Глава 26. ВО МРАКЕ. СМЕРТЬ ЗОВУТ ЛАУРЕНТ!
Глава 26. ВО МРАКЕ. СМЕРТЬ ЗОВУТ ЛАУРЕНТ!
6 сентября 1957 года. Военный городок Колумбия. 8 часов утра
Слышится трехкратный стук в дверь…
Сердце едва не выскакивает из груди, и в висках отдается его частое биение. Кажется, я слишком побледнел, а руки, потные и холодные, словно неживые, скользят по спинке кровати, не в силах ухватиться за нее. В это утро я знаю уже наверняка, что означает этот стук. Натянув брюки, подхожу к двери, поворачиваю ключ и приоткрываю ее. Передо мной стоят трое военных полицейских, вежливых, но настроенных решительно.
– Лейтенант, вас вызывает капитан Гутьеррес. Мы подождем за дверью.
Это дежурный сержант Мольинедо. Подчеркнуто внимательно он смотрит мне в глаза. Лицо его побледнело от волнения. Несколько дней назад мы с ним дежурили по городку. Болтали о его семье, о детях. Он рассказывал о своей двадцатипятилетней службе в армии… Теперь все было кончено. Сомнений в этом не остается. То, что должно было случиться, случилось.
Я надеваю военную форму и пристегиваю кобуру. Самые тяжелые предчувствия переполняют меня. Правда, остались еще мать и Хорхе… Я вспоминаю разумный совет отца: в случае ареста послать матери поздравление с днем рождения, Это будет означать, что я арестован.
У выхода я неожиданно сталкиваюсь с капитаном Перрамоном Спенсером, который знал о нашем заговоре. Стараясь говорить как можно спокойнее, я прошу его:
– Перрамон, меня вызывают по срочному делу, будь добр, позвони по этому телефону, попроси мою мать и поздравь ее с днем рождения. - Я пишу на клочке бумаги номер телефона.
Сержант с учтивым выражением лица стоит неподалеку от нас. Посмотрев мне в глаза, Перрамон сразу все понимает.
– Не беспокойся, Прендес, я позвоню твоей матери, - обещает, он.
6 сентября 1957 года. Военный городок Колумбия. 8 часов 30 иинут утра
Капитан Гутьеррес, брат Жандарма, ждет меня в своем кабинете. Он разговаривает по телефону, держа в руках какие-то бумаги.
– Лейтенант, пройдите со мной в следственное бюро. Вы должны дать показания по несчастному случаю, свидетелем которого оказались… Правда, я толком не знаю, в чем там дело, но думаю, что долго вас не задержат.
Я сразу понимаю: меня не хотят отправлять в военную разведку как военнослужащего, а просто передают в следственное бюро. Делается это с определенной целью. Вполне возможно, меня хотели прикончить как гражданское лицо, чтобы не вызвать большого скандала. Арест произведен за пределами штаба ВВС, остальные летчики ничего о нем не знают. Конечно, все заранее подготовлено. Я понимаю, что мое положение безнадежно. У меня была возможность спастись, но я решил не уезжать из страны, и теперь мне остается единственный выход - пистолет…
Я стою перед уже немолодым полковником Фагетом, известным еще с тридцатых годов своей карательной деятельностью. Говорили, что он любит более утонченные пытки, чем начальник следственного бюро полковник Орландо Пьедра-и-Негеруэла. Говорили также, что Фагет прошел школу ФБР, что он - один из главных его агентов в батистовской полиции. Фагет, Кастаньо из бюро по подавлению коммунистической деятельности, полковник Эстебан Вентура Ново из национальной полиции и Лаурент из военно-морской разведки славятся как самые жестокие преследователи коммунистов на Кубе.
Фагет не скрывает своей злобы… Спутанные седые волосы и мятая пижама говорят о том, что он только что из постели. Значит, он ночевал здесь же, в бюро. Кабинет полковника представляет собой маленькую комнату с низким потолком. В нем стоят письменный стол, несколько стульев и картотека.
Несколько шпиков в гражданском окружают меня. Полковник злобно и подозрительно разглядывает меня, стараясь не встречаться со мной взглядом. Словно обращаясь к самому себе, он тянет безразличным тоном:
– Так вот ты какой, лейтенант Прендес!… Отберите оружие! - приказывает он шпикам.
Двое типов хватают меня за руки, а остальные снимают ремень и пистолет. Потом рывком, так что отлетают пуговицы, с меня сдергивают форменную рубаху.
