В Русскую Америку

В Русскую Америку

Едва стали на якоря, в Кронштадт наведался император напутствовать экспедицию перед отправлением в плавание.

После долгого ожидания задул наконец попутный ветер. 7 августа[38] оба шлюпа выбирали якоря. На борт «Невы» поднялся адмирал Петр Ханыков. «Сделал нам честь своим посещением, — заметил Лисянский, — и вместо отца благословил меня на дорогу по старинному русскому обычаю с хлебом и солью». Приказчик Российско-Американской компании Коробицын увидел на пристани сотни кронштадтцев, а на шлюпе «поставлены были все матросы по вантам и кричали трижды «ура!..».

— Паруса ставить! По марсам! — скомандовал Лисянский.

Боцман Петр Русаков быстро отрепетовал команду. Мичмана стояли у мачт, следя за действиями матросов и посматривая на шканцы.

— На марса фалах! Марса фалы подымай! — раздался голос капитана.

Не прошло и трех минут, как на мачтах распустились паруса, посвежевший ветер расправил их, и шлюп, набирая ход, устремился на запад.

Убедившись, что экспедиция вышла в море, Ханыков, как положено, отрапортовал начальству.

Из письма главного командира Кронштадтского порта адмирала П. И. Ханыкова товарищу министра морских сил вице-адмиралу П. В. Чичагову об отплытии из Кронштадта кораблей «Нева» и «Надежда»:

«Милостивый государь Павел Васильевич.

Суда Российско-Американской компании «Надежда» и «Нева» сего числа поутру в 10 часов снялись с якоря и отправились с Кронштадтского рейда в море благополучно, а в час пополудни уже из виду закрываются.

С истинным моим к вам почтением и преданностью, милостивый государь, вашего превосходительства покорный и верный слуга.

Петр Ханыков».

Отправляясь в плавание, капитан любого судна должен предусмотреть многое — начиная с исправности корпуса судна с мачтами, снастями, парусами, якорными и множеством других устройств и кончая запасом воды, провизии для экипажа. Он обязан иметь добротные пособия по кораблевождению, выверенные мореходные инструменты для определения места судна — компасы, секстаны, хронометры и уметь безошибочно с ними работать. И главная забота командира — иметь надежный экипаж, умелый, сплоченный и, конечно, здоровый духом и телом.

Еще прежде не однажды размышлял Лисянский о превратности морской службы. Подчас не штормы и шквалы приносили беду кораблям, а разлады среди подчиненных, вражда и недоверие друг к другу. Отбирая людей в экипаж, он интуитивно старался взять людей не только ловких и умелых, но и душой открытых, дружелюбных, незлобных.

С офицерами, унтер-офицерами, квартирмейстерами было проще. Они были на виду по месту прежней службы, о них уже были суждения товарищей и командиров.

Матросы — другое дело. Вчерашние рекруты из крепостных, русаки и татарчонки, молодые и в годах, каковы они? Следовало с первых шагов завоевать их доверие, а для этого прежде всего нужно общение с подчиненными.

На первую вахту заступил лейтенант Павел Арбузов. Накануне выхода Лисянский назначил его старшим из лейтенантов и, соответственно, главным, первым лицом в кают-компании, месте ежедневного общения офицеров и пассажиров.

«Нева» устойчиво держалась на курсе, и командир придирчиво осматривал поставленные паруса, проверял порядок на верхней палубе, обошел корабль и приказал собрать команду на шканцах, за исключением вахты.

— Не забудьте пригласить всех пассажиров, — передал он Арбузову.

— Вам ведомо, что нынче мы отправились в путешествие кругом света, которое до нас россияне не совершали, — начал Лисянский, всматриваясь в каждого из собравшихся. Впереди стояли офицеры, подштурман Федул Мальцов, доктор Либанд, подлекарь Алексей Мутовкин. Рядом иеромонах Гедеон, Коробицын и два креола. За ними полукругом расположились матросы.

— Столь дальнее путешествие, — продолжал командир, — сопряжено с великими трудностями и, как всякая служба на море, требует кроме выучки и сноровки великого содружества каждого из нас. Товарищеская помощь быть должна не токмо на марсах и салингах, айв кубриках ваших в часы досуга. Надлежит вам соблюдать чистоту и порядок в палубах и всех помещениях. Главнейшее прошу помнить — неукоснительно и быстро исполнять команды и быть послушными во всем начальникам. Надеюсь, как и прежде, линьки нам не потребны.

Матросы, ухмыляясь, переглядывались. За два месяца на «Неве» ни разу они не видели в руках унтер-офицеров или боцмана линьки.

Многообразна корабельная жизнь в походе. Стужа северных широт сменяется жарой тропиков, дни — ночью. Безмолвие штилей и невообразимый рев штормового океана сопровождают корабль долгие месяцы. Среда обитания корабля необычайно динамична, а сам он подобен жизнеспособному организму: корпус судна с мачтами, парусами, снастями напоминает туловище. «Предивное создание рук и ума человеческого — корабль! — говорили в старину архангельские поморы. — Парусами причастен веянию ветра, телом — движению воды». Людей, дающих жизнь судну, — экипаж, можно сравнить с сердцем, нервами и душой корабля.

Забота о здоровье матросов тревожит командира в первую очередь. Обычно в дальних плаваниях матросы разделены на две вахты из-за нехватки людей. Это сильно изматывает организм, сбивает ритм жизни, питания, отдых. Сумев хорошо натренировать команду, Лисянский одним из первых приказов разбил матросов, так же как и офицеров, на три вахты. Кроме того, он приказал офицерам заставлять матросов, свободных от вахты, как можно больше двигаться, чтобы избежать болезней. «Движение для команды столько же нужно, как и покой, и для того господам вахтенным и стараться занять людей подвахтенных во время дня таким образом, чтоб ни одному не оставалось времени для сна, а ночью их не тревожить без самоважнейших обстоятельств» — сказано в этом приказе.

