У мыса Доброй Надежды и берегов Ост-Индии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

У мыса Доброй Надежды и берегов Ост-Индии

Капитан «Резонабля» Боэлс, как показалось офицерам, принял их чрезвычайно вежливо. Неожиданно учтиво отнеслись к ним и офицеры корабля. Все вскоре разъяснилось в кают-компании за первым же застольем. Оказалось, что «Резонабль» побывал в прошлую кампанию в Ревеле с визитом, и весь экипаж до сих пор вспоминал радушие и гостеприимство русских моряков.

Когда прошли траверз Зеленого мыса и миновала опасность встречи с французами, Боэлс пригласил русских офицеров в каюту штурмана.

Подробно объяснив маршрут следования, капитан обратился с просьбой:

— Корабль входит в тропики. Наши офицеры несут круглосуточно вахту, и не все они сильны, как штурман, в астрономии. Я плавал раньше этим маршрутом, и не всегда ветры и течения сопутствуют нам…

— Но для того есть рекомендации капитана Гора, — невольно вырвалось у Лисянского.

Будучи в Лондоне, он за два месяца добросовестно проштудировал фундаментальное описание плавания капитана Гора в Ицдию. Все моряки считали его классическим пособием.

Капитан усмехнулся:

— Я тоже придерживаюсь его советов, но не всегда они помогают. Гор плавал в начале века, многое изменилось. — Боэлс показал на карту. — Гор советует располагать курсы подальше на запад, но на этом теряется много времени. Мы идем сейчас на десять градусов восточнее этих рекомендаций. Я прошу вас дважды в сутки уточнять долготу и делать замеры метеорологии.

Астрономические обсервации и замеры по метеорологии помогли. После многодневных наблюдений и расчетов стало ясно, что рекомендации капитана Гора не всегда верны. «Сколь я ни уважаю опытности капитана Гора, но согласиться с ним не могу на столь строгое определение, — заметил Лисянский, приближаясь к мысу Доброй Надежды. — Мне кажется, что мнение перехода через линию вышеозначенное более утверждено на предрассудках старинной навигации, нежели на опытах».

И тут же обосновывает свое мнение: «Известно всякому, что корабли часто, пересекая линию в 16°—17°, имеют хорошие ветры, а те, которые находятся в 22°, штилюют, что же касается до торнадо, то надобно быть довольно близко к Африке, а при всем том никогда не пропускать держать команду как можно суше, ибо с дождями хотя везде повстречаться можно, но там они должны быть вреднее, где солнце низвергает лучи свои почти перпендикулярно».

Однако флота лейтенант не только обогащает науку, проводя время в астрономических изысканиях. Молодо-зелено, ему лишь двадцать пять, он не корчит из себя ханжу. В очередном письме Ананию откровенничает: «Расстояние между тропиками мы протанцевали. Известно всем, что там царствует прекрасная погода, музыкантов у нас было довольно, а остинские корабли полны молодыми и прекрасными дамами. Стоило только съехаться и зажечь фонарей на шканцах…»

На купеческих судах, следующих в Ост-Индию, которые конвоировал «Резонабль», немало прелестных женщин. То были «дети посредственного состояния людей в Англии, которые получили хорошее воспитание». А направлялись они в далекую богатую колонию, чтобы извечным женским ремеслом как-нибудь подправить свои дела и подзаработать денег.

Пробыв там несколько лет, «женщины возвращались сами или с мужьями и там в Англии пылят как будто бы родились в золоте». Ну а пока есть возможность, почему бы и не повеселиться от души, скоротать однообразную скуку дальнего вояжа…

На рассвете 4 июня команду разбудил громкий возглас:

— Земля!

Как всегда в таких случаях, когда экипаж месяцами не видит берега, все мгновенно высыпали на палубу.

В лучах утреннего солнца из-за горизонта медленно поднимались гигантские скалы. Над ними, задевая вершины, курчавились редкие облака.

Поеживаясь от утренней прохлады, Лисянский подтолкнул Баскакова:

— Подобно сказке, столь долго ждал я сего часа. Помнится, еще у мичмана Веревкина вычитывал описание Доброй Надежды.

Между тем, будто из морской пучины нарастая, вздымались горные громады, среди которых явственно обозначилась Столовая гора. Облака постепенно рассеялись, и чистое небо обрамляло простиравшуюся гряду гор. Зарево восходящего из-за них солнца разливало вокруг багровый отсвет, оттеняя крутые склоны, отроги и торчащие вдали пики.

