался выше уровня моря. Для морских судов прорыли канал с искусным водоподъемником. Многие узкие улочки сохранились со времен средневековья. В них с трудом расходились и три человека. На центральной площади против старинной протестантской церкви возвышалась на постаменте позолоченная конная статуя первого английского короля Вильгельма I.

Рано утром на третий день офицеры отправились в дилижансе в Лондон. В английскую столицу они приехали удачно, в тот же день ошвартовалась в гавани «Фанни оф Лондон».

Все обошлось благополучно, и наутро, в мундирах, немного волнуясь, они ожидали встречи с русским послом.

Граф Семен Романович Воронцов тридцать лет состоял на дипломатической службе, последние десять — послом в Англии. Тонкий политик, он убедил Екатерину II не уступать перед нажимом правительства Питта-младшего и, действуя решительно, отвел в 1791 году угрозу войны Англии против России. Его брат Александр пребывал президентом коммерц-коллегии, одна сестра, Екатерина Дашкова, — директором Российской Академии наук, другая сестра, Елизавета, побывала фавориткой Петра III… В Петербурге его недолюбливали и Захар Чернышев, и всесильный Григорий Потемкин. Да и сама императрица не могла забыть близости Воронцова к ее покойному супругу. Поговаривали, что Петр III готовился развестись с Екатериной, выслать ее и провозгласить императрицей Елизавету Воронцову, женившись на ней… Однако и в Петербурге, и в Лондоне его ценили высоко. Семен Романович имел дело не только с министрами. Он встречался с членами парламента и военными, крупными торговцами и коммерсантами, часто беседовал с учеными и журналистами, слыл среди лондонцев самым популярным иностранцем.

Воронцов вышел в точно назначенное время, минута в минуту. Поздоровавшись общим поклоном с расположившимися полукругом офицерами, он посмотрел на стоявшего крайним Великого. Тот, четко ступая, подошел к послу и представился:

— Флота ее величества капитан-лейтенант Великой.

Воронцов протянул руку, стоявшие удивленно переглянулись. Для них это было вновь.

— Наслышан про тебя, дружок.

— Имею письмо к вашему сиятельству от Платона Александровича. — Великой передал конверт, поклонился и отошел назад.

Воронцов распечатал конверт, пробежал глазами письмо.

«Милостивый государь мой, граф Семен Романович, — говорилось в письме, — по особливому ее императорского величества соизволению, отправляющийся с прочими морскими офицерами флота капитан-лейтенант Семен Великой…» — Далее ему все знакомо, как обычно, лесть и похвала подателю письма… — «Я надеюсь, что вы будете к нему благосклонны и постараетесь доставить ему скорый случай быть употреблену по желанию его и тем еще больше заслужить и соделаться достойным монарших милостей».

— Милостивый государь мой, — Воронцов посмотрел на Великого и перевел взгляд на остальных офицеров. — Обязанность моя благосклонность и содействие оказывать каждому из вас, без предпочтения. Думаю я, что и вы, господин капитан-лейтенант, того заслуживаете наравне с прочими.

Великой склонил голову и отступил назад.

Пожимая каждому руку, посол иногда задавал вопросы.

— Который годок? — улыбнувшись, спросил он Лисянского, который представлялся последним.

— Двадцать первый, ваше сиятельство, — ответил Юрий не смущаясь.

— В чинах не по годам, бывал ли в деле? — спросил Воронцов.

— Точно так, ваше сиятельство. Все три кампании со шведами сделал.

— Похвально сие. — Лисянский отошел, а Воронцов сказал:

— Господа офицеры, не вы первые волонтерами в Английский флот поступаете. Надлежало бы вас отослать на суда военные, но я так рассудил, что прежде дать вам пообвыкнуться, поосмотреться время. Благо зимой флот его величества больше в гавани отстаивается, да с лордами Адмиралтейства надобно все толком порешить. Прежде вас бывшие начинали с разумения языка английского. Потому и вам сие надлежит начать безотлагательно. Учитесь ревностно, помятуя о пользе Отечеству прежде всего.

Посол сделал паузу и закончил:

— Наши чиновники посольские дадут рекомендации, где жить вам по средствам. Посольство навещайте раз в неделю. Не забывайте веру православную, — Воронцов кивнул на стоящего чуть в стороне священника, — прошу любить протоиерея нашей церкви при Лондонской миссии отца Александра.

Воронцов слегка поклонился и вышел…

* * *

По совету посольских чиновников Лисянский и Баскаков сначала наведались в Гринвич, но потом перебрались в лондонский пригород Комбервелл. Поселились они в пансионе Смита за шесть гиней в месяц. Первую поездку совершили в Вулвич, осмотрели досконально знаменитые верфи, мастерские, хранилища. Решили осмотреть самое примечательное в Лондоне и окрестностях. Посетили Шекспировскую галерею, затем Вестминстерское аббатство, знаменитую крепость-тюрьму Тауэр с музеем.

