Джозефина Брэйкен
Джозефина Брэйкен
В Дапитане в аскетическую жизнь Ризаля вновь вошла женщина. После трагического конца своего юношеского романа Хосе Ризаль оставался верным памяти Леоноры Рибера и, по словам друзей, чуждался женского общества.
Вскоре после прибытия на место ссылки, слава о Ризале как о замечательном окулисте привела в Дапитан слепого инженера-американца Тауфера. Его сопровождала приемная дочь Джозефина.
Отец девушки, отставной офицер английской службы ирландец Брэйкен, умер в Гонконге, оставив после себя большую нищую семью. Младшую дочь, в те времена совсем еще ребенка, приютил богатый и бездетный Тауфер.
Джозефина прожила у своего приемного отца семнадцать лет, старик привязался к ней как к дочери, девушка изучила все его привычки и капризы и, когда он ослеп, трогательно за ним ухаживала.
Рыжекудрая ирландка, если верить портретам — редкая красавица, очаровала ссыльного и сама увлеклась Ризалем. Но Тауферу показалась ужасной перспектива лишиться дочери и доживать свою слепую старость в одиночестве. Диагноз Ризаля не оставлял ему никакой надежды: ничто уже не могло вернуть старику потерянного зрения.
Через час после того, как Ризаль сообщил Тауферу о своем желании жениться на Джозефине, он нашел слепца покушающимся на самоубийство. Старик держал в руках раскрытую бритву, и Ризалю с трудом удалось помешать его намерению.
В этой обстановке нельзя было и думать о немедленном браке. Джозефина вернулась с отцом в Гонконг, но между ней и дапитанским изгнанником завязалась регулярная переписка. Письма простой, здоровой девушки, ее деятельный характер, революционная страстность дочери ирландского народа, приведшая ее впоследствии в ряды бойцов за филиппинскую независимость, являлись полной противоположностью характеру Ризаля и его изысканным посланиям.
Через год Тауфер, искренно любивший Джозефину, не только примирился с мыслью о ее браке, но и сам стал уговаривать ее уехать к Ризалю.
Джозефина приехала в Манилу. Здесь ее радушно встретила мать Ризаля. Сильная и мужественная старуха очень быстро подружилась с Джозефиной и видела в ней идеальную жену для своего любимца.
Но сразу же возник вопрос о возможности для Ризаля закрепить свой союз с Джозефиной церковным браком. Не только в глазах ненавидевших Ризаля монахов, но и в мнении многих его современников, человек, обрушившийся с нападками и разоблачениями на монашеские ордена и монахов, являлся безбожником. Дапитанские попы не соглашались венчать Ризаля, требуя его отречения от «заблуждений» и разрешения епископа с Себу.
Мать Ризаля, обнаруживая широту своих взглядов и непреклонную ненависть к монашеству и церкви, была против каких бы то ни было попыток сына добиваться разрешения на церковный брак.
Донья Меркадо прекрасно, лучше чем сам Ризаль, сознавала, как будет принят филиппинским народом церковный брак Ризаля. Даже если их брак не будет обусловлен никакими «отречениями и примирениями с церковью», в глазах народа это будет равносильно отказу Ризаля от своих убеждений.
С редкой для филиппинской женщины того времени широтой она уговаривала свою будущую невестку отказаться от церковной церемонии и удовлетвориться гражданским браком, благо незадолго перед этим в Испании за гражданским браком была признана юридическая сила.
В заботе доньи Меркадо о репутации Ризаля сказывались чувства гораздо большие, чем материнская любовь. Она прекрасно понимала значение своего сына как национального вождя, как символа объединения филиппинского народа в борьбе против иностранного угнетения. Восставая против церковного брака, она не только оберегала Ризаля от досужей клеветы, но и хотела сохранить незапятнанным его имя.
В дальнейшем упорная старуха примкнула к наиболее последовательным сторонникам полной независимости Филиппин. Она не только всей душой была с филиппинцами — борцами против испанского колониального угнетения, но не могла примириться и с установлением американского суверенитета.
Уже внутри самой семьи Ризаля мы замечаем то же характерное явление: влияние мирного эволюциониста Ризаля превратило в убежденных революционных борцов за независимость всех его близких родных, так же как и тысячи его соотечественников. И старший брат Ризаля Пасьяно, и три его сестры, и жена впоследствии активно участвовали в революционной борьбе филиппинского народа. Только самого себя Ризаль не сумел сделать бойцом.
Джозефина вернулась в Дапитан, и здесь перед несколькими свидетелями простым пожатием рук и записью был оформлен ее брак с Ризалем.
Энергичной матери вскоре удалось добиться разрешения генерал-губернатора приехать навестить своего сына. Вслед за ней приехали и две сестры Ризаля.
Дружеская поддержка жены, близость матери и любимых сестер значительно облегчили Ризалю его пребывание в ссылке. Дапитан, далекий от манильских властей и всевластных монашеских орденов, стал казаться семейству Ризаля «землей обетованной».
Хосе Ризаль решил осуществить здесь свою давнишнюю мечту — объединить всех своих родных и их семьи и поселить их на приобретенной им земле. Ему казалось, что колониальные власти, не разрешившие его родным выехать на Борнео, не будут иметь ничего против их соединения здесь, на испанской территории.
Он обратился с просьбой к генерал-губернатору. Но от Деспухола пришел резкий отрицательный ответ: государственному преступнику, своей деятельностью поставившему себя вне общества, нечего ожидать милостей правительства.
С этой мечтой пришлось расстаться. Ризаль опять окунулся в свои многочисленные научные и общественные дела, от которых отдыхал в обществе матери и жены. Он вновь уделяет много времени писанию стихов, живописи и скульптуре. К дапитанскому периоду относятся его наиболее удачные скульпурные работы. Одна из них — бюст священника Гуеррико — была много лет спустя выставлена в Америке и получила золотую медаль.
Дни ссылки текли, заполненные разнообразными занятиями и размышлениями. Ризаль, как и все крупные люди, находил среди множества дел время для обширной переписки. Из Дапитана он сносился со своими университетскими друзьями: вел оживленную переписку с Вирховым и Блюментритом, с директором дрезденского Этнографического института Мейером, со своим старым учителем окулистом Веккертом и многими другими. Он аккуратно писал своим родственникам, внимательно читал письма своих юных племянников и, отвечая, отмечал их стилистические и грамматические ошибки, стремился выработать в них ту выдержку и самообладание, которыми в избытке обладал сам. В письме к одному из племянников на далекий родной Люсан Ризаль вписал: «Учись, учись и больше думай о том, что ты учишь. Жизнь — дело очень серьезное, и удается она только тем, у кого есть ум и сердце. Жить — значит быть среди людей, а быть среди людей — значит бороться.
Но это не грубая эгоистическая борьба, и не только с людьми. Это борьба с людьми, но в то же время и со своими собственными страстями. Это борьба с пороками, с заблуждениями и предрассудками. Это борьба, не знающая конца, борьба с улыбкой на устах и со слезами в сердце.
На этом поле битвы у человека нет лучшего оружия, чем ум. И у него всегда лишь столько сил, сколько сердца. Развивай же их, совершенствуй, укрепляй и подготовляй их; а для этого учись».
Эти советы — не проповедь сухой морали; в них сказался сам Ризаль со своей верой в торжество ума и сердца.