Лисянский не зря беспокоился о взаимной выручке. Через неделю рано утром на видимости острова Готланд после побудки услышал Коробицын тревожный крик:

— Человек за бортом!

Через минуту-другую шлюп привелся к ветру, лег в дрейф. Спустили шлюпку, однако упавшего не нашли. Им оказался матрос Усов — крепыш, отменный пловец.

— Он раньше всех поднялся, — рассказывал боцман, — начал приборку палубы. Взял ведро и вылез на бизань-руслень. Я как раз швабры доставал из рундука. Вдруг слышу крик. Смотрю, падает Усов вниз головой, ударился о воду. Видимо, черпая воду, поскользнулся и замертво зашибся о воду, — боцман снял фуражку, перекрестился, — царство ему небесное.

В кубрике перед иконой Николая Чудотворца зажгли свечи, а на вечерней молитве Гедеон помянул усопшего матроса.

Во время стоянки в Копенгагене «Надежда» приняла двух пассажиров из Германии — ботаника Тилезиуса фон Тиленау и доктора медицины Лангсдорфа, а между тем в плавание просились двое русских юношей-студентов Петербургского университета, и компания хотела их направить, но Крузенштерн предпочел иностранцев.

После стоянки в Копенгагене шлюпы благополучно миновали проливы и вышли в Северное море. Первый день прошел спокойно. Поужинав, Коробицын, как всегда, записал в тетрадь события за день и, следуя примеру Гедеона, пораньше лег отдохнуть…

Сон его и прервал разыгравшийся шторм. В кромешной тьме приказчик нащупал спички и зажег свечу. С верхней полки свешивалась рука безмятежно храпевшего иеромонаха. Колебался в такт качке массивный серебряный крест с цепочкой, висевшей на переборке. На полу валялась одежда, туда-сюда двигались сапоги. Вверху на палубе раздался топот матросских сапог.

«Никак что-то стряслось», — подумал Коробицын.

Он кое-как оделся, потушил свечу, вышел в полутемный коридор и столкнулся с доктором Морицем Либандом.

— Вы не знаете, что там творится? — спросил заспанным голосом доктор, показывая на выход. — Третий час ночи, но мне кажется, весь экипаж на ногах.

Коробицын пожал плечами. В это время очередной шквал накренил судно, и Коробицын, отталкиваясь от переборки, двинулся к выходу. Едва он вышел на палубу, как сверху обрушились потоки ливня. Не успел присмотреться в кромешной тьме, как мимо, сметая все на пути, прокатился по палубе огромный водяной вал. Кругом чернела пропасть — небо, сплошь затянутое тучами, сомкнулось воедино с водной стихией, бушующей за бортом. Потому казались странными светлячки фонарей, подвешенных на концах рей, описывавших в темноте дуги в такт качке. Оказалось, это командир приказал зажечь их для показания своего места «Надежде».

— Спаси и помилуй, господи! — Рядом с Коробицыным выросла фигура Гедеона с взлохмаченной бородой. Мимо них пробежали двое матросов, и только теперь Коробицын едва разглядел на нижней рее бизань-мачты матросов. Стоя на пертах, перевесившись через реи, они подвязывали к ним сезнями паруса, предварительно подтянутые горденями и гитовыми.

— Господа, советую вам спуститься в каюту, — раздался в темноте голос Повалишина, — неровен час смоет за борт или зашибет.

— Нет уж, родимый, — ответил Гедеон, — помирать, так вместе и на воле, а не в спертом духу.

— Дозвольте нам полюбоваться искусными матросами, — в тон Гедеону произнес Коробицын, и они вместе с доктором Либандом простояли до рассвета на шканцах, изредка спускаясь обсохнуть в каюту.

На рассвете паруса наконец подобрали, качка, несмотря на продолжающийся шторм, заметно уменьшилась. Неподалеку лежал в дрейфе купеческий бриг с изодранными парусами.

Осмотрев горизонт, Лисянский, убедившись, что «Надежда» исчезла из вида, вызвал Калинина:

— Определитесь и дайте курс к Фальмуту. Там назначено место встречи на случай разлучения с «Надеждой».

Навстречу то и дело попадались купеческие суда с поломанными мачтами и порванными парусами. Спустя два дня у берегов Англии от встречного фрегата узнали, что во время шторма в Ла-Манше погибло несколько судов.

В полдень 26 сентября «Нева» стала на якорь в Фальмутской гавани, а на третий день неподалеку бросила якорь и «Надежда».

Шлюпу Крузенштерна не повезло — штормовые волны ослабили крепления обшивки, появилась течь почти по всей ватерлинии. Пришлось поневоле заняться ремонтом.

* * *

Переход до Канарских островов прошел без особых приключений. На рассвете 19 октября показался остров Тенериф. Лисянский раньше, десять лет назад, проходил мимо Тенерифе, но густые туманы скрывали остров и его четырехкилометровую гору. И теперь вершина этой высоченной горы Пик скрывалась в тумане. Спустя час-другой мгла рассеялась, и, разглядывая в подзорную трубу медленно поднимающиеся из воды очертания Пика, Лисянский попросил стоявшего рядом штурмана:

— Данила Васильевич, распорядитесь принести английский атлас, купленный в Лондоне.

Развернув альбом, он несколько раз вскидывал подзорную трубу и сличал с видом Тенерифе в альбоме.

— Взгляните, господа, — обратился он наконец к вахтенному, мичману Коведяеву и Калинину, — сколь отлично то, что мы видим, от рисунка в атласе.

Присмотревшись, оба офицера удивились наблюдательности командира.

Неожиданно с «Невой» сблизился французский корсар «Эжипсьен». Он приготовился к сражению, приняв «Неву» за английский фрегат, но, увидев русский флаг, отошел в сторону. В полдень 20 октября оба шлюпа прибыли на рейд главного города острова — Санта-Крус. Резанов, оба командира шлюпов съехали на берег и нанесли визит губернатору маркизу Кагигалу.

— Мы рады видеть впервые русский флаг в нашей гавани, — радушно приветствовал губернатор капитанов.