— Вот этим топором, — объяснил гид, — казнили Анну Волейн и тирана Карла I…

Ездили в загородный королевский дворец Виндзор. Вошли в залы, украшенные портретами великих людей. Среди них не без удовольствия обнаружили государя императора Великого Петра.

В другом дворце Хэмптон-Корт среди парчовых шпалер, украшающих стены, висело панно, изображающее сражение русских со шведами под Нарвой. Постепенно осваивали английский язык. Начали покупать газеты. В них часто публиковали хлесткие заметки в адрес правительства Питта, помещали карикатуры на лордов и министров. Вскоре после Рождества прочитали о громком судебном процессе над бывшим индийским генерал-губернатором Уорреном Хэстингсом.

— Обязательно послушайте, там много публики, — сказал хозяин пансиона, — убедитесь, насколько дорожат честью англичане.

Разбирательство дела тянулось несколько лет. Пресловутая Ост-Индская кампания под флагом благодеяний постепенно прибрала к рукам и установила свое господство над Индостаном. Неслыханные злодеяния, грабежи, мошенничества английских чиновников — все шло в ход для порабощения миллионов индусов и сказочного обогащения небольшой кучки стяжателей.

Вестминстерский зал был переполнен, когда в него вошли Баскаков и Лисянский. Устроившись на галерке, они осмотрели кипевшую страстями публику.

— Пожалуй, тысячи полторы, не меньше, — проговорил Баскаков, а Лисянский добавил: — И добрая половина из них женщины.

Как раз в это время, обличая преступления генерал-губернатора, с обвинительной речью выступал знаменитый адвокат и публицист Эдмунд Бэрк…

Спустя два месяца Лисянский довольно сносно разговаривал по-английски. Он выработал привычку каждый день покупать в киосках газеты, извлекая двойную пользу — совершенствовать язык и узнавать новости, — газетчики не стеснялись в выборе объектов критики.

После Рождественских праздников Юрий засел за письмо брату:

«Января 16 дня. Любезный братец Ананий Федорович!

Вы без сомнения помните комиссию, которую я имел от М. А., оной послать по почте было никакими мерами нельзя». (Речь идет о просьбе Круза-младшего. — Авт.)

Как человек обязательный, Лисянский сообщает, что отправит посылку ближайшим курьером от Воронцова, и спешит поделиться первыми впечатлениями о здешних порядках: «Народ, с которым мы теперь имеем дело, весьма просвещен в денежных обстоятельствах и к карманному величию имеет бесспорную почтительность. Коротко сказать — всякий шаг наш здесь стоит не менее шиллинга. Съехавши в Гулль, взяли с нас по гинее за несколько рубах и мундир, которые были в чемодане у каждого, взяли за то, что мы — русские, за то, для чего едем в Лондон, и, по крайней мере, по гинее за то, отчего мы не говорим по-английски. На дороге же в Лондон всяк, кому токмо было время, драл с нас бессовестно».

Довольно краткая, емкая, но и содержательная характеристика нового для русского человека взгляда на другой мир, где главный интерес — деньги. Так недолго остаться и без копейки… «Хотя я получаю по 180 фунтов в год, однако боюсь тюрьмы».

Не преминул сообщить Ананию о довольно свободных суждениях прессы, видимо, без строгой цензуры, особенно по части влиятельных лиц: «Вышли две знатные карикатуры нонешних обстоятельств. Первая — императрица наша водит по рынку Римского императора, английского и прусского короля, курляндцы же преподносят ей цепь для шведского короля, другая, что адмирал Гуд заснул на разломанной лодке и выронил трезубец Английского флота, в то время, когда шесть французских кораблей проходят в Брест. Это пощечина пылкой нации. Надеюсь и впредь мои письма будут интересны. Остаюсь и пр.».

Корреспонденции из разных стран вольно толковали события во Франции и Турции, России и Пруссии. Все чаще заметки сообщали о всплесках революционных страстей по ту сторону пролива. Для Лисянского Франция представлялась прежде всего неприятельской державой, против которой он, русский офицер, верный присяге, обязан сражаться. Сочувствуя стремлению к свободе и порицая в душе тиранию, ему в то же время претила жестокость и беспощадность восставшего народа.

— Не возьму в толк, — откровенничал он с Баскаковым, — как возможно взбунтовавшейся черни поднять руку на своего государя и лишить жизни помазанника божьего. Мало того, пролить безвинную кровь не только короля Людовика, но и его супруги.

Баскаков разделял его взгляды.