«Резонабль» первым вошел в бухту Симонс-бей и бросил якорь неподалеку от адмиральского корабля. На рейде стояла эскадра — 3 линейных корабля, 2 фрегата, 2 шлюпа.

В этот же день русские офицеры представились адмиралу Принглю и получили любезное приглашение адмирала к обеду на следующий день.

— Завтра день рождения нашего корабля, будут присутствовать все капитаны.

Крузенштерн попросился на «Луазо» — тот самый фрегат, где две кампании отплавал Лисянский.

— Я советовал Крузенштерну не идти на «Луазо», — сказал Лисянский Баскакову, когда они остались вдвоем, — ведь фрегат сильно пообветшал. Но Крузенштерн не изменил своего решения.

Баскаков и Лисянский выбрали 50-пушечный корабль «Септр».

На следующее утро все трое прибыли на обед к адмиралу, и тот представил их командирам. «Септром» командовал капитан Эдвардс. Вечером Баскаков и Лисянский перебрались на «Септр». Лисянский переговорил с капитаном, и он разрешил ему на две-три недели съезжать на берег.

— Будьте осторожны и осмотрительны. В окрестностях много диких животных, а в самом городе много необузданных девиц, которые ловко ставят капканы молодым людям.

Почти две недели Лисянский в сопровождении матроса осматривал примечательности города, Столовую гору и ее окрестности. Добрые 20 миль отделяли бухту от подножия горы, поэтому часто приходилось уезжать на несколько дней.

В начале сентября «Септр» по приказу Прингля вышел в море.

С голландского судна, вошедшего в бухту, передали, что встретили около острова Святой Елены французскую эскадру.

Спустя несколько дней на горизонте показались неизвестные суда. Барабанная дробь подняла экипаж по тревоге. Капитан решил атаковать неприятеля. Погода стояла ясная, и через час стало явным, что это не военные корабли, а купеческие бриги и шхуны и флаги у них не французские. Капитан Эдвардс выругался:

— Черт побери! На них британские флаги! Отбой тревоги!

Оказалось, что это суда Ост-Индской компании, следующие в Индию. Увалившись под ветер, «Септр» направился к Святой Елене.

Больше месяца пробыл корабль на рейде, и все это время Лисянский почти каждый день бродил по острову. Святая Елена лежит в океане примерно на полпути между Зеленым мысом и Доброй Надеждой и представляет собой вершину горы, поднимающейся со дна океана. Всюду виднелись обгорелые камни и застывшая лава. «Видимо, сие есть производство землетрясения», — отметил в дневнике Лисянский. Весь остров обрамлен горными отрогами.

Вдали от берега, как бы разрезая гору пополам, протянулась гигантская долина Лонгвуд. На равнине, у самого берега, в зеленой долине у подножия гор и примостился небольшой уютный городок Джемс-Таун. Весь город состоял из единственной улицы с каменными домами, построенными на английский манер, но окрашенными в светлые тона. Жители города составляли в основном чиновники и обслуживающие их люди из Ост-Индской компании. Лисянский — первый русский человек среди них.

С любопытством осматривая город и его окрестности, Лисянский еще не знает, что спустя несколько лет здесь похоронят его знакомого по кругосветному плаванию русского офицера, трагически погибшего на рейде. Минует еще пятнадцать лет — и здесь же в долине между гор найдет свое последнее прибежище Наполеон.

Однажды, возвращаясь вечером на корабль, Лисянский увидел на рейде небольшую шхуну под английским флагом. На борту его встретил встревоженный Баскаков. Он сопровождал Лисянского в прогулках по острову, но много времени проводил в безделье, играя с офицерами в карты, или просто спал.

Взяв Лисянского под руку, он отвел его в сторону, на ют, и вполголоса рассказал:

— Нынче пришла шхуна из метрополии, — Баскаков кивнул на «купца», стоявшего на рейде, — приезжал на гичке[34] капитан, сказывает, бунт в Портсмуте на эскадре приключился большой, среди матросов более двух месяцев продолжалось волнение на разных кораблях. Ныне вроде бы все разрешилось. Некоторые служители казнены, а многие на каторгу направлены.

Еще в Симонс-бей доходили слухи о каких-то беспорядках на английских кораблях, но об этом помалкивали, хотя матросы на эскадре Прингля каким-то образом знали об этих событиях и, видимо, чего-то выжидали.

— Пожалуй, сказывается недовольство англичан правительством, — ответил Лисянский, — война с французами затянулась, а это бремя для простолюдинов. Оттого все наваждение и началось.