Фагет протягивает руку к стоящей рядом корзине с грязной гражданской одеждой и вытаскивает рубаху.
– Надень! - швыряет он ее мне.
Одиночная камера похожа на яму. Моя - самая первая от входа, а всего их шесть или восемь. Решетчатая дверь из толстых прутьев выходит в узкий коридор. Камера небольшая - метра два в длину и около полутора метров в ширину. Металлический звук захлопнувшейся двери навсегда останется в моей памяти. Тишина и яркое освещение страшно действуют мне на нервы.
Поначалу меня охватывает паника, затем я беру себя в руки. Надо искать какой-то выход. В воздухе, если с самолетом случается что-то непредвиденное, только спокойствие может спасти летчику жизнь. Правда, бывало, что шансы на спасение равнялись нулю, например, если при взлете отказывая мотор. В таком случае гибель неизбежна.
Теперь шансов на спасение у меня не остается. Я напряженно думаю, как выбраться из тюрьмы. В глазах многих я дважды преступник: предатель политического режима и предатель армии, офицерского клана, в который меня приняли после обучения в святая святых в Соединенных Штатах. Я должен умереть и уверен, что приговор уже подписан… А еще я понимаю, что времени у меня осталось слишком мало и что необходимо приучить себя к мысли о смерти.
Как только я смирился с тем, что умру, в голове моей проясняется, в душе воцаряется покой, возвращается ясность мышления.
Приходит спокойствие, страх отступает куда-то, и я погружаюсь в глубокий сон.
Как я уже говорил, моя мать получила условное поздравление по телефону от капитана Перрамона и немедленно позвонила в Гуантанамо отцу, сообшив ему о беде. Долго не раздумывая, отец первым же рейсом улетел в Гавану. Прибыв в столицу, он сразу стал наводить справки, где найти министра внутренних дел Камачо Ковани, с которым когда-то учился в университете и даже жил в одной комнате.
Старик примчался к министерству небритый, взбудораженный и, оттолкнув дежурного у входа, ворвался в здание. Найти кабинет министра не стоило большого труда, и отец без промедления вошел в него.
– Альварито! Какое чудо! Сколько раз я писал тебе, а ты так и не ответил. Как с неба свалился!…
Министру было под шестьдесят. При росте в шесть футов он казался грузным, даже толстым. Розовое лицо украшали огромные белоснежные усы, голова была совершенно седая. Он походил на помещика, типичного креольского помещика прошлых времен.
– Лулу, убивают моего сына!…
– Альваро Прендеса, лейтенанта?… Я знаю, ведь он кончил летное училище… Этого мальчишку-смельчака?… Недавно я видел его в отеле «Вилтмор», но он, кажется, меня не…
– Лулу, он погибает! Сегодня утром его арестовали по делу о мятеже в Сьенфуэгосе… Полчаса назад я прилетел из Гуантанамо…
С лица министра мгновенно сползла улыбка. Лицо его стало таким же белым, как и костюм. Он весь как-то сжался и медленно отвернулся к окну. Министр смотрел на улицу, а секунды бежали. Отец тоже молчал. Так прошло несколько минут. Затем Ковани энергично повернулся к другу:
– Ладно, Альварито, поехали…
Огромный черный «кадиллак» министра мчался по улицам Гаваны. За рулем сидел рослый негр в форме. Он умело вел машину. Они метались от одного полицейского участка к другому, выходили, спрашивали, подучали один и тот же ответ:
– Нет, министр, его здесь нет…
Наконец они добрались до следственного бюро, где у входа их пытались задержать.
– Вы знаете, кто я? Министр внутренних дел! Дежурный полицейский кинул на него довольно безразличный взгляд и закричал дежурному сержанту:
– Сержант! Министр внутренних дел просит разрешения войти!
– Пропусти-и-и!…
– Сержант, я хочу знать, где находится лейтенант Прендес, у которого, кажется, возникли какие-то осложнения. Он сегодня утром был арестован, - сказал министр. - Он здесь?
– Министр, посидите на этой скамейке, я пойду выясню.
Отец рассказывал мне потом, что его друг едва не лопнул от злости. Он, наверное, только сейчас начал понимать, что истинными министрами здесь были Вентура, Лаурент, Карратала, Иренальдо и другие, а не он, Камачо Ковани.
Входили и выходили полицейские. Один из них, довольно пожилой, неожиданно подошел к министру:
– Доктор, что вы здесь делаете? Что случилось?…
– Ищу сына вот этого сеньора, он лейтенант.