— Чернь она и есть чернь, — ответил он, — зверскою похотью крови человеческой жаждут. Вспомни-ка Емельку Пугачева, сколько крови пролил безвинной, не щадил ни женщин, ни детей малолетних…

Повседневные интересы не заслонили главного, ради чего прибыли они в чужую страну. В разгар зимы вдвоем с Баскаковым они поехали в Портсмут. Не заходя в гостиницу, прямо с почтовой станции отправились к морю. Несмотря на середину февраля, погода установилась погожая. Редкое солнце едва ли не в первый раз робко пробивалось сквозь толщу облаков и рассеяло туман, нависавший над бухтой. С набережной открылась величественная панорама Портсмутского рейда.

Всюду, куда ни кинь взор, красовались величественные многопушечные линейные корабли, фрегаты, корветы… Число их, при беглом взгляде, составляло не менее пятидесяти, и располагались они полукружьями. Ближе к берегу стояли на бочках и якорях фрегаты и корветы. Следующую дугу образовали линейные корабли. Почти на всех судах были убраны и сняты паруса. Солнечные блики сверкали на оголенных мачтах и реях. Блестевшие краской высоченные борта отражали лучи солнца в зеркальной глади бухты. Справа, ближе к берегу, отдельной группой стояли на якорях купеческие бриги и шхуны. Подобранные к реям паруса отдавали белизной и чем-то напоминали издали оперенные крылья птиц.

Между берегом и судами, от одного корабля к другому сновали десятки гребных и парусных вельботов и шлюпок. Вслед за ними тянулись и пересекались пенистые шлейфы на поверхности потревоженной воды.

Довершало живописную картину бесчисленное множество белоснежных чаек, крикливых и пронырливых.

После минутного молчания Лисянский заговорил первым:

— Уверен, ежели бы сейчас сонного человека сюда привезти и разбудить, вдруг проснувшись, не поверит он, что видит сию картину наяву.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Баскаков и вздохнул: — Однако сия армада корабельная — дело нешуточное. Вспомни-ка, два года тому назад англичане супротив нас выступить собирались. Не так просто пришлось бы отваживать их от Кронштадта.

Пройдя вдоль набережной, они остановились против 74-пушечного флагманского корабля. Глядя на грозные жерла пушек, Лисянский проговорил:

— Обозревая сию мощь морскую, ощущаешь величие и могущество Британии, столь долго распространявшей свое величие в Новом Свете, Индии и прочих частях света. Как поют англичане: «Британия, Британия, правь на всех морях!» Видать, России не имеет смысла ввязываться с англичанами в распри на морских коммуникациях.

Молодые офицеры не отказывали себе свободное время проводить по своему разумению. Лисянский в компании с Карташевым и Баскаковым посещал театры и многочисленные концерты. За свою службу в России ему не пришлось ни разу побывать в опере. Теперь он не пропускал ни одного спектакля в недавно открытом театре Друреля, слушал концерты знаменитой певицы мадам Ара, скрипачку Виоти. Старался побывать на всех представлениях Итальянской оперы…

Незаметно вступила в свои права весна. Распустились, зазеленели почки, лужайки и парки, туманы постепенно отступали, все чаще яркое солнце нагревало камень лондонских мостовых. Прохаживаясь по чистым, ухоженным улицам, мимо аккуратно подстриженных газонов, Лисянский невольно вспоминал непролазную грязь и неустроенность Кронштадта, на островах в устье Невы и в пригородах столицы. Правда, и Лондон тоже имел немало «примечательных» мест в своих предместьях, подобных мрачным закоулкам Ист-Энда, где жила беднота, царил полумрак и по ночам часто грабили и убивали прохожих. «При всем том, — отметил он, — Лондон наполнен таким множеством публичных забав, что надо иметь только деньги и охоту». За это время он неплохо усвоил язык и брал в посольстве книги по истории Англии. Не пропускал он и ни одной службы в православной церкви при русской миссии, подружился с протоиереем церкви — священником Яковом Ивановичем Смирновым. Частенько беседовал с ним, размышляя о смысле жизни, слушая его рассказы о многолетней борьбе католиков и протестантов. Смирнов давал ему читать книги по истории Англии.

«Вековая борьба за власть, смена династий, всюду смерть и насилие, — размышлял Лисянский, — Мария Стюарт, Карл I окончили жизнь свою на плахе, диктатуру Оливера Кромвеля сменила династия Стюартов. Кровавый след тянется по Англии из прошлых веков. Однако духа вольности и непокорности у британцев не отнимешь».