Как и во всех портах мира, и на кораблях флотов всех стран, в бухте Святой Елены существовал свой «матросский телеграф».

Капитан шхуны пришел к борту «Септра» на гичке. Гребцы стояли у трапа, и достаточно было перекинуться парой фраз, чтобы в матросских кубриках стало все известно.

Лисянский в тот же вечер заметил хмурые взгляды и какую-то неразговорчивость обычно болтливых матросов. Прежде они держались с русскими офицерами открыто, даже более откровенно, чем со своими соотечественниками. Теперь избегали их. Вечерами собирались кучками в кубриках, на полубаке, о чем-то спорили. На замечания офицеров стали дерзить.

— Прошу всех офицеров быть осмотрительными, — объявил в кают-компании Боэлс, — проверить арсенал и крюйт-камеру, взять их под контроль.

23 октября «Септр» возвратился в Столовую бухту. Оказалось, что неделю тому назад на кораблях эскадры пытались бунтовать матросы, но адмирал через капитанов кое-как утихомирил команды. Однако зачинщиков не нашли.

Спустя два дня рано утром капитан разбудил всех офицеров и собрал в кают-кампании.

— На «Юпитере», «Резонабле», «Сфинксе», — хмурясь, сообщил Боэлс, — матросы спустили королевские флаги и подняли синие фуфайки.

Баскаков переглянулся с Лисянским. Они уже давно знали, что это верный знак бунта на корабле.

— Адмирал Прингль и офицеры с этих кораблей съехали на берег, сейчас все крепостные пушки наведены на бунтовщиков, и по сигналу они будут без пощады уничтожены, — продолжал капитан. — Прошу всех офицеров забрать оружие из кают и доставить в кают-компанию. Я уже распорядился перенести сюда ружья из арсенала. Прошу всех офицеров заниматься своим делом. В случае бунта на «Септре» — быстро собраться в кают-компании. Вы знаете, что никто не давал матросам повода для недовольства, но дурной пример заразителен.

День прошел в напряженном ожидании. Корабельные работы велись кое-как, а местами и совсем прекращались. Матросы «Септра» взбунтовались вечером. Произошло это стихийно, без вожаков. Офицеры успели поужинать и не расходились.

В кают-компанию вбежал вахтенный офицер:

— Матросы направляются сюда, они требуют открыть корабельный арсенал.

Боэлс хладнокровно скомандовал офицерам — взять ружья, пистолеты и выйти на шканцы. Лисянский без раздумий действовал заодно с офицерами «Септра».

«Бунтари, они везде баламутят, — размышлял Лисянский. — У нас на корабле служат порядочные офицеры и капитан, и повода возмущениям нет. Надобно то зло в корне пресекать».

Со стороны полубака столпившиеся матросы, человек двести, медленно продвигались вперед, но, увидев перегородивших палубу офицеров с ружьями наперевес, остановились. Матросы о чем-то переговаривались. Потом они расступились, выкатили вперед карронаду[35] и что-то крикнули.

— Они кричат, что разметут нас картечью, если мы не пустим их к арсеналу.

Боэлс, слегка побледнев, выступил вперед.

— Никто не пройдет здесь, пока в живых хоть один офицер, — крикнул он.

Пока шли переговоры, начало быстро темнеть. С полубака к шканцам направились три человека во главе с боцманом. Приблизившись, он сказал, что матросы не хотят кровопролития, их подбивают несколько смутьянов.

— Я берусь, сэр, утихомирить их. Дайте мне час-другой.

Прошло немного времени, толпа матросов постепенно рассеялась, карронаду убрали. Пока выясняли отношения на «Септре», на других кораблях среди восставших начался разброд. Адмирал Прингль направил к бунтовщикам парламентеров и предъявил ультиматум: сдаться и выслать на берег главных виновников мятежа. На размышления адмирал дал два часа, после чего береговые батареи откроют огонь на уничтожение. Не прошло и часа, как мятежные корабли синие фуфайки спустили, а на стеньгах вновь подняли королевские флаги. На берег в шлюпках под конвоем свозили вожаков бунта.

На следующий день на шлюпе, поставленном под прицел береговых батарей, начался военный суд.

Судили тридцать матросов. Шестерых приговорили к смертной казни, остальных к наказанию плетьми. Двух из осужденных матросов — Чипмана и Джемса — казнили на «Септре». Эшафоты соорудили на баке, на крамболах — специальных широких досках, куда укладывают якоря после подъема. С концов нижней фока-реи протянули веревки с петлями на концах. Осужденных доставили на шлюпке под караулом и заперли в капитанской каюте. Потом к ним прошел пастор и исповедовал осужденных.