– Пилот?
– Да, пилот.
– Министр, чего бы мне это ни стоило… - пробормотал полицейский тихим голосом. - Помните, вот уже много лет я ваш должник и все сделаю для вас… Парень этот здесь, его так тщательно изолировали, что никто из нас не смог даже увидеть его. Дела его плохи. А все из-за восстания в Сьенфуэгосе. Действуйте побыстрее, не то его прикончат…
В это время в помещение вошел Фагет и, взглянув на министра, узнал его. Тот сразу же подошел к полковнику. Они отошли в сторону, и Фагет понял: министр знает, что я нахожусь здесь и что я жив. Это привело его в бешенство.
– Черт подефя, откуда ты взял, что этот тип у нас? Я такими делами не занимаюсь, у меня - гражданские.
– Послушай, Фагет, - произнес министр, - я не защищаю его. Просто его отец - мой хороший друг. Единственное, чего я прошу, - это отдать его под суд… Я знаю, что лейтенанта привезли сюда и что пока с ним не покончили… Кстати, и его отец в курсе дела…
Министр пошел к выходу, за ним - мой отец. Черный «кадиллак» несся по улицам. Министр рассеянно смотрел в окно.
– Альварито, это все, что я мог для тебя сделать. Все остальное не в моих силах, и ты это прекрасно понимаешь. Сын твой влип в очень скверную историю.
На коврике, покрывавшем пол автомобиля, чернел автомат. Отец рассматривал его.
– А почему бы тебе не послать все к чертовой матери?…
– Думаешь, это легко? Ведь меня впрягли в общую колесницу…
Министр довез отца до гостиницы «Бристоль», где тот остановился, и пообещал, если узнает что-нибудь новое, позвонить ему по телефону. Черный «кадиллак» сорвался с места и скрылся во мраке ночиой улицы.
В глубине длинного туннеля загорается маленький огонек. Он медленно приближается ко мне… В моей голове что-то начинает проясняться, но силы покидают меня. Я не могу поднять голову. Неужели мне подсыпали какую-то отраву? Может, в молоко, что так любезно принес тюремщик?… Я борюсь против мучительно сладкого наваждения погрузиться в сон. Проклятая ночь!… Скрипит решетчатая дверь, в ее проеме показывается фигура тюремщика… Это… Это же Чирино Пьедрас! Пилот из нашей эскадрильи и мой товарищ по полетам! Брат полковника Пьедраса…
– Прендес - предатель! - кричит он. - Подонок! Ты предал своих друзей!…
Издалека доносятся другие голоса:
– Успокойтесь, лейтенант, не время сейчас… Рычащие и улюлюкающие голоса, сквозь которые я различаю проклятия и угрозы, постепенно удаляются. Чирино словно жалуется полицейским:
– Этот предатель, которого бросили в камеру… - Он перешел на истерический крик: - Мы же вместе с ним летали! Это Прендес! Это Прендес! Это Пренде-е-е-эс!
Я вновь слышу скрежет дверей, которые то открываются, то закрываются… Голоса выкрикивают что-то угрожающее. Словно налетела свора рычащих псов… Подняв голову, я вижу Вентуру: он стоит за решетчатой дверью. Я узнаю его по длинным бакам, усам и белому костюму из дорогого дриля. Он не один - рядом садист Лаурент, полковник Катасус с бегающими глазками в еще человек десять. На пальцах у них блестят кольца, во рту - золотые зубы; запах дешевого одеколона вытесняет из камеры все остальные запахи. Эти люди пришли сюда, чтобы прикончить меня, а не допрашивать. Это видно по их глазам. Они знают все… Имена всех… все… все… Когда они знали только обо мне, еще оставалась надежда… Но сейчас десятки заговорщиков схвачены. Теперь меня ничто не спасет…
– Сержант, откройте дверь!
– Ты, вставай!
Меня поднимают за руки и, подталкивая, тащат вв. двор, где ждут полицейские патрульные машины. В воздухе стоит запах бензина и дешевого одеколона. В черном небе мерцают звезды и кажутся мне прекрасными. Я думаю о родительском доме, о детстве, о матери. Следом за мной идет Катасус. Когда-то мы с ним летали вместе…
Лаурент, глядя на меня, говорит:
– Умирать будешь легко. Сан-Роман уже получил свое, а остальных предателей мы тоже схватили.