В последних числах апреля всех офицеров вызвал Воронцов:

— Желал бы некоторых из вас оставить в Канальной эскадре подле Ла-Манша, — посол улыбнулся, — однако Первый лорд Адмиралтейства Хоу тому противится — не должно русских допускать к секретам метрополии. Все вы расписаны на эскадры в Вест-Индию, Атлантику, Средиземное море. Надлежит взять бумаги завтра в Адмиралтействе у лорда Чатама…

29 апреля, накануне отъезда из Лондона, Лисянский послал письмо брату:

«Сегодня извещены от лорда Чатама о назначении в Портсмут, оттуда в Северную Америку. Со мной идут Поликути, Крузенштерн, Салтанов». Ананию будет небезынтересно узнать о нравах простых англичан… «Англичане столь недовольны нынешней войной с Францией, — писал он брату, — что когда король, открывший парламент сего году, возвращался, то был окружен толпой около 10 000 человек и насилу мог спастись от камней, которые пробовали крепость кареты его величества». Сообщив лондонские новости, он решил повеселить брата газетными новостями: «Вчера был пост, все лорды и бишопы обедали у господина Питта и хотя они там загуляли, не позабыли воздать хвалу богу, ибо около полуночи все находились под столом. Однако слишком записался, прощай».

У лейтенанта российского флота, как говорят, «выпуклый морской глаз». Он иронически посмеивается над незадачливым монархом Англии. Что же удивительного, на Британских островах дышится вольготней, чем в далеком отечестве. На берегах Невы обитатели Зимнего дворца спокойны. Подданные ея величества всем довольны и не ропщут. Нет им дела до порядков и нравов в царских покоях. Разве что кроме Александра Радищева. Быть может, о нем и вспомнил Лисянский, когда в том же письме примечательно заметил: «Газеты здешние никому в дерзости не уступят. Все происходит в Англии от вольности».

4 мая 1794 года Лисянский и три его товарища прибыли в главную базу флота Великобритании — Портсмут. Какая-нибудь сотня миль отделяла ее от материка. У восточных берегов Европы, в Атлантике, разгорелась борьба давних европейских соперников — Англии и Франции. Схлестнулись они по коренному интересу. Красочно описал эту сшибку на море историк, адмирал Мэхэн: «Война против торговли в течение Французской революции, как во время республики, так и при владычестве Наполеона, характеризовалась такой же страстностью, такими же чрезвычайными и широкими замыслами, такой же упорной решимостью окончательно низвергнуть и искоренить всякую противодействующую силу, какие характеризовали и все другие политические и военные предприятия этой эпохи. В усилиях надеть ярмо своей политики на торговлю всего мира два главных борца, Франция и Великобритания, балансировали в смертной схватке на обширной арене, попирая ногами права и интересы слабейших стран, которые — одни в качестве нейтральных, другие в качестве подчиненных, дружественных или союзных держав — смотрели безнадежно на происходящее и убеждались, что в этой великой борьбе за существование ни мольбы, ни угрозы, ни полная отчаяния пассивная покорность не могли уменьшить давления, постоянно разрушавшего их надежду и даже самую жизнь».

Масштабы начавшейся схватки впечатляли — северное побережье Европы, от Голландии до Нормандии, западный берег Франции вдоль Бискайского залива, Средиземное море и, наконец, Атлантика, с богатыми французскими колониями у берегов Америки.

Волею случая в Атлантической эскадре англичан оказался среди других русских волонтеров лейтенант Юрий Лисянский.

Расхаживая по салону, командующий эскадрой Джордж Муррей благожелательно посматривал на четверку молодых русских офицеров. Все они прижились на кораблях, довольно сносно говорили и понимали по-английски. По крайней мере, вполне достаточно, чтобы понимать приказы и командовать матросами.

— Эскадра отправляется к берегам Америки. От Канады до Вест-Индии наши корабли установят блокаду и будут перехватывать все французские суда, а также купеческие шхуны с товарами для мятежной Франции. Надеюсь, русские офицеры наравне с командой с честью выполнят свой долг.

Выйдя от адмирала, офицеры распрощались, их расписали по разным кораблям.

Отныне фрегат «Лаузо» надолго станет родным домом для Лисянского. Первым его встретил командир, капитан Роберт Муррей. Как выяснилось вскоре, брат командующего эскадрой, несмотря на чопорность, был простодушен.

Во время обеда, представив Лисянского офицерам, он предложил первый тост:

— Здоровье нашего нового товарища по оружию сэра Лисянского.