Его приветливость отчасти объяснялась полученным только что королевским повелением — принять как можно лучше русских моряков.

Пользуясь расположением губернатора, капитаны заказали местным купцам съестные припасы, вино для команды на предстоящее длительное плавание. Один из коммерсантов, Армстронг, взялся снабдить россиян всем необходимым. Офицеры скоро стали желанными гостями в его доме, а Резанов поселился у него. Армстронг пригласил желающих осмотреть город и окрестности. Мичман Берх, Коробицын, Лангсдорф уехали в соседнее селение Лагону. Сравнительно небольшой город Санта-Крус выглядел с моря привлекательно.

Опрятные двух- и трехэтажные каменные дома, чистые улицы, три небольшие крепости живописно расположились у подножия гор, окаймлявших бухту. Правда, Лисянский сразу заметил, что «нижнее сословие живет весьма бедно». С выходом из Кронштадта он, как и задумал, в свободные часы записывал основные и примечательные, по его мнению, события и происшествия. Осматривать город он пошел вместе с Повалишиным, Коведяевым и Калининым. В провожатые губернатор дал коменданта крепости Сан-Христобаль. К ним присоединились офицеры с «Надежды» — лейтенант Головачев и мичман Беллинсгаузен. Комендант повел их сначала в небольшие крепости Сан-Педро и Сан-Рафаэль, прикрывавшие город с флангов. В третьей крепости Сан-Христобаль они задержались.

Старинная испанская колония не приносила большого дохода метрополии, но являлась ключевой позицией на пути из Европы в Америку. Не раз в минувшие войны Санта-Крус подвергался внезапным нападениям противников Испании.

Показав батарею из семи орудий, комендант сказал:

— Быть может, кто-то из вас знает имя английского контр-адмирала Нельсона, — и искоса посмотрел на офицеров.

Лисянский утвердительно кивнул:

— Мне приходилось слыхать о нем в Вест-Индии, а затем после успеха англичан у Сан-Висенти…

— Да, вы правы. Он прославился впервые после Сан-Висенти, а затем у Абукира. — Комендант сделал паузу и повернулся, указывая на бухту: — Сразу после Сан-Висенти Нельсон пришел на этот рейд с целью захватить Санта-Крус. Но мы успешно отбили первую атаку англичан на Сан-Христобаль. Тогда, — продолжал испанец, — Нельсон второй раз ночью высадил десант и сам повел в атаку своих матросов. Однако наши часовые вовремя обнаружили англичан и открыли огонь из орудий и мушкетов. Один из метких выстрелов раздробил руку адмирала, и его отряд отступил. В этом сражении Нельсон потерял свою правую руку и потерпел поражение…

Комендант спустился с моряками к берегу.

— Вот здесь ранило Нельсона. — Офицер переменил тон и добродушно закончил: — На этом же месте восемнадцать лет назад высадился знаменитый Лаперуз со своими спутниками. Мы снабдили его добрым вином на дорогу. — Офицер помолчал и грустно добавил: — Вы знаете его печальную судьбу. Он пропал без вести. До сих пор не могут отыскать его следы в океане, хотя Франция пообещала за это премию в миллион ливров.

На обратном пути Повалишин и Головачев разговорились и отстали. Они помнили друг друга по корпусу, а затем в одно время крейсировали в Северном море. Повалишин знал Головачева как толкового, бывалого офицера. Он успешно служил в Средиземном море, в эскадре адмирала Ушакова. Среди товарищей выделялся дружелюбием и скромностью.

— Неладно складывается у нас на «Надежде» взаимность капитана и Резанова, — огорченно рассказал Головачев. — Крузенштерн мнит себя во всем старше камергера, но сие, по-моему, не совсем верно. Как-никак по Табели о рангах Резанов дважды генерал и как статский советник и камергер. В конце концов на офицерах это отзывается неблагоприятно и может к худому привести…

Вечером в кают-компании за чаем ее обитатели, как обычно, делились впечатлениями от прогулок по городу.

Кроме офицеров и штурманов в кают-компании столовались доктор, иеромонах, приказчик и Павел Прощеных, креол с Аляски. Людям этим, совершенно разным по складу и нравам, возрасту и ремеслу, взглядам на жизнь, поневоле предстояло общаться друг с другом ежедневно, долгие месяцы монотонного плавания. Первое время, естественно, присматривались друг к другу, находили что-то общее, что-то неприемлемое, но в силу неотвратимости совместной жизни старались чем-то поступиться для общего блага, инстинктивно стремились быть благожелательными. Видимо, сказалась интуиция командира, подобравшего свой экипаж не только по выучке, но и по нравственным понятиям. Нередко он сам обедал в кают-компании — только здесь в обыденном житейском разговоре можно было узнать без прикрас и мнение о себе, и настроение подопечных…

Услыхав рассказ о Нельсоне, доктор Либанд пожалел, что остался на корабле.

— У вас еще будет время, — успокоил его Арбузов, — раньше чем послезавтра мы не уйдем отсюда. Советник Резанов о том объявил.

— Я слышал от Беллинсгаузена, будто господин советник утомился от выходок поручика Толстого, — заметил Коведяев.

— Кто же не знает в Петербурге сего ловеласа и кутилу, — ухмыльнулся Повалишин, — даром что он граф. А впрочем, советник мог того и не знать. Поручика взяли для вояжа в последние дни, вместо его двоюродного братца…

На другой день Лисянский зашел попрощаться с Армстронгом и его симпатичной женой-француженкой. Зная увлечение молодого русского офицера, она подарила ему несколько редких раковин с Ямайки. Еще раньше он захватил с острова осколки застывшей лавы, куски серы — решил собрать коллекцию.

«Миновав Канарские острова, мы оставили умеренный климат, — записал командир «Невы», — и едва скрылся за горизонтом Пик Тенерифе, духота воздуха сделалась весьма приметной. Я приказал давать команде виноградное вино, а иногда в грог мешать лимонный сок. Мы старались укрыться от зноя. Широкая парусина была развешена над шканцами. Я запретил матросам быть на солнце без нужды…»

В начале ноября шлюпы на траверзе островов Зеленого мыса определили поправки хронометров, а спустя десять дней потеряли северо-восточные ветры — пассаты. Началась полоса переменных ветров, с ежедневными дождями, шквалами, грозами, сопровождавшая мореплавателей до экватора.