Затем раздается знакомый щелчок затвора «кольта», и холодное дуло упирается в мой висок. Кругом стоит тишина. Я жду…
Неожиданно на маленькой лестнице, ведущей во двор, слышатся чьи-то быстрые шаги, а затем кто-то громко кричит:
– Что здесь происходит?…
Это Фагет. Лицо его перекошено от злости, седые волосы растрепаны. Он кричит на Вентуру и Лаурента:
– Что это вы придумали? На меня все свалить хотите?! Убирайте его отсюда, не хватало еще прихлопнуть его здесь! У каждого свой стиль! Я знаю, что делаю!
С лестницы доносится другой голос:
– Полковник, вас вызывает генерал!
Все явно перетрусили и обозлились. А вороненый ствол пистолета так и остается возле моего лица. Я замираю, мой взгляд прикован к указательному пальцу, прижатому к спусковому крючку. Проходит еще несколько мучительных секунд, и наконец Лаурент злобно цедит сквозь зубы:
– До чего дошли, работаем так отвратительно, дальше некуда… А ты, парень, проваливай в свою клетку, да поскорее, не то я укокошу тебя… Наплевать, пусть само начальство разбирается с тобой…
6 сентября 1957 года. Сьенфуэгос
Группа революционных военных моряков из 83 человек под усиленной охраной отправлена в аэропорт. Ветер все усиливается, свирепо взметая вверх тучи белого песка, который забивается в волосы, слепит глаза. Моряков отвели к ожидавшему их четырехмоторному транспортному самолету военно-воздушных сил.
По обе стороны трапа под углом к самолету вытянулись метров на четыреста две шеренги солдат с винтовками на изготовку, образовав проход, по которому медленно идут 83 моряка. И каждый солдат прикладом бьет по голове арестованного, который пытается прикрыться руками. Тяжелые приклады опускаются на плечи, руки, спины, лица. 83 окровавленных, истерзанных революционных моряка идут сквозь строй рассвирепевших зверей. Стоны жертв смешиваются с хриплыми проклятиями палачей. Кто-то падает, встает, пытается бежать, но его тут же настигают пули.
А когда всех загоняют в самолет, побоище продолжается и там. Наконец наступает относительное спокойствие, и самолет взлетает…
На аэродроме военного городка Колумбия арестованных ждут полицейские машины, и под сильной охраной их развозят по разным полицейским участкам. Самая большая группа направляется в пятый участок, где уже приготовились к расправе Велтура и Лаурент. Тот, кто побывал в пятом участке, знает, что такое ад.
Капитан Гонсалес Брито схвачен в гостинице «Рома» в Сьенфуэгосе, когда он пытался бежать. В пятом участке его сажают в отдельную камеру. На нем нет живого места. До 11 сентября его подвергают пыткам: утром, днем и вечером. Палачи сменяют друг друга, идет «сменная работа». Наконец 11 сентября его, умирающего, увозят в багажнике машины в дом доктора Аламильи, там душат проволокой, затем засовывают труп в пластиковый мешок и выбрасывают в море.
Некоторых из 83 моряков везут на Плайя-дель-Чиво, чтобы там расправиться с ними, но неожиданно обстановка осложняется, и всех их отправляют в гаванскую крепость Ла-Кабанья, где подвергают самым изощренным истязаниям.
Я вспоминаю только то, что мне пришлось увидеть и услышать самому. Я буду помнить зверские лица палачей и изуродованные лица беззащитных заключенных, частью еще подростков. Вид у них был подавленный, овя были измучены и истерзаны палачами, но их глаза не скрывали ненависти к мучителям. Я буду помнить налитые кровью глаза истязателей, их растрепанные волосы, измазанные запекшейся кровью руки. Я не забуду бесчисленных надписей, сделанных карандашом, кусочками штукатурки или просто нацарапанных ногтем на тюремной стене: «Мама, умираю и думаю о тебе», «Хулиа, никогда не забывай меня», «Да здравствует Фидель!» «Батиста - ублюдок!». Я буду помнить человеческие стоны жертв и животный рык истязателей, стук тяжелых ботинок в коридоре, скрежет ключей в замочных скважинах, свист плетей.
9 сентября 1957 года. Резиденция контр-адмирала
Лейтенант Сан-Роман уже пять дней находится в этом аду. Он то впадает в забытье, то его мучат галлюцинации. И лишь в редкие моменты наступает просветление. Он так изувечен, что даже если бы и выжил, то остался бы калекой.