В 11 часов по сигналу адмиральской пушки, на всех кораблях одновременно, матросов казнили. Тела их в тот же день свезли на берег и похоронили. Чрезвычайная тишина царила в этот день на всех палубах и в каютах.

* * *

Прошли Рождественские праздники 1798 года. Корабли эскадры, сменяя друг друга, уходили на патрульную службу, но «Септр» оставался в бухте. Корпус его дал сильную течь, и адмирал не хотел рисковать кораблем. Воспользовавшись стоянкой, Лисянский съехал на берег. Последнее время чувствовал себя неважно: побаливала голова, что-то тянуло под ложечкой. Устроившись в гостинице, он каждый день отправлялся осматривать окрестности, где водились разные диковинки — гигантские птицы страусы, маленькие «сахарные» птички и «секретари». Разъезжал он по соседним фермам и плантациям в «вагонах» — огромных фургонах без рессор, крытых парусиной. Побывал он и в центре Капской колонии — Капштадте, но больше всего его привлекали виноградные и фруктовые плантации. Благоприятный климат позволял без особых затрат собирать богатейшие урожаи. Один из плантаторов — некий Руссо — производил больше 130 бочек превосходного вина «мускатель».

Приметил Лисянский — деньги колонистам достаются без больших усилий, «…ежели мысовский житель не приобретет денег, так он верно спит». Вторая сторона жизни, неприглядная, высвечивала во всей своей наготе: рабство. Белые колонисты время от времени устраивали облавы на негритянские поселки. «Узнавши жилища бедных дикарей, оные окружают ночью, когда от испуга ружейных выстрелов сии несчастные бросятся из шалашей своих, то тогда, убивая взрослых, берут в плен молодых, которые остаются навеки их невольниками».

«После сего рассказчик мой, — записал Лисянский, — велел привести в горницу большого мальчика и сказал, что при взятии его убито было до шестидесяти его взрослых соотичей. Какое варварство!»

Но среди обитателей мыса Доброй Надежды Лисянский отыскивал и добропорядочных людей. Как-то в Капштадте он встретил путешествующего немца Беккера, который рассказал ему о своих встречах с известными исследователями Южной Африки Левельяном и Гордоном.

Однажды на берег сошел англичанин Джонс. Он участвовал в экспедиции Броугтона, посланной Адмиралтейством с указаниями капитану Ванкуверу, совершавшему кругосветное путешествие.

— Два года мы бороздили океан, сэр, но так и не встретили Ванкувера. И лишь потом узнали, что мы разминулись с ним.

Февральским утром в комнату Лисянского постучали. Вошел пожилой, изможденный человек, с загорелыми до черноты лицом и руками он походил на мулата. Одежда его была сильно поношена.

— Позвольте, сударь, войти? — спросил он на чистом русском языке и тут же отрекомендовался: — Лебедев Герасим Степанович.

— Конечно, присаживайтесь, пожалуйста, — удивленно обрадовался Лисянский соотечественнику.

С блуждающим, истомленным взглядом, несколько странный, как показалось Лисянскому, посетитель выглядел очень усталым.

— Я только что прибыл из Калькутты, сударь, и имею честь передать вам поклон от господина Крузенштерна.

— Как, вы видели Крузенштерна? — изумленно воскликнул Лисянский.

— Не только видел, но и много беседовал, — ответил, устало улыбнувшись, Лебедев, — он пришел в Калькутту на фрегате «Луазо», находится в добром здравии и посылает вам привет.

Слушая посетителя, Лисянский с любопытством разглядывал его, стараясь понять, как он попал в Индию. Словно угадав его мысли, Лебедев начал рассказывать о себе:

— Вы, конечно, задаетесь вопросом, откуда взялся сей чудак и что он делал в Индии? Поясню, сударь. Сам я по профессии певец и немного пишущий человек. Тринадцать лет тому назад, странствуя по Европе и зарабатывая на пропитание пением, я получил от одного богатого англичанина предложение отправиться с ним в путешествие в Индию. Будучи по натуре человеком любознательным, я с удовольствием согласился и вскоре оказался в Индии, где и обосновался в Мадрасе.