26 ноября в 10 часов «Нева» по счислению перешла экватор. Определив в полдень точное время, Лисянский приказал в честь праздника поднять флаг, гюйс и вымпел.

— Всех наверх, — одновременно распорядился командир, — по вантам стоять! — Он повернулся к сияющему Коведяеву: — Федор Осипович, сближайтесь с «Надеждой» по корме.

«Надежда» тоже подняла флаги, на ванты проворно карабкались матросы. На шканцах в мундирах стояли офицеры, рядом унтер-офицеры и пассажиры. Лисянский кивнул Арбузову, и по его команде матросы троекратно крикнули: «Ура!» «Надежда» ответила тем же. На ее шканцах виднелись камергер Резанов со свитой, Крузенштерн с офицерами. Они приветливо помахивали руками…

Лисянский взял рупор:

— Поздравляю с прибытием в Южное полушарие! — Он взмахнул рукой.

— Ура! Ура! Ура! — вновь дружно прокричали матросы…

«Надежда» ответила салютом из 11 пушечных выстрелов.

На следующий день вся команда переоделась в парадные одежды, началась Божественная литургия с благодарственным молебном. На шканцах выстроились матросы и офицеры, вынесли ендовы с вином, разлили по кружкам и бокалам. Лисянский приказал поднять военный флаг.

— Нынче российские корабли впервые пересекают экватор, — обратился он к экипажу, — нам выпала эта честь. Так будем же верно служить вере нашей, царю и отечеству! За здравие монарха нашего, императора Александра Первого! Ура!

По случаю праздника по приказанию командира «на обед зажарили уток, сварили свежий суп с картофелем и зеленью», прибавив к этому «по бутылке портеру на каждых трех человек».

Когда все сели за праздничный стол, прогремел пушечный салют. До поздней ночи над просторами океана разносились то удалые, то грустные российские песни…

Праздники праздниками, но Лисянский не забывает своих юношеских мечтаний. И хотя эта экспедиция задумывалась компанией как «купеческая», с дипломатической миссией в Японию, командир «Невы» отправился в кругосветный вояж с твердым намерением не упускать ни одного дня без «желания быть полезным отечеству». Каких-либо инструкций или наставлений по научной части Лисянский не получал, но действует как подвижник и опытный мореплаватель.

При выходе в открытый океан, в плавании до Тенерифе и дальше к экватору, каждый день Лисянский производит наблюдения за ветром, температурой воздуха и воды, делает астрономические обсервации, с большой точностью определяет место корабля, его дрейф и подверженность течениям. Результаты наблюдений обобщает и анализирует, вспоминает и сопоставляет с некоторыми данными прежних плаваний, в частности на «Резонабле».

На другой день после пересечения экватора Лисянский обобщил свои первые наблюдения: «Мореплаватели, совершавшие путешествие вокруг света, тщательно занимались наблюдением морских течений. Будучи уверен, что такие наблюдения, наконец, когда-нибудь доведут нас до важных открытий, я с начала своего плавания начал брать дневную разность между вычислениями и наблюдениями, и поставил себе за правило в соответствующих местах этих записей помещать мои рассуждения. Со времени отплытия нашего от Канарских островов до прибытия в полосу переменных ветров или в северную широту 6° морское течение было направлено к югу и к западу. Потом оно переменило направление на северное и восточное и продолжалось до 1°34? с.ш., когда подул юго-восточный ветер. С этого времени морское течение устремилось большей частью к западу и продолжалось до самого экватора. Из взятых разностей между указанными переменами направления воды видно, что корабль «Нева» на всем упомянутом пространстве увлекло течением около градуса к югу и на столько же к западу».

Уже начальные результаты принесли успех. Русский моряк впервые в мировой практике обозначил в полосе затишья на экваторе в Атлантическом океане течение, идущее в восточном направлении. Этим открытием Лисянский фактически ввел в практику мореплавания и в географическую науку новаторскую идею об экваториальном противотечении. Его наблюдения впоследствии были не раз подтверждены, а затем и обоснованы теоретически, в том числе и отечественными учеными.

Спустя полмесяца на рассвете показался мыс Фрио — восточная оконечность Южной Америки. Произведя вычисления, Лисянский обнаружил расхождение с фактическим положением шлюпа. Он велел принести секстан и взял десяток высот солнца, а вечером произвел серию таких же наблюдений и определил поправки хронометра.

— Несомненно, кроме ветра тут поработало течение, объяснения которому нет ни у Кука, ни у Лаперуза, — пояснил он офицерам и записал в журнал: «Плавание от экватора было довольно поспешным — этому способствовало морское течение… Оно подвинуло корабль «Нева» на 62 мили к югу и на 75 миль к западу…»

Корабли спускались вдоль побережья к югу, направляясь к острову Святой Екатерины. Чем дальше уходили от экватора, тем переменчивей становилась погода, все чаще находили шквалы, гремели грозы. Однажды во второй половине дня ветер стих, далекие берега закрылись туманом, прогремел гром. Ожидая очередной шквал, Лисянский приказал убрать паруса. Через час налетел шквал, перешедший в сильный шторм. Стемнело, на вахту заступил мичман Василий Берх. «Нева» с зарифленными парусами лежала в дрейфе, оставаясь на ветре по отношению к «Надежде». Лисянский спустился выпить чаю. Задремав, он услышал тревожный топот ног.

— Ваше благородие, мичман просят срочно наверх! — позвал матрос.

Через минуту, выскочив на шканцы, Лисянский на мгновение оцепенел. В расстоянии трех-четырех саженей от борта раскачивалась громада «Надежды». Там раздавались команды, бегали матросы, отдавая снасти.