Юрий смутился, впервые его чествовали, как равного. Но, однако, осушив бокал с ромом, он вскоре чувствовал себя не хуже, чем в уютной кают-компании «Подражислава». Сейчас он, пожалуй, по-новому ощутил, что такая особая природа общения людей присуща и характерна лишь для моряков и определяется, независимо от образа мыслей, нации или возраста, средой их постоянного обитания — морем…

Осенняя погода изменчива, тем более в море и особенно в Атлантике. Редкий день проходил без штормового ветра, шквалы налетали один за другим, фрегат бросало временами как щепку. На подходе к Азорским островам внезапный шквал сорвал нижний рей на фок-мачте вместе с парусом и переломил его. Капитан послал свободного от вахты Лисянского:

— Снимите бегин-рей на бизани и поставьте на фок-мачту!

Лисянский сноровисто корпел вместе с матросами, пригодилась кадетская сноровка. Он не только выполнил приказ капитана, но и приспособил замену бегин-рея из обломков.

— Вери гуд! — Муррей дружески похлопал по плечу Юрия.

«Капитан мой меня любит, а с офицерами я обхожусь по-дружески», — сообщил в письме брату Юрий.

За Азорскими островами эскадра опять попала в полосу штормов.

Однажды на рассвете, едва приняв вахту, Лисянский внезапно услышал хлопок пушечного выстрела с идущего впереди фрегата «Тизби». Он круто увалялся под ветер, вызвал вахту, готовясь к повороту, и вдруг увидел недалеко на ветре огромную льдину. Тут же скомандовал — дать выстрел из дежурной пушки, переложил руль на борт и послал за капитаном.

— Не приведи бог встретиться с ним ночью, — проговорил, поеживаясь, Муррей, провожая взглядом айсберг.

13 июля после полудня наконец-то на северо-западе показался канадский берег. Эскадра разделилась, часть кораблей пошла на север. На следующий день по правому борту заметили караван купеческих судов, видимо, с провиантом.

— На адмиральском корабле сигнал — «Фрегату «Луазо» гнаться!» — доложил вахтенный офицер.

Муррей повеселел, наконец-то можно размяться.

Поставив все паруса, фрегат медленно сближался с корветом.

С наветра «купцов» прикрывал французский корвет. После первого же залпа торговые суда убрали паруса и подняли английские флаги. Корвет, поставив дополнительные паруса, сделал попытку уйти от погони. Разгадав маневр, Муррей вовремя изменил курс и открыл огонь по корвету. После нескольких залпов на корвете переломилась фор-стеньга, и он заметно сбавил ход, а вскоре лег в дрейф и спустил флаг.

В правилах капитана было не откладывать проверку новичков.

— Хелло, Лисянский! Не желаете ли взять капитуляцию у француза?

Спустя полчаса с вооруженным отрядом Лисянский подошел к корвету. Поднявшись на борт, он приказал разоружить команду и забрать документы у капитана. В каюте капитана навстречу ему поднялся высокий, статный негр в форме французского генерала:

— Же мапэль женераль Бельград, — учтиво поклонившись, представился он.

«Так вот он каков, храбрый генерал, представитель войска арапов», — пронеслось в голове Лисянского. Еще будучи в Англии, он слышал об успешных операциях против англичан 10-тысячной негритянской армии на Мартинике под командованием Бельграда. К удивлению, в каюте появились две смазливыех смуглые женщины. Оказалось, что это генеральские жены…

Отправив Бельграда на «Луазо», Лисянский принял под свою команду корвет и занял место в кильватере «Луазо».

Спустя неделю эскадра вошла в бухту Галифакса — английскую колонию. Со дня на день здесь ожидали нашествия французов. Началась крейсерская служба «Луазо» против французских каперов[32] и военных судов. Сразу после наступления нового 1795 года фрегат «Луазо» вышел из Галифакса на юг, к побережью Гэмптон-Род. Закончив патрульную службу, «Луазо» направился в Вест-Индию.

Пересекая тропик Рака, по древней традиции моряки веселились и тешились. С давних времен мореходы всех стран отмечали этот знаменательный момент «причащением» новичков, впервые переходящих экватор, сопровождая празднествами с обильным употреблением хмельного.

Обычно такое игрище проводится при пересечении экватора, но изобретательные гуляки из старослужащих ускоряли эту приятную процедуру вступлением в пределы тропиков.

Наряженный под Нептуна, усатый, с бородой, боцман грозно вопрошал:

— Кто из экипажа, без различия звания, впервые вступает в тропики?

Нашлись такие и среди матросов, и среди офицеров. В числе последних оказался Юрий Лисянский. Приготовленная заранее литровая бутылка рома «утихомирила» повелителя океанских пучин, но в бочку с водой его под хохот команды вместе с другими новичками по традиции «макнули» с головой.

Однако, капитан и все бывалые офицеры, ранее пересекавшие экватор, зная, что Нептун волен окатить водой любого из них и не отвяжется просто так, поспешили, к удивлению команды, откупиться ящиком рома…

Давно не гулял так Лисянский, было что вспомнить: «Вина много, водка, джин, портер — целый день пьем. При каждой рюмке вспоминаем какого-нибудь государя. Перепились все, что ежели шквал, паруса некому убрать. Поутру спрашивают: «Как ты дошел до постели и кто тебя раздел?»