Лебедева, видимо, мучила жажда. Взяв графин со столика, он отпил вина и продолжил рассказ:

— Познакомившись с коренными языками Индии, увлекся их звучанием и посвятил долгие годы изучению индийских наречий…

К сожалению, пытливость русского следопыта встретила отчужденно-завистливое отношение к нему чиновников Ост-Индской компании. Они всячески надсмехались и третировали Лебедева.

— И вот теперь, сударь, я без копейки денег спешу в Лондон к их сиятельству графу Воронцову. Авось, у него найду защиту.

Проводив неожиданного посетителя, Лисянский записал свои впечатления: «Сего дня адресовался ко мне господин Лебедев, российский музыкант, который пробыл несколько лет в Индии и теперь возвращается в Европу. Я весьма от него был рад услышать, что господин Крузенштерн прибыл благополучно в Калькутту и проводит там время довольно весело. Что же касается до самого Лебедева, то мне не трудно было в несколько часов разговора узнать, что это один из тех характеров, которые немогши жить в своем отечестве от распутства, таскаются по свету, не делая ни малейшей чести нации, к которой принадлежат; коротко сказать, он от долгов уехал из Европы и точно в таком же положении оставил Индию».

Увы, на этот раз Лисянский ошибся. Герасим Лебедев являлся далеко не заурядной личностью, несмотря на все странности его характера.

* * *

В конце октября 1798 года в каюте Баскакова, переведенного летом на «Резонабль», неожиданно появился Лисянский.

— Ну, Михайло Иванович, вот мы и расстаемся. Уходим завтра, братец мой, в Индию. Там заваруха начинается с индусами. На «Септр» грузят полк солдат и драгун.

— Вот незадача, — досадливо ответил Баскаков. Он уже привык за время совместной стоянки свободные часы проводить с приятелем на берегу. Как-никак единственный товарищ-россиянин в этих краях.

— Попробуй сходи к адмиралу, может, перепишет тебя на «Септр», — посоветовал Лисянский.

Еще в конце прошлого года Прингля сменил адмирал Кристьен, и за все месяцы офицеры ни разу с ним не общались.

Баскаков вернулся от него удрученный и с кислым видом объявил:

— Адмирал наотрез отказал. Здесь служба, говорит, а не пансион девиц.

— Прощай, брат, не горюй, что поделаешь, — успокаивал его Лисянский, — быть может, так и должно. У англичан с офицерами сейчас туго, не токмо с флотскими, но и с сухопутными.

Индия всегда сверкала жемчужиной в английской короне. Теперь там положение резко обострилось. В свое время Ост-Индская компания исподволь подмяла под себя сотню больших и малых индийских князьков, повязав их кабальными договорами. Компания смещала неугодных властителей, присваивала, попросту захватывала все больше земель, устанавливала всюду колониальные порядки. Но среди вассалов встречались и непокорные. Одним из самых главных врагов был правитель южноиндийского княжества Майсора — Типу-султан. Сын знаменитого полководца Хайдера-Али посвятил всю свою жизнь борьбе против владычества англичан. Типу имел отличные войска, пытался создать мануфактуры наподобие европейских. Он хотел объединить и возродить Индийскую империю времен Акбара. Этот человек был бельмом для Ост-Индии, его следовало убрать. Семь лет назад Типу потерпел поражение, но нынче он опять стал сильным, кроме того, несколько лет султану Майсоры помогали соперники Англии — французы. В армии Типу находились даже небольшие отряды французов. Англичане торопились разделаться с непокорным султаном. Полгода назад в Египте высадились войска Наполеона, перед новым 1799 годом они перешли Суэцкий перешеек и двинулись в Сирию. Франция грозила дотянуться наконец-то до далекой, но столь желанной Индии.

Едва «Септр» отдал якорь на рейде Мадраса, на его борт ловко взобрался полуголый индус и, разыскав капитана, передал ему инструкцию коменданта — на борт никого не принимать и на берег никого не пускать. Власти опасались тайных французских агентов.

Лисянский облокотился о фальшборт. Вечерние сумерки постепенно скрадывали береговую черту уютной мадрасской бухты. Один за другим вспыхивали огоньки на набережной, укрытой густыми кронами деревьев. Дальше проглядывали башни, подобные минаретам, холмы, покрытые лесом.