— Лево руль! Фок — на гитовы! — без промедления скомандовал Лисянский.

Находясь в дрейфе, на ветре, с полностью убранными парусами, «Нева» не имела какой-либо способности маневра. Принятые меры сделали единственно возможное — замедлили дрейф до минимума. Видимо, все это поняли на «Надежде», там успели поставить фор-стаксель и, медленно уваливаясь, отойти наконец-то от «Невы».

— Интересно, какой молодец стоит на вахте у Крузенштерна? — горячась, рассуждал Арбузов. — Надо же было проспать целый час, а то и больше и не заметить нашего дрейфа.

— Луна-то была как раз за тучами, — рассказывал Берх, — а главное, маневр во всех случаях обязана сделать «Надежда», и они явно опростоволосились.

— Слава богу, все кончилось счастливо, господа, — сказал Лисянский, — думаю, Иван Федорович сам разберется и найдет виноватого, а вас приглашаю в кают-компанию. Попросим наших вестовых самовар разжечь…

На рассвете 21 декабря шлюпы подошли к берегам Бразилии у острова Алвардо, а к вечеру стали на якорь у крепости Санта-Крус. На крепостных стенах с приближением русских судов появились португальские флаги, на борт «Невы» поднялся португальский офицер.

— Русская экспедиция? — удивился он. — Ваш флаг еще ни разу не посещал нашу гавань. Кстати, ваш корабль, — пояснил он Лисянскому, — стоит на том самом месте, где некогда бросила якорь «Буссоль» Лаперуза.

Когда офицер откланялся, Лисянский снял с полки томик записок Лаперуза. «Земли здесь, — записал на рейде Санта-Крус свои впечатления Лаперуз об острове Святой Екатерины в ноябре 1785 года, — плодородные, но чрезвычайно запущенные. Деревья великолепные, с ароматным запахом. И все-таки это бедная страна. В ней совершенно не развито ремесло, крестьяне ходят почти голые, в лохмотьях».

А вот французский мореплаватель хвалит местных жителей. «Следующий факт, — писал Лаперуз, — может дать некоторое понятие о том, как понимают здесь гостеприимство. Шлюпка с моего корабля, посланная за дровами в одну бухточку, была опрокинута волнами. Туземцы, помогавшие спасти эту шлюпку, уложили моих матросов к себе в постель, а сами легли спать на полу на циновках. Несколько дней спустя они привезли ко мне на корабль паруса, мачты, якорь, флаги с этой шлюпки, хотя все это могло бы им самим как нельзя более пригодиться».

Лисянский отложил книгу и вышел на палубу.

В десяти-двенадцати кабельтовых, в скупом свете факелов отсвечивали крепостные стены Санта-Круса. Вдалеке к югу мерцали редкие огоньки главного города острова.

«В двенадцать лет я был кадетом, когда 44-летний Лаперуз отправился кругом света, — подумал Юрий Федорович. — Теперь мне тридцать. Пока я иду по его следам; однако о судьбе этого отважного капитана до сей поры никто ничего не знает…»

С прибрежных склонов гор потянуло ночной прохладой. Командир перевел взгляд на противоположную сторону. Иссиня-черный сумрак ночного неба с мириадами звезд сливался в непроглядной дали с океаном. Сколько раз эта динамичная водная стихия, до сих пор неподвластная человеку, наводила его на житейские размышления. Обычно он начинал их издалека. «На суше человеку проще, но без океана трудно. Он кормит его, соединяет воедино материки и острова, дает шанс на будущее.

Люди в прошлом на континентах обустраивались по-разному, но жизнь их все равно была связана с землей…»

Моряки, чьей судьбой, как и у него, Лисянского, стало море, люди несколько иного склада.

Природой предназначено людям, как и всему живому на земле, трудиться. В этом смысл существования. Но и здесь есть различия. Одни живут не задумываясь, лишь бы как-нибудь заполнить отведенный природой срок.

Другие напоминают трудолюбивых пчел. Честно и добросовестно, иногда с великим мастерством работают они самозабвенно, всю жизнь без роздыха, не размышляя о конечной цели своих усилий.

Иные, как правило, тоже с недюжинными способностями, обладают неординарными взглядами на жизнь. Ими руководит настойчивая идея — принести пользу человечеству. Они-то и стремятся своим трудом внести посильную лепту в избранную область, способствуя поступательному движению общества.

Себя он причисляет к третьему «сословию».

Однако сама жизнь человеческая дает далеко не равные права и возможности каждому члену общества.

В утробе матери, еще не увидев света, одинаковые по физиологии и природе, люди уже разнятся между собой: по праву наследования титула или звания, богатства или вечного рабства и нищеты.

Первые появляются на свет правителями стран, повелителями народов или стоящими рядом с ними князьями, графами, баронами, маркизами.

К примеру, вспомнил Лисянский, по воле Екатерины II заслуги вице-адмирала Самуила Грейга были отмечены пожалованием его сыну, еще в утробе матери, офицерского звания мичмана. Или взять того же великого Беринга, царство им небесное, тоже не без протекции. Таким обеспечено, по крайней мере, беззаботное существование.

Большинство же простых смертных обречено корпеть всю жизнь, с весьма малой надеждой когда-либо увидеть свет полновесной жизни. Кому-то сие заказано безвозвратно — рабам, невольникам, крепостным, например, как в России и в тех же Индиях.

Себя Лисянский относил к тем, кто отыскал свою «красную нить» жизни, поймал ветер в паруса жизни, самостоятельно отыскав свой курс и следуя им всегда, бескорыстно исполняя долг, служа своему народу и отечеству не за страх и деньги, а за совесть. За чинами не гонится, с людьми ладит, никому не завидует. И все же влечет его неведомое в океан безотчетно, мечтает испытать удачу, хотя и связано сие с риском для него самого и для команды — отыскать «необитаемую землю».

Пробили четыре двойные склянки, полночь, пора и на боковую.