Службу крейсирования на коммуникациях французов английские корабли несли поочередно, сменяя друг друга. Фрегаты, как и всякие суда, после длительного плавания требовали ремонта, запасы воды и провианта — пополнения, а экипажам положен был заслуженный отдых. В середине марта фрегат «Луазо» встретился в море с линейным кораблем «Вангард» под флагом адмирала Томпсона. Лисянский обрадовался. На «Вангарде» ушел в плавание Семен Великой. Когда фрегат лег в дрейф, он отправился вместе с командиром проведать товарища. Поднявшись на борт «Вангарда», он обратился к старшему офицеру, стоявшему на юте у трапа:

— Сэр, на вашем корабле служит русский волонтер Семен Великой, мой друг. Где мне его отыскать?

Пока Лисянский говорил, лицо старшего офицера помрачнело, и он печально ответил:

— Сэр, ваш друг скончался в августе прошлого года от желтой лихорадки. Мы похоронили его с почестями в море…

Неожиданное известие поразило Юрия. «Как же так, лишиться жизни не в бою, не в схватке с океаном, — подумал он, — а от какой-то мерзкой болячки?» Он искренне переживал о потере товарища, глаза его подернулись грустью, и в подавленном состоянии он покидал борт «Вангарда». Но Роберт Муррей вышел от Томпсона навеселе:

— Адмирал разрешил нам отдохнуть и привести в порядок фрегат.

Спустя неделю «Луазо» направился на юг к Наветренным островам и бросил якорь в бухте Фринсисбей на острове Антигва.

Лазурную бухту, окаймленную золотистыми песчаными пляжами, со всех сторон защищали невысокие холмы, покрытые тропическими лесами. Рощи кокосовых пальм подступали к урезу воды, чуть поодаль виднелись постройки жителей английской колонии. Тут и там торчали ветряные мельницы.

«Вот она, явь прежних моих мечтаний», — подумал Лисянский, полной грудью вдыхая ароматы лагуны.

— Прошу разрешения, сэр, — обратился он к командиру, — взять шлюпку и сойти на берег.

— На время стоянки в любое время суток можете от моего имени брать шлюпку и съезжать на берег, — ответил Муррей, — вы заслужили это право добросовестной службой.

Высадившись на берег, Юрий вначале обошел бухту по периметру. На песчаном пляже сверкали обточенные прибоем разноцветные камушки, блестели небольшие ракушки и осколки кораллов. Под пальмами, подступившими вплотную к пляжу, в густой траве попадались кокосовые орехи. В небольшом селении его радушно приветствовали англичане, зазывая к себе офицера с фрегата. Много лет испытывали они постоянный страх перед возможным появлением в бухте французов. Каждый приход в бухту английского корабля вызывал у них восторг, и они, как могли, старались расположить к себе команду.

Воспользовавшись хорошей погодой, Лисянский почти каждый день до обеда сходил на берег и постепенно знакомился с жизнью в английской колонии. За рощами кокосовых пальм, окружавших селение, тянулись обширные плантации сахарного тростника, ветряные мельницы использовались для выдавливания сока из сахарной трости. Тут же неподалеку находились небольшие заводики для варения песка и рома. Ром здесь выделывали самого лучшего качества на всей Ямайке. Каждый год на Антигва производили около 20 тысяч бочек сахарного песка.

— Для доброго песка надобна чистая вода, но родников и ручья поблизости нет, — рассказывал добродушный толстяк-англичанин, владелец больших плантаций и двух десятков рабов, — но мы придумали устройства.

Он повел офицера через апельсиновую рощу, к небольшому холму. У его подножия, закрытые зелеными кущами, виднелись большие ямы, выложенные камнями и заполненные до краев водой. Из ям шли отводы из обожженной черепицы.

— Зимой здесь идут обильные ливни и наполняют у меня все три десятка ям. Воды хватает на целое лето.

Англичанин нарвал корзину апельсинов, положил сверху лимоны, гранаты и передал Лисянскому:

— Прошу, попробуйте моих плодов и угостите своих друзей.

Каждый раз возвращался Лисянский на корвет с подарками щедрых колонистов. Присмотревшись, он скоро понял, что все эти блага, обильные урожаи тростника достаются изнурительным трудом невольников-негров, десятками работавших на плантациях колонистов. Их изможденные лица, натруженные руки и всегда печальные глаза невольно вызывали сочувствие у русского моряка.

Вторую неделю стояла нестерпимая жара, и только с заходом солнца становилось несколько легче.