«Ост-Индия, а почему, собственно, восточная? — подумал Лисянский, — это и есть натуральная Индия. Что знаем мы о ней? Она таит в себе сказочные сокровища, ею правят магараджи, люди исповедовают таинственные культы и следуют непривычным для европейцев обычаям…»

Только на следующий день он съехал на берег вместе с капитаном. Не успели они устроиться в гостинице, как к ним, без приглашения, повалили один за другим сапожники, купцы, портные, предлагали разные товары и безделушки. На смену им появились танцовщицы, «девочки молодые и весьма красивые»…

Наутро Лисянский нанес визиты генерал-губернатору Индии лорду Морнингтону и мадрасскому губернатору лорду Клайву. Русский офицер произвел отрадное впечатление. Незаурядный ум, любознательность, живой характер располагали к общению.

— Рекомендую для полного знакомства с местным обществом побывать у здешнего монарха, навваба аркотского, — посоветовал лорд Клайв, — доступ к нему ограничен, но я дам вам своего адъютанта, он все устроит.

На третий день адъютант пригласил Лисянского к наввабу. Монарх одного из крупных южно индийских государств Карнатика вел расточительный и легкомысленный образ жизни и давно стал заложником Ост-Индской компании. В обмен на крупные займы он раздавал компании земельные участки, право собирать налоги с его обширных владений. Незадачливый властитель, запутавшись в сетях дельцов, полностью от них зависел, жил в Мадрасе по-прежнему в роскоши, но под бдительным надзором англичан.

Миновав многочисленную стражу, Лисянский в сопровождении адъютанта поднялся по широкой мраморной лестнице во дворец навваба. Они прошли по многочисленным покоям, убранным дорогими коврами, изделиями из золота и драгоценных камней. На каждом шагу встречались телохранители, слуги, придворные, музыканты, фигляры. Вокруг благоухали цветы, журчали струйки фонтанов.

На низкой тахте, утопая в шелку и парче, сидел невзрачный, сморщенный, дряхлый старик. Лицо властелина выглядело безразличным, и довольно глупая улыбка сопровождала каждое его слово. Говорил он, однако, довольно сносно по-английски. Узнав, что Лисянский из России, он встрепенулся и спросил:

— Что заставило вас пуститься в столь далекое странствие?

— Стремление познать жизнь людей разных стран, — ответил Лисянский, — увидеть своими глазами природу в натуре на всех континентах…

Навваб вначале слушал, но спустя несколько минут глаза его потускнели, прикрылись, и он погрузился в дремоту.

Улыбаясь, адъютант сделал знак, и они встали, чтобы откланяться. Навваб встрепенулся, жестом попросил задержаться и хлопнул в ладоши. Подбежавшему слуге он приказал снять со стены булатную саблю и торжественно вручил ее русскому офицеру.

Возвращаясь через многочисленную анфиладу комнат и залов, Лисянскому пришла мысль, что «не всякому можно видеть сего человека, ибо он содержится под стражей у англичан, караул содержится для осторожности, а управляет владением губернатор».

Прощаясь, навваб пригласил русского офицера на большой праздник — свадьбу сына.

На торжество собралось много гостей — индийских принцев, вельмож, английских чиновников и офицеров. Последним под звуки фанфар на богато убранном белом слоне прибыл генерал-губернатор Индии. Следом слуги-индусы несли в раззолоченных палантинах лорда Клайва и высоких чинов английской администрации. Навваб встретил их у входа, и началось празднество. Звучала непривычная восточная музыка, сверкал фейерверк, раздались пушечные салюты в честь новобрачных. Всюду сверкали бриллианты, рубины, изумруды — на одеждах, головных уборах, на оружии и даже на чувяках навваба. Столы ломились от обильных и изысканных угощений. Пленительные танцовщицы непрерывно кружились в искрометных танцах.

«Пожалуй, европейцы здесь живут в удивительной роскоши», — размышлял Лисянский, глядя на блеск торжества…

Благодушное его настроение неожиданно прервалось. Лисянского на следующий день известили: «Септр» скоро отправится в Бомбей.

— Лорд Морнингтон намерен начать наступление на Майсорского владетеля Типу, — объяснил Лисянскому капитан Эдвардс, — он предусматривает ударить на него с двух сторон. Нам предписано принять восемьдесят четвертую бригаду и перевезти ее в Бомбей. Там же мы сможем встать в док для ремонта.

17 января «Септр» с десантом вышел в море. Встретив эскадру адмирала Рейнира, блокировавшую Майсорские порты, корабль направился в Бомбей. Выгрузив войска, «Септр» встал в док, а Лисянский вместе с офицерами поселился в большом доме на берегу.

Бомбейские правители жили более скромно, чем их мадрасские соотечественники. Кроме индусов здесь проживало много парсов, выходцев из далекого Ирана, не пожелавших после арабского нашествия принять ислам.