Утром прибыл комендант крепости и передал приглашение губернатора Резанову, капитанам, а также офицерам посетить остров. Его резиденция находилась в восьми милях от якорной стоянки в городе Ностра-Сенеро-дель-Дестеро, и поэтому отправились все на одной шлюпке.

Перед сходом на берег Лисянский распорядился Арбузову:

— Команда отдохнула, сыграйте аврал и с боцманом перво-наперво разоружите мачты. Надобно проверить, особенно фок-мачту. Последние дни во время шторма она подозрительно скрипела, а впереди у нас мыс Горн.

Губернатор острова полковник Иозеф де Куррадо приветливо встретил прибывших:

— Впервые на рейде Санта-Крус реет российский флаг. Вдвойне нам приятно видеть первых русских кругосветных мореплавателей.

Узнав о просьбах моряков, полковник тут же распорядился о закупках необходимых продуктов, заготовке дров.

— Все это займет несколько дней, господин посланник, — обратился он к Резанову, — и я прошу вас на это время быть моим гостем, а господ офицеров прошу пожаловать в специально отведенный загородный дом.

Губернатор пригласил всех отобедать у него, и на корабли офицеры возвратились затемно.

Предполагалось, что стоянка займет не более пяти дней, но на «Неве» обнаружились серьезные неполадки.

Поднявшись по трапу, Лисянский увидел встревоженное лицо Арбузова.

— Неладное у нас, Юрий Федорович, с фок-мачтой, как вы и предчувствовали. Мы только к вечеру ее успели разоружить. Едва сняли фор-стеньгу и эзельгофт, с торца мачты труха посыпалась. При фонаре разглядели — нутро мачты футов на пятнадцать сгнило.

— Зовите Русакова, я переоденусь и посмотрим мачту.

Лисянский быстро прошел в каюту, сменил одежду и вместе с боцманом Русаковым и Арбузовым прошел на бак. В самом деле, фок-мачта оказалась подгнившей.

— Ай да коммерсанты английские, — сокрушался Лисянский, — провели меня, простофилю. Ведь клялись, что все новое. По документам я сам все проверил. «Нева» построена всего полтора года назад.

Он с досадой поковырял стамеской трухлявое дерево.

— Ваше высокоблагородие, — козырнул боцман, — я заодно решил и грот-мачту разоружить, то ж чтой-то она трещит в бурю. Осталось снять грот-стеньгу.

— Молодец, Русаков, — одобрил командир, — с утра пораньше поднимай людей и чтоб за час-два управиться.

Боцман тревожился не понапрасну — грот-мачта тоже начала гнить.

После завтрака Лисянский отправился на «Надежду». Выслушав его, Крузенштерн поморщился. Хотелось поскорее пройти вокруг мыса Горн.

— Поезжайте сей же час к губернатору и договоритесь обо всем.

Полковник выслушал Лисянского и послал за мачтовым мастером.

— Прошу вас к столу, — пригласил губернатор, — отобедаете вместе с посланником.

Узнав за обедом о случившемся, Резанов нахохлился:

— Прошу вас впредь, господин Лисянский, о всех происшествиях в первую голову ставить в известность меня как начальника экспедиции.

— Но мой начальник Крузенштерн, — возразил Лисянский.

— Все это так, — досадовал Резанов, — но позвольте сообщать мне о всех случаях хотя бы в одно время с вашим начальником. Я ведь не требую ваших докладов по морскому делу. Мне должно знать о всяких непредвиденных событиях, изменяющих ситуацию. Кстати, сколько времени займет ваша процедура?

Лисянский, немного подумав, ответил:

— Мыслю недели три, не менее. Все будет зависеть от того, как скоро удастся найти подходящие заготовки.

— Бог мой, — застонал Резанов, — целый месяц отсрочки…

— Господин советник, не печальтесь. У нас вы прекрасно отдохнете и поправите свое здоровье. Когда еще вам придется быть в Бразилии? — успокоил Резанова губернатор.

Резанов понемногу остыл, и обед продолжался.

Прибывший мастер огорчил, объяснив, что для мачты у него нет готового дерева, надо идти в лес, выбрать подходящие стволы.

Договорились о цене и решили завтра же утром отправиться в лес.

Возвращаясь на «Неву», Лисянский зашел к Крузенштерну и доложил обо всем.

— Ничего не поделаешь, — согласился Крузенштерн, — будем ладить все надежно. Что касается господина камергера, то он мне порядком надоел. Докладывай, Юрий Федорович, как и раньше, обо всем мне.

— Сие мне понятно, но думается, Резанов по-своему и прав, — высказался Лисянский, — ведь он печется, как побыстрее свою миссию в Японии исполнить…

На следующий день, захватив боцмана, Лисянский вместе с мастером и местными лесорубами направился в лес. Идти пришлось три-четыре километра по узкой просеке, пробираясь сквозь чащу и болота. Тут и там квакали на разный манер лягушки — одни лаяли, подобно собакам, другие посвистывали, третьи скрипели. Мастер шел впереди с суковатой палкой, то и дело отбрасывая в сторону пригревшихся змей. Делал он это ловко, умело и без страха. Больше всего поражало обилие и разнообразие бабочек. Громадных и маленьких, окрашенных в самые необыкновенные и яркие цвета.

Замена мачт длилась около месяца. Пока лесорубы тащили через заросли восемнадцатиметровые стволы красного дерева, на «Неве» поочередно вытаскивали тяжелые мачты, пронизавшие все палубы до самого киля. Затем мачты сбрасывали в воду и буксировали к берегу. На берегу грузили новые мачты на специальный плот, везли к «Неве», поднимали на талях через шпиль на палубу и устанавливали на место.

В повседневных заботах незаметно подошли Рождественские праздники, наступил новый 1804 год.

Наравне с матросами в работах участвовала вся команда. На берег офицеры сходили лишь временами — заготовить продовольствие и воду.

