В дапитанской ссылке
В дапитанской ссылке
В дневнике, который Ризаль вел в это время, нельзя найти ни тени гнева, испуга, даже просто волнения. Ризаль описывает свои злоключения так, будто их переживал не он, а кто-то другой. Он не возмущается, не оправдывается, не протестует, а только констатирует факты. С равным спокойствием излагает он последний разговор с генерал-губернатором, свой арест и отправку в форт, камеру, в которую его поместили, стражу, получившую приказ «стрелять во всякого, кто попытается подавать мне знаки с берега», куда выходило одно из окон.
«Во вторник 14-го, около 5—30 или 6 часов вечера мне сказали, что в 10 часов вечера назначен мой отъезд в Дапитан. Я уложил вещи и был готов к 10 часам, но никто за мной не пришел, и я лег спать».
Ризаль проспал спокойно до полуночи, когда за ним приехали, чтобы отвезти на пароход. На пароходе «Себу» Ризалю была отведена, по его словам, хорошая каюта, рядом с каютой командира отправляемого на Минданао военного отряда из пятидесяти солдат: по десять человек от каждого оружия.
Ризаль был не единственным ссыльным на «Себу».
«Мы везли арестантов, — пишет Ризаль, — закованных в кандалы, в том числе одного сержанта и одного капрала. Сержанта ожидал расстрел за то, что он приказал связать разбушевавшегося и пристававшего к его жене офицера, своего начальника. Офицер за то, что позволил связать себя, был уволен со службы. Солдаты, исполнявшие приказание, приговорены к 20 годам тюрьмы».
«…В воскресенье в 7 ч. вечера мы прибыли в Дапитан… Море сильно волновалось… Берег показался мне очень унылым…»
И снова никаких признаков волнения, хотя Ризалю было отлично известно, что он мог и не доехать до Дапитана, а «случайно» погибнуть в пути.
Дапитан — маленький городок в совершенно нетронутом цивилизацией «языческом» районе, с очень нездоровым климатом. В городке стоял небольшой военный отряд; имелось несколько священников. Ризалю отвели помещение в доме командира военного отряда. Во время своей ссылки он пользовался относительной свободой.
Ссылая Ризаля, колониальные власти запретили ему «заниматься политикой». Ему предложили дать обещание не вмешиваться в политическую жизнь страны и не делать никаких попыток бежать; взамен он получил право свободно передвигаться по Дапитану и его окрестностям.
За все время своего пребывания в ссылке Ризаль с педантичной точностью оставался верен своему обещанию.
Такое полное самоотстранение Ризаля от политической активности после ссылки на Минданао невольно поражает. Однако эта странность его поведения лишь кажущаяся. Уход Ризаля от политической жизни только подчеркивает случайность его выступления в качестве основателя «Лиги Филиппина», его деятельности как политического лидера. Короткий — меньше одного месяца — эпизод выпадает из общей линии биографии Ризаля. Через продуманную эволюционную теорию философа-реформиста прорывается пылкая и страстная натура бойца, подобно тому, как в публицистических и беллетристических произведениях Ризаля любовь к родине и ненависть к угнетению пронизывает проповедь мирных реформ неожиданными призывами к борьбе.
И так же, как в произведениях Ризаля, в его подлинной жизни страх перед народной революцией и неверие в ее успех обуздывают искренность его редких порывов.
Но короткому эпизоду организационной деятельности Ризаля так же, как и его литературным произведениям, суждено было сыграть громадную объективно-революционную роль.
Очень быстро выродившись в общество прекраснодушных либеральных сторонников реформ, «Лига Филиппина», помимо воли Ризаля, послужила толчком для создания подлинно народной революционной организации «Катипунана».
Развитие «Катипунана» идет без участия Ризаля, вопреки его воле и согласию, но вожди и члены этой организации черпают свои убеждения в писаниях Ризаля, для них он продолжает быть знаменем борьбы, революционным вождем и учителем; в его словах они ищут и находят призывы к революционной борьбе за освобождение филиппинского народа от национального и духовного порабощения.
Как бы получив вынужденное освобождение от внутренне несвойственной ему роли политического вождя, Ризаль раскрывает в Дапитане свои разнообразные научные таланты.
За четыре года ссылки Ризалем не было написано ни одного крупного литературного произведения, ни одной яркой политической статьи. Но его энциклопедические познания, его замечательная разносторонность находят выход в многочисленных этнографических, лингвистических и этнологических работах.