Настроение в городе тоже отличалось тревожным ожиданием исхода начавшейся войны. Мало кто сомневался в победе англичан, во много раз превосходящих армию Типу-султана и числом, и особенно вооружением. Некоторые офицеры корабля отправились с войсками, ходили слухи, что на войне можно сказочно обогатиться.

Однажды капитан Эдвардс предложил Лисянскому:

— Наш корабль пока стоит в доке, сэр. Я заметил, вы отлично командуете матросами. Есть возможность проявить себя в настоящем деле. Мой приятель, командир полка, предлагает вам поступить к нему на службу. Скоро предстоят решительные схватки с майсорскими войсками. — Эдвардс изучающе посмотрел на Лисянского. — К тому же вы получите кучу денег, подумайте, сэр.

Лисянскому не было необходимости размышлять по этому поводу, у него давно сложился определенный взгляд на действия англичан в Ост-Индии.

— Благодарю за предложение, сэр, однако не считаю для себя возможным участвовать в сем предприятии. Сие дело сугубо внутреннее, великобританское.

Юрий Федорович не договаривал. Он давно в душе осуждал: «Такое действие англичан несправедливо».

Он продолжал бродить по бомбейским улицам и окрестностям, убеждаясь с каждым днем, что настроение жителей становилось все более тревожным.

Вскоре пришло предписание из Англии — готовиться к блокаде Красного моря, Бонапарт занял Суэц и собирает на побережье Красного моря флотилию. Французы подтягивали войска в помощь Типу-султану. Но «кажется, сие будет весьма поздно», — заключил Лисянский.

С театра военных действий приходили сообщения о поражениях войск султана. Видимо, дни его были сочтены. Оставаться в Бомбее среди военной истерии становилось тягостно.

Не раз Лисянский слышал от англичан о Новой Голландии — новой Британской колонии на юге Индийского океана. Как раз небольшое военное судно отправлялось туда для описания побережья. Он обратился за содействием к адмиралу. Обычно англичане неохотно допускали иностранцев в свои новые владения, но адмирал разрешил. Русский офицер производил благоприятное впечатление и по отзывам капитана Эдвардса отличается большой пытливостью, а кроме того, в совершенстве владеет английским. Однако события круто изменились.

Накануне отплытия в Австралию пришло письмо из Лондона. «Мая 1-го получил письмо от графа Семена Романовича Воронцова, в котором он поздравил меня с производством в капитан-лейтенанты и советовал как можно скорее возвратиться в Россию», — записал Юрий в журнале.

Весточка, с одной стороны, обрадовала, не каждый день очередным чином жалуют, но в то же время и настораживала. Уже месяц-другой в газетах мелькали сообщения о натянутых отношениях с Россией, а совет посла походил на приказание. Пришлось расстаться с мечтой побывать в незнакомой Австралии. «Итак, боясь дабы не навести на себя гнева начальства, нашел за нужное оставить все свои будущие виды, а повиноваться наставлениям посла, почему того же дня нанял место на купеческом корабле «Лоялисте» до Англии, который вскоре должен туда отправиться. Адмирал Рейнир было предлагал мне ехать на пакетботе в Персидский залив, а оттуда с его бумагами отправиться в Алеппо, уверяя, что с последнего порта мне легко достигнуть будет Европы. Однако я предпринять того не согласился на счет военных обстоятельств и дабы не потерять редкостей, которые приобрел с немалыми трудами в прошедшие семь лет».

Лисянский — следопыт, дорожит своими драгоценностями: океанскими раковинами и кораллами, утварью и оружием, собранными за семь лет скитаний по морям и океанам.

Расставаясь с Индией, он невольно вспоминает мыс Доброй Надежды и красоты Южной Африки, на прощанье любуется экзотикой Бомбея. Прелести природы не укрывают от его взора людские беды простого подневольного народа. «Что в Капштадте, что здесь, в Мадрасе и Бомбее, — размышляет он, — всюду пришельцы, невзирая на страдания и бедствия местного населения, ищут прибыли поболее и утопают в роскоши».

Купеческий бриг несколько задержался в Бомбее. В пути все время дули противные ветры, из-за чего бриг неделями не выходил в море и только глубокой осенью 1798 года прибыл в Англию.

В посольстве Лисянский почувствовал, что отношения с Англией стали натянутыми. Но зимовать ему пришлось в Лондоне.