За четыре месяца с момента выхода из Кронштадта на «Неве» сложились вполне доброжелательные отношения между всеми членами экипажа — от командира и офицеров до матросов, включая и гражданских лиц — доктора, иеромонаха, приказчика и служащих компании. Как и всякий новый организм, экипаж требовал времени для притирки между собой составных его частей. Не всё и сразу протекало без сучка и задоринки, особенно в первые недели плавания. Временами Арбузов довольно резко, хотя и обоснованно, высказывался на замечания командира, иногда Коробицын бурчал под нос и жаловался Гедеону о неправильных расходах средств командиром, случалось, под горячую руку крепкие затрещины боцмана валили с ног матросов. Но все это как-то само собой улаживалось, и со временем экипаж стал жить дружелюбно и действовать в согласии. В этом основная заслуга командира. «Каков поп, таков и приход», — высказался как-то по этому поводу Гедеон в беседе с Коробицыным.

Иная ситуация сложилась на борту «Надежды». Неприязненные отношения Резанова и Крузенштерна постепенно перенеслись на экипаж. Первая стычка произошла в Копенгагене, где Резанов отказался взять в свою свиту Лангсдорфа. Но упрямый Крузенштерн категорически настаивал, и, не желая обострять отношения, посланник уступил.

Ко всему прибавилось чрезмерное питие офицеров: Ратманова, Толстого, Ромберга, Левенштейна. По неписаным обычаям пьянки на кораблях в дальнем плавании — неизбежное заурядное явление. Сам Кук признавался — иногда он один оставался трезвым на корабле. Среди всех офицеров «Надежды» выделялся беспробудным пьянством Толстой. Крузенштерн неожиданно нашел в нем сообщника в антипатии к Резанову и покровительствовал ему.

Кичась своим графским происхождением и безнаказанностью в прошлом, поручик Толстой не только поносил и оскорблял Резанова, но и грозился расправиться с ним. Часто пьяные тирады поручик изливал на палубе, неподалеку от каюты посланника.

Дело дошло до скандала. Однажды в кают-компании, напившись, Толстой в очередной раз стал поносить Резанова. Обычно сдержанный художник Курляндцев пытался одернуть Толстого. В поддержку графа выступили Ратманов, Ромберг, а затем и сам Крузенштерн. Кончилось тем, что Крузенштерн вызвал матросов и запер Курляндцева под арест в форпик на баке. За живописца вступился Головачев, считая позорным такие действия.

— Я здесь хозяин, — грубо оборвал его Крузенштерн, — ваше дело, сударь, исполнять мои приказания, потрудитесь заниматься своими прямыми обязанностями.

Узнав о самочинстве, Резанов возмущенно сказал Крузенштерну:

— Чем вы объясните свое поведение в отношении академика Курляндцева? Вы держите его под арестом без пищи, как самого последнего преступника.

Крузенштерн слегка побледнел:

— Не ваше это дело… Корабль военный, здесь флотские порядки. Курляндцева осудили офицеры, а вам до этого дела нет.

— Но офицеры были пьяны…

Крузенштерн ухмыльнулся и, повернувшись, молча удалился.

Курляндцев после освобождения заявил Резанову:

— Как хотите, ваше степенство, но с прибытием на Камчатку, я немедля покину «Надежду» и отказываюсь принять участие в экспедиции ценой таких унижений и оскорблений…

Как-то возвратившись с матросами, Повалишин рассказал за ужином в кают-компании о проделках на берегу поручика Толстого, проводившего все дни в тавернах и кабаках Дэстера. Как и в каждом приморском городе, там временами появлялись контрабандисты, за ними гонялись португальские власти. Во время одной из облав в поисках контрабандистов в трактир, где веселился в стельку пьяный Толстой, нагрянули португальские солдаты вместе с офицером. Увидев пьяного незнакомца, офицер схватил его и велел солдатам арестовать. Поручик сначала ошалел, а потом выхватил пистолет и заорал, что он русский. Португальский офицер, разобравшись, извинился, но доложил губернатору о пьянстве Толстого.

— Все это мне поведал Головачев, — продолжал Повалишин. — Узнав о выходке Толстого, посланник Резанов просил Крузенштерна, как старшего воинского начальника, обуздать Толстого, но Крузенштерн отказался. Поручик, мол, из вашей свиты, сами и разбирайтесь…

В разгар работ на «Неве» появился комиссионер Российско-Американской компании Федор Шемелин. Он находился при Резанове на «Надежде». Сначала он передал какие-то бумаги Коробицыну, а потом, отозвав Лисянского в сторону, протянул ему конверт:

— Их высокоблагородие господин Резанов просил передать вам этот документ.

Оказалось, что это инструкция на случай, если «Нева» разлучится с «Надеждой» и ей придется идти в Америку самостоятельно.

— Все это так, — сказал Лисянский, — но передайте господину Резанову, что у нас есть договоренность с моим начальником Крузенштерном, как действовать в случае внезапной разлуки.

Встретившись с Крузенштерном, Лисянский рассказал ему о визите Шемелина.

— Опять советник суется куда не следует, — болезненно отреагировал Крузенштерн и сухо заметил Юрию Федоровичу: — Прошу тебя, впредь никаких официальных бумаг от Резанова без моего ведома не принимать…

В конце января обе мачты наконец-то установили, Лисянский доложил о готовности Крузенштерну, но теперь выход задержался по просьбе губернатора. Он привык к русским людям и хотел нанести им прощальный визит. Перед этим он устроил торжественные проводы Резанову. Коробицын живописно заметил об этом в дневнике:

«Посланник наш при выезде из города провожаем был с большой честию. Весь находящийся в городе гарнизонный полк в 3 часа пополуночи собран был к губернаторскому дому и построен от самого дома и до пристани в два ряда фрунтом на расстоянии 100 сажен. По выходе посланника из губернаторского дому проходя срединою построенного фрунта, коим делана была честь с барабанным боем и преклонением знамен. А по отвале от пристани шлюпок с находящейся при городе батареи, равно и в последовании до самого корабля с прочших всех, по пути находящихся, 5 крепостей сопровождаем был пушечной стрельбою».