Вечером Юрий задержался на шканцах.

Короткие сумерки промелькнули незаметно, и бухту накрыла непроглядная темень тропической ночи. На фоне черного неба исчезли контуры холмов, пропали очертания огромных пальм и банановых деревьев. Вдалеке сквозь густые заросли изредка мелькали огоньки в селении колонистов. Непотревоженная гладь бухты отражала якорные огни корвета, стоявшего неподалеку транспорта и мерцавшее кое-где в офицерских каютах бледное пламя масляных фонарей, сверкали фосфорические отблески вслед за каждым гребком весел удаляющейся шлюпки…

Скинув рубашку, Лисянский спустился в каюту, бросился на койку и быстро забылся в беспокойном сне.

Через два дня фрегат перешел в бухту Чарльстоун на соседнем острове Невис. Сдав вахту, Лисянский не появился к ужину, его сосед по каюте сообщил, что он чувствует себя неважно.

— Ему нестерпимо холодно, болит голова, — сказал лейтенант, сосед по каюте, — мне кажется, у него начинается желтая лихорадка.

Встревоженный Муррей с доктором спустился в каюту. Накрытый двумя одеялами, Лисянский дрожал от озноба и, стуча зубами, пытался успокоить командира.

Осмотрев больного, врач покачал головой:

— Видимо, желтая лихорадка, подождем еще немного.

Слушая врача, Юрий невольно вспомнил о покойном Семене Великом. «Еще чего не хватало — сгинуть от какой-то паршивой лихорадки?!»

Спустя два дня диагноз подтвердился: Юрий пожелтел, как лимон. По нескольку раз в день врач наведывался к больному.

— В каюте душно, а ему необходима прохлада и больше свежего воздуха.

Капитан, немного подумав, распорядился:

— Перевести больного в мою каюту. Я перейду к старшему офицеру. Больного нельзя оставлять одного, пусть офицеры по очереди будут у его постели.

Желтая лихорадка, этот бич вест-индских колоний, ежегодно уносила много жизней. Особенно велика была смертность среди колонистов-европейцев. Часто заболевали ею офицеры кораблей.

Все на фрегате переживали за русского офицера. Круглые сутки с ним находился кто-нибудь из офицеров. Два раза в день заглядывал врач. Он прописал холодные ванны, разбавленную водой мадеру. Дело пошло на поправку, когда «Луазо» вышел на патрулирование. Муррей, несколько изменив маршрут, пошел курсом норд, чтобы быстрей выйти в более прохладные широты. С наступлением прохлады постепенно отступала болезнь. Лисянский осунулся, похудел, по всему телу пошли большие желтые пятна, в глазах появилась желчь. И все же через две недели он уже смог сам подняться с постели и выйти наконец-то на палубу. Свежий ветер, посвист его в снастях и брызги волн подействовали сильнее, чем лекарства.

Когда 12 мая 1795 года «Луазо» возвратился в Галифакс, болезнь окончательно отступила, и офицеры в кают-компании дружно подняли тост за здоровье своего товарища.

На берегу Лисянского ожидала прияггная новость: пришло долгожданное письмо от брата. Ананий сначала сообщал, что письма брата читают все знакомые. «Александр Иванович Круз тоже заставил читать письмо», — писал брат дальше. Были и невеселые новости — транспорт «Маргарита», которым командовал Ананий, в осенний шторм выбросило на камни у острова Сескари. Проводится расследование.

Не откладывая, чтобы успеть к отходу транспорта с почтой, Юрий после обеда поспешил с ответом брату.

«Об Вест-Индии я вам скажу кратко, — вывел он первую фразу и продолжил: — Она наполнена нефами, невольниками европейцев, которые производят сахар, кофе, ром и прочие продукты жарких климатов для своих господ. Положение сих эсклавов[33] весьма бедное везде, их же властители проводят свою жизнь в изобилии. Я бы никогда не поверил, что англичане могут так жестоко обходиться с людьми, ежели бы не был сам тому свидетелем на острове Антигва, где нередко случалось видеть несчастных арапов, употребляемых вместо лошадей».

Но не все так грустно. Упомянув о болезни, причинившей ему немало неприятностей, сообщил с теплотой, что капитан Роберт Муррей «во время болезни прилагал все старания наподобие родственника, а потому я ему жизнью обязан, а офицеры на эскадре прекрасные люди. Я бы вечно жить с ними согласился, ежели бы что-то особенное не влекло меня домой…»

Закончив письмо, Лисянский почему-то вспомнил недавнюю беседу с капитаном. За многие месяцы совместного плавания Роберт Муррей, испытывая, видимо, определенную симпатию, не раз с удовольствием обменивался с Лисянским мыслями по самым разным вопросам. В последний раз Юрий увидел на столе в каюте капитана раскрытую книгу и заинтересовался ею. Муррей имел небольшую библиотеку и всегда охотно делился книгами с любознательным русским офицером. Взяв со стола книгу, Муррей показал на обложку:

— Книга эта о морской тактике, написана, как ни странно, сухопутным человеком, никогда не служившим на море, чиновником из Шотландии Джоном Клерком. — Капитан раскрыл ее. — Клерк дает сопоставления действий королевского флота, находит, на мой взгляд, верные причины наших неудач, а главное, дает немало практических советов, как действовать в бою.