— Ввиду позднего времени, холода в Финском заливе вот-вот появится шуга[36], и он замерзнет, — сказал Воронцов, — оставайтесь на зиму здесь.

Оказалось, что Крузенштерн и Баскаков осенью успели уехать в Петербург. Свободного времени хватало, и Лисянский целыми днями проводил его за чтением. Он прочитал все о путешествиях Кука и Бугенвиля, узнал о таинственном исчезновении экспедиции Лаперуза и смерти посланного на его поиски адмирала д’Антркасто. Все они из Европы направились на Восток. Невольно приходила на ум несостоявшаяся экспедиция Муловского, вспомнились рассказы Гревенса, теплилась надежда испробовать себя и отправиться на поиски неизведанных земель. Как-то в разговоре с Воронцовым высказал свои замыслы. Тот скептически усмехнулся:

— Сие, милостивый государь, не для нас, россиян. Кругом света плавать под силу английским капитанам, французам, другим европейцам. — Посол помолчал и добавил: — Кроме прочего, такой вояж требует большого капитала, у нас же, видимо, таких средств нет.

При разговоре присутствовал протоиерей Смирнов. Когда они вышли от Воронцова, он пригласил, как обычно, Лисянского к себе на чашку чая. В беседе обнадежил:

— Ежели у вас намерения серьезные, Юрий Федорович, советую в Петербурге отыскать правление новой Российско-Американской компании. Оно прошлым летом указом царя-самодержца нашего утверждено.

Лисянский ничего не слышал о компании.

— Сие вы достоверно знаете?

— Видите ли, по поручению графа через мои руки много документов в переписке посольской проходит. Бумаг-то много, в Петербурге борзописцев хватает, — они оба улыбнулись. — Но не токмо бумаги. Доверенные люди из компании бывают в Лондоне, суда покупают купеческие, снаряжение для них. Деньгами богата компания.

— Кто же там предводительствует, Яков Иванович?

— Насколько мне известно, первенствующий директор компании Булдаков Михайло Матвеевич, зять покойного Шелихова Григорья, — перекрестился Смирнов.

— Печальная весть, а я и не слыхал о его кончине, — вздохнул Лисянский, — царство ему небесное…

— Однако, по слухам, — помолчав, сказал Смирнов, — всеми делами компании заправляет другой зять Шелихова, действительный статский советник Николай Резанов…

Владельцы лондонских книжных лавок в ту зиму приметили завсегдатая, заезжего симпатичного морского офицера. Каждую неделю он непременно заходил к ним, подолгу листая книги. Всегда спрашивал описания морских путешествий. Однажды он нашел то, о чем спрашивал давно у букинистов, — книгу Джона Клерка «Опыт морской тактики». Он не встречал ее с тех пор, как расстался с Робертом Мурреем в Вест-Индии.

— Эта книга, сэр, стоит дорого, — предупредил книготорговец, — тираж ее невелик, а спрос большой.

Лисянский не пожалел, что истратил несколько гиней. Солидный фолиант с десятками схем он одолел за две недели. Разбирая различные атакующие варианты, выдвинутые Клерком, Лисянский невольно вспоминал и восстанавливал в памяти эпизоды войны со шведами десятилетней давности.

«Возле Гогланда Грейг не завершил виктории разгромом шведов. Его не поняли командиры, — размышлял Лисянский. — В Эландском сражении шведы были на ветре, однако и они, и Чичагов мельтешили и были рады, что обошлось без потерь. Клерк же рекомендует в таких случаях атаковать решительно».

По мере чтения книги в памяти чередой проходили панорамы схваток на Балтике: «В Ревеле Чичагов успешно отбился от шведов, стоя на якоре, но не преследовал их. Под Выборгом тот же Чичагов явно упустил шведов…»

И всюду небрежение или недосмотр от недостатка единого образа мысли и взаимного понимания…

Правда, он помнил и рассказы Круза о Чесменском сражении, слыхал в свое время об успехах Черноморской эскадры, но там действовали незаурядные адмиралы, а успех должен сопутствовать отечественному флоту всегда. Есть о чем поразмыслить, быть может, как раз и недостает анализа, сделанного славным Клерком?

В другой раз ему повезло, купил четыре тома дневниковых записей Лаперуза. Несмотря на войну, через нейтральные страны лондонские книготорговцы регулярно снабжались парижскими изданиями. Не выясненное до сих пор исчезновение экспедиции Лаперуза наводило на размышления своей таинственностью, волновало многих в Европе, лишний раз напоминало о превратностях судеб моряков.