Противные[39] ветры задержали выход и на другой день. Лисянский с офицерами побывал в последний раз на берегу и подтвердил свое мнение: «Жители острова Св. Екатерины вежливы и принимали нас везде с великой любезностью. Я согласен с мнением Лаперуза, который называет их чрезвычайно честными и беспристрастными».

4 февраля ветер задул с юго-востока, шлюпы снялись с якорей. Едва вышли за северную оконечность острова, пришлось взять рифы — ветер усилился до штормового. Свежий ветер сопровождал их долго, постепенно заходя к северу.

Спустя две недели командир вместе с штурманом Калининым занимался астрономическими наблюдениями, уточнил долготу и вечером, как обычно, читал книгу в каюте. Вдруг резкий удар в скулу подветренного борта накренил шлюп и замедлил ход. Не одеваясь, командир выскочил на шканцы. Вахтенный начальник лейтенант Повалишин показал за корму:

— Мертвый кит, Юрий Федорович.

В кильватерной струе белела громадная туша кита, над ней с криком носились вспугнутые чайки и альбатросы.

— Слава богу! — перекрестился Лисянский. — Провидение отвело от нас беду. Попадись эта махина на пять саженей на ветре — и нам бы не миновать остаться вовсе без мачт. Сломало бы их начисто.

Спрямившись, «Нева», набирая ход, устремилась догонять «Надежду»…

Прошло три дня, погода улучшилась, ветер стих, выглянуло солнце. Шлюпы легли в дрейф, и Лисянский на шлюпке навестил Крузенштерна. Накануне предстоящего плавания вокруг мыса Горн он поделился ближайшими планами с Лисянским:

— Если плавание у Горна пройдет благополучно, я намереваюсь зайти на остров Пасхи и лишь потом направиться к Маркизовым островам.

Лисянский согласно кивнул и предложил:

— Полагаю, минуя остров Штатов, нам следует удалиться наивозможно далее к югу на два градуса, дабы наверняка попасть в Великий океан.

Немного подумав, Крузенштерн согласился…

Чем дальше к югу, тем ниже опускался столбик термометра. Матросам выдали теплую одежду. Все чаще стали попадаться стаи китов. Иногда они заигрывали с шлюпом, подходили почти к борту, пускали фонтаны.

На рассвете 25 февраля вахтенный матрос на салинге крикнул:

— Вижу землю!

Когда рассеялась дымка, Калинин запеленговал крайний мыс и доложил командиру:

— Справа проходим траверз острова Штатов.

Лисянский спустился в каюту, склонился над картой.

Мыс Горн… Одно упоминание навевает многим мореплавателям невеселые мысли… Почти постоянные сильные западные ветры, сопровождаемые жестокими штормами, не изученные подводные течения, частые туманы заставляют многих мореплавателей избирать другой маршрут в Тихий океан, на восток. Иногда их вынуждает к этому стихия. В свое время английский капитан Блай, встретившись здесь с плохой погодой, после тщетных усилий, в течение нескольких недель, принужден был, однако, повернуть назад и спуститься к мысу Доброй Надежды. Потому по договоренности с Крузенштерном решено было спуститься как можно дальше к югу и лишь потом ложиться к весту.

Лисянский прошел в каюту Калинина. Тот корпел над картой, определяя направление дрейфа «Невы».

— Будем спускаться за пятьдесят восьмую параллель, как мы и договорились с Крузенштерном, — сказал командир, — потом повернем к весту. С божьей помощью пойдем к Великому океану.

Поднявшись на шканцы, он предупредил стоявшего на вахте Берха:

— Следите внимательно за сигналами «Надежды». Начинаем спускаться к югу миль на сто, потом повернем на вест. Передавайте сие по вахте…

Спустившись на юг, шлюпы попали в жестокий шторм. Огромные свинцовые волны то и дело укладывали «Неву» на борт и, перекатываясь по палубе, крушили все на своем пути. Сначала выломало доски шкафута, оборвало крепления шлюпок на палубе, и боцман с трудом закрепил их заново. В последний день февраля началась сильная толчея волн, обрушился проливной дождь, сменившийся снегом и градом, такелаж и рангоут покрылись коркой льда…

Довольно красочно описал гнев океана пассажир «Надежды» Федор Шемелин: «Клокочущие и пенящиеся волны его, подобящиеся возвышению и образу Тенерифского Пика, кидали корабли наши с одной на другую, как перо, опуская же оные к подножью своему, верхи свои разсыпали с шумным треском над нашими головами. Корабль, скатываясь с возвышенных валов, как с крутизны высокой горы, ударялся с другой, тому подобный и, тем размахом опрокинутый, черпал боком своим воду; останавливаясь же от сих толчков, принужден допускать догонять себя таковым же, и пенящимися верхами их покрываться с другой стороны; шкафут корабельный постоянно находился под водой, и матросы обливаемы были с головы до ног».

Но Лисянский за десятки лет привык к подобным ужасам и замечает: «Хотя многие мореходцы опасаются обходить мыс Горн, но, по моим наблюдениям, он почти ничем не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах». И здесь же он поясняет свои доводы: «Я уверен, что, справившись в журналах судов Соединенных Штатов, корабли которых плавают ежегодно этим путем к северо-западным берегам Америки, можно обнаружить гораздо больше успехов, нежели неудач, при обходе мыса Горн. При этом имеется одно только то неудобство, что путешественник, по причине величайшего отдаления этого мыса от населенных мест, лишаясь мачт или претерпевая какое-либо несчастие, не скоро может получить помощь».

Штормы и ураганы не мешают командиру «Невы» проводить научные изыскания. От его наблюдательности не ускользнуло круговращательное антициклоническое движение воздуха против часовой стрелки, которое сопровождалось повышением давления и улучшением погоды. Он пишет, что ветер сначала дул к югу, потом к востоку и, наконец, к северу. Наблюдая за поведением барометра, Лисянский сделал замечательный вывод о различиях климата северного и южного полушария: «Барометр, по моему замечанию, поднимается у мыса Горна, в ясную погоду, не столь высоко, как в Северном климате той же широты, а в худую опускается гораздо ниже».