— Это занимательно, сэр, вы помните, Поль Гост тоже не был моряком. Но этот монах описал тактику линейного боя, — сказал Лисянский.

— Вы правы. Но главное, что каноны Клерка с успехом применил наш адмирал Джордж Родней, разгромив французскую эскадру у острова Доминико. Адмирал Родней и Джервис не стесняются называть Клерка своим путеводителем.

Сейчас эта книга лежала у Лисянского в каюте, и он штудировал ее досконально.

Монотонную жизнь на затянувшейся стоянке прервало приятное для капитана сообщение: его брат Джордж Муррей указом короля произведен в вице-адмиралы. Повод для очередного веселья нашелся — пышное застолье в кают-компании, организованное капитаном к удовольствию офицеров, продлилось без малого неделю.

В середине июля «Луазо» отправился на Бермуды и там Лисянский узнал, что фрегат, изрядно потрепанный штормами, скоро уйдет и станет на длительную стоянку в ремонт. Вероятнее всего, предстоит уйти в Англию.

Лисянский задумался. За последние два года в Галифаксе и на Подветренных островах он не раз общался с американскими моряками, слышал рассказы о молодой стране в Северной Америке. Немало рассказывали о ней на фрегате. Часть офицеров была на континенте, и в целом они с похвалой отзывались о нравах и порядках, существующих в этом государстве Нового Света. Одно дело слышать, другое — увидеть самому и дать свою оценку. И он решился посоветоваться с Мурреем. Возможность для этого скоро представилась.

Наступила осень, и «Луазо» отправился в крейсирство к Бермудам. Экипаж знал, что патрулирование будет недолгим. Фрегат за время стоянки кое-как привели в порядок, но командир убедился, что корпус серьезно поврежден, и в трюмах круглые сутки работали насосы. Командующий эскадрой разрешил фрегату определить место ремонта и следовать туда.

— По всей вероятности, отправимся в Лондон. «Луазо» встанет в док, — объявил за обедом Муррей.

Вечером Лисянский зашел в каюту капитана и рассказал о своем намерении на время ремонта списаться с фрегата на берег.

— Докование займет не один месяц, а польза от меня на стоянке небольшая. Когда еще придется бывать в этих местах, неведомо. Привлекает меня республика Соединенных Штатов, хочу побывать в Филадельфии.

Для Муррея визит лейтенанта не был неожиданным. Он сам не раз высказывал Лисянскому симпатии к американцам. По крайней мере, в океане они не совали нос в действия англичан против французских кораблей.

— Что же, я не возражаю. Подготовьтесь и с ближайшей оказией поспешите в Бостон, а лучше в Нью-Йорк. Советую запастись рекомендациями наших офицеров. Я и сам напишу моему другу в Филадельфию. Американцы добропорядочны, но лучше, когда они знают, с кем имеют дело.

Через два дня Лисянский с грустью покинул «Луазо». В море он перешел на американский бриг «Фани», направляющийся в Нью-Йорк.

* * *

Дождь хлестал, как из прорвы. Несмотря на полдень, припортовые улицы Нью-Йорка были пустынны. Отыскав по совету капитана «Фани» скромную таверну «Тронтин», промокший до нитки Лисянский пришел в замешательство.

Хозяин трактира сначала подробно расспросил, откуда и когда он прибыл.

— В городе большое несчастье, мистер, свирепствует чума, каждый день умирает до трех десятков, — ошарашил он Лисянского и пояснил: — Этим летом стояла необычная жара, солнце пекло невыносимо, а затем вдруг обрушились на город беспрерывные ливни. Почти не прекращаются второй месяц. Вот и завелась проклятая зараза.

Отдохнув с дороги, несмотря на непогоду, Лисянский отправился бродить по городу. Центральные улицы поражали опрятностью, строгостью линий, тщательностью отделки зданий. Однако, отойдя в сторону от протянувшихся по нитке «стрит», он сразу же наткнулся на трущобы. В ветхих и полуразрушенных домах без элементарных удобств теснились большие семьи людей низшего сословия. Невольно приходила мысль: «Не в этом ли причина моровой язвы?»