С первого дня пребывания в Дапитане Ризаль, по своему обыкновению, вырабатывает точный план и расписание работ. Зоологические и ботанические экскурсии, собирание и обработка коллекций чередуются с исследованиями местных языков и работой над сравнительной грамматикой филиппинских языков. Громадная медицинская практика — даже сюда, в далекий и дикий уголок Минданао, находят дорогу больные со всех концов Филиппин и из других стран — сочетается с заботами о благоустройстве Дапитана.
И во всех областях деятельности Ризаля поражает редкая работоспособность и продуктивность.
Как естественник, Ризаль шлет европейским музеям редкие и художественно выполненные коллекции. До сих пор в Дрезденском музее хранятся присланные им редкие экспонаты. Немецкие музеи, получив его первые приношения, предложили Ризалю крупное денежное вознаграждение, чтобы он мог всецело отдаться этой работе, оставив медицинскую практику и другие занятия.
Рискуя жизнью, Ризаль в легкой лодке часами собирал и наблюдал жизнь моллюсков в бурной кайме прибоя вокруг коралловых рифов; в длительных экскурсиях в глубь девственных лесов Минданао он открывает неизвестные виды стрекоз, лягушек и жуков, названные его именем (Rhocoperus Risoli apogonis, Draco Rigoli). Но эти занятия включались в его рабочее расписание лишь как составная часть.
К двадцати живым и мертвым европейским и восточным языкам, на которых Ризаль читал, писал и говорил, в Дапитане прибавился ряд местных наречий. Свои исключительные языковые познания он пытался воплотить в большом и широко задуманном труде о тагалагском языке и языке висайя. Этот труд, к сожалению, так и остался незаконченным, потому что на него была отведена только определенная доля из общего бюджета времени.
Много времени Ризаль тратил в Дапитане на школьные занятия с ребятишками, на медицинскую помощь окружающему населению и т. д. Он отдавался этому всей душой, в этих работах он видел свое служение родине, создание тех предпосылок, без которых, по его убеждению, Филиппины не могли добиться независимости.
Ограничивая свои личные потребности спартанским минимумом, Ризаль отдавал на нужды городка и его населения весь свой крупный медицинский гонорар, получаемый от искавших у него помощи богачей из Манилы и Гонконга.
Ризалю Дапитан обязан созданием уличного освещения и водопровода, нанесшего первый удар эндемической малярии.
В устройстве водопровода Ризаль участвовал не только материально. Он был вдохновителем работ и непосредственным их руководителем. Не будучи инженером, Ризаль сумел осуществить работы большой сложности. Воду пришлось проводить за много километров из небольшой горной речки, без взрывчатых веществ, без необходимых приспособлений. Ризаль и его рабочие сами мастерили все нужные орудия.
Закончив сооружение водопровода, Ризаль принялся за постройку просторного здания школы на специально купленном им участке. В своей школе он стремился ввести новейшие методы преподавания, и долгие часы тратил на выработку учебных планов. Попутно он разрабатывает для себя проект организации народного просвещения на Филиппинах. Впоследствии, когда революционное восстание филиппинского народа привело к созданию кратковременной Филиппинской республики, национальное филиппинское правительство положило в основу организации народного образования планы Ризаля.
Много энергии вкладывает Ризаль в повышение экономического благосостояния отсталого населения Дапитана и его окрестностей. Долгие часы проводит он с дапитанскими рыбаками, — он не только помогает им своими ихтиологическими познаниями и наблюдениями над дапитанской морской фауной, но и изыскивает наиболее рациональные формы снастей и типы сетей.
Он покупает участок земли и с увлечением отдается агрономическим опытам. Он пытается привить на дапитанских полях новые сельскохозяйственные культуры, приучить крестьян к рациональным севооборотам, применению удобрений и сельскохозяйственных орудий. На свои деньги он выписывает из Соединенных Штатов транспорты железных плугов и других орудий, раздает их крестьянам и сам учит их применению.
Ризаль чувствует удовлетворение от своего скромного служения народу и с детской радостью отмечает каждый экономический и культурный успех своей работы.
Как представлял себе Ризаль свою роль в этот период, видно из его письма к иезуиту Пастелу, руководителю ордена на Филиппинах.
На полное упреков письмо патера к мятежному автору «Не касайся меня», на письмо, в котором сквозит разочарование главы ордена в лучшем ученике иезуитского колледжа, а, может быть, и недоумение от такого неожиданного результата иезуитской выучки, Ризаль пишет: «…Вы восклицаете — Как жаль, что такой талантливый юноша не применяет своих талантов для лучших целей. Возможно, существуют цели лучше моих. Но и моя цель хороша, и этого для меня достаточно.
Другие, может быть, добились бы большей известности и славы, но я подобен бамбуку — туземцу этой страны. Он пригоден для легких хижин, а не для тяжелых европейских построек. Поэтому я не сожалею ни о своей скромной цели, ни о ее скромных результатах. Я сожалею только, что бог не дал мне достаточно талантов, чтобы служить ей как нужно. Если бы я был не слабым бамбуком, а крепким деревом твердой породы, моя помощь была бы значительней… Но тот, кто сотворил меня, знает хорошо, как полезны и маленькие бамбуковые хижины…
…Я работаю не для славы, у меня нет тщеславия, чтобы соперничать с другими, родившимися в иных отличных условиях. Мое единственное желание — исполнить все, что в моих силах. Я хочу помочь там, где чувствуется наибольшая нужда. Я получил немного знаний и считаю, что обязан передать их своим соотечественникам».
Даже в этом письме к иезуитскому патеру сквозит сознание Ризаля, что служение родине не ограничивается его скромной и мирной деятельностью.
Но для себя самого Ризаль уже окончательно определил свой чисто реформистский путь служения родине, хотя он и не желает скрывать даже перед своими дапитанскими стражами ненависть к существующим колониальным порядкам.
За время четырехлетней ссылки Ризаля в Дапитане сменилось несколько комендантов. Но все они относились к ссыльному с той симпатией, которую Ризаль неизменно завоевывал даже у врагов, непосредственно с ним сталкивавшихся.
Это, однако, не мешало «симпатичным» комендантам тщательно наблюдать за ссыльным и аккуратно доносить в Манилу о его поведении и настроениях. Некоторые из донесений были впоследствии обнаружены в архиве генерал-губернаторской канцелярии. Сохранился записанный в виде диалога рапорт капитана Карнисеро генерал-губернатору Деспухолу.
«Карнисеро: Скажите, Ризаль, какие реформы вы считаете наиболее нужными для страны?
Ризаль: Прежде всего обеспечить представительство в кортесах, чтобы положить конец деспотическому управлению. Затем секуляризировать приходы и упразднить власть монахов над правительством и страной. Распределять приходы, по мере их освобождения, между светским духовенством так, чтобы священниками могли быть и испанцы и филиппинцы.
Реформировать все отрасли управления. Обеспечить начальное образование и положить конец вмешательству и контролю монахов над образованием, увеличить жалованье учителям и учительницам. Распределять равномерно гражданские должности между испанцами и филиппинцами. Очистить суды. Основать в городах с населением более 16 тысяч ремесленно-технические школы. Это — главные реформы, которых я желаю. Если бы они были проведены надлежащим образом, Филиппины стали бы самой счастливой страной в мире.
Карнисеро: Друг Ризаль, эти ваши реформы кажутся мне неплохими, но вы забываете, что монахи имеют в Мадриде не меньше влияния, чем в Маниле, и поэтому в настоящее время практически невозможно было бы провести эти реформы в жизнь.
Ризаль: Не думаю этого. Влияние монахов рушится во всем мире. Я могу с уверенностью сказать вам, что если бы даже мало-мальски прогрессивное правительство предоставило свободу действий пяти или шести честным патриотическим людям, власть монахов исчезла бы. В Мадриде прекрасно известно все, что делают здесь монахи. В том, что это так, я убедился из разговора, который я в первый раз вел с Линаресом Ривос. Он был членом либеральной партии Испании и рассказал мне о Филиппинах такие вещи, о которых я, родившийся в этой стране, не подозревал. И могу привести вам в пример многих людей в Испании, которые имеют точные данные о жизни и характере монахов на Филиппинах. Эти люди говорили мне: «Плохие правительства в Испании следуют одно за другим, но их часто ругают за преступления, в действительности совершаемые религиозными орденами. В тот день, когда положение изменится, мы не забудем настоящих виновников». Извините, что я вам это говорю, но монахов на Филиппинах ненавидят. И чем больше они вмешиваются в дела и области, их совершенно не касающиеся, тем больше становятся они отталкивающими и ненавистными».
Понятно, что такая критика и особенно непримиримое отношение к монахам, несмотря на мирный путь, которым Ризаль надеялся добиться реформ, возбуждали подозрения властей и жгучую ненависть монахов.