В полночь у здания военной разведки тормозит автомобиль. Это машина майора Бланко, коменданта форта Ла-Чоррера, что воздвигнут в конце гаванской набережной у устья реки Альмендарес. Водитель Бернардо Робаина - доверенное лицо майора.
Через четверть часа машина отъезжает, увозя в багажнике растерзанное человеческое тело. После тщательной проверки пропусков у ворот форта она въезжает во двор. Тело вытаскивают из багажника и волокут по земле в здание.
Сержант Пабло Родригес Торрес занимается регистрацией всех судов, которые входят в устье реки Альмендарес и выходят из нее. Кроме этой нехитрой работы ему приходится несколько раз ремонтировать мотор катера президента и оказывать другие услуги. А сегодня он привез новую порцию свинцовых брусков потому, что Альберто Родригес, шкипер катера, в последнее время потопил немало трупов, привязывая к их ногам свинцовые бруски. Это делается по приказу начальника военно-морской разведки. На этот раз наступает очередь Сан-Романа. Катер отчаливает от причала, и вскоре его темный силуэт поглощает ночная мгла.
Наручники впиваются в кисти моих рук. Справа и слева от меня сидят охранники. Мы мчимся в шикарном «олдсмобиле». Мимо проносятся дома, мост через реку Альмендарес. Я с жадной надеждой пытаюсь увидеть за стеклами машины чье-нибудь знакомое лицо или получше запомнить эти быстро убегающие улицы. Увижу ли я их когда-нибудь…
Мы подъезжаем к зданию военной разведки. Часовой отдает нам честь. К чему бы это?… Меня вводят в караульное помещение. Там люди, одетые в гражданские костюмы, которые бугрятся на правом боку, на месте спрятанных мощных «кольтов». Офицеры и солдаты смотрят на меня молча, одни иронически, другие - с любопытством. Все вокруг дышит насилием.
Капитан Пердомо, по прозвищу Чино, когда с меня начали снимать наручники, подымает руки кверху и с отеческой интонацией в голосе восклицает:
– Вы безумцы, безумцы! Вы даже не представляете, что вы натворили… Вы не подумали о беспорядках!… О беспорядках, с которыми почти невозможно справиться! А если бы вам повезло, что стало бы со страной?
В здании несколько камер: три или четыре большие и одна маленькая. Нас, предполагаемых лидеров мятежа, вталкивают в маленькую камеру, остальных офицеров - в большие. Позже привозят морских офицеров и тоже помещают в большие камеры. Среди десятков арестованных находятся врачи, моряки, летчики, строевые офицеры. Нескольких представителей высшего офицерства не арестовали, их просто уволили из армии, дабы избежать крупного скандала, и даже не возили на допросы.
Печальное это зрелище: военные фуражки с золочеными лавровыми листьями на козырьке, расшитые золотом эполеты на военных куртках - все это лежит на грязном полу камеры. А люди пытаются поудобнее устроиться кто где может, ведь четырех коек, которые имеются в наличии, явно не хватает на всех. В каждой камере на полу зияет дыра - нужник.
На наших лицах отражается целая гамма чувств, которые переживает каждый из нас: страх, тревога, ожидание чего-то. Все мы подавлены. Ночь только усугубляет ваше состояние, с каждой минутой напряжение усиливается, и сразу же после полуночи, когда начинают раздаваться леденящие сердце крики, безнадежность полностью овладевает нами.
Однажды мы слышим крик, который выделяется среди других своей пронзительностью… Ключ в замочной скважине металлической двери скрежещет как-то по-особому. Это входит лейтенант Монтесивос. Он пытается изобразить на лице улыбку, но у него получается только гримаса.
– Среди вас есть врач? Пусть пройдет со мной…
Доктор Куэрво, армейский врач, получавший образование в Сорбонне, медленно поднимается. Вместе с ним поднимается и Видаль Йебра, врач-моряк. Оба они известные хирурги.
Когда они возвращаются, на них нет лица.
– Совсем еще мальчишка… Ему, наверное, и шестнадцати нет… Эти дикари приставили к его груди раскаленный утюг, а когда снимали его, то содрали всю кожу…
Здание, которое занимало бюро по подавлению коммунистической деятельности, находилось поблизости от помещения военной разведки на широком проспекте. Это был большой дом, принадлежавший когда-то богатому человеку. От соседних домов его отличали только окна, забранные толстыми металлическими решетками.
Некоторых из нас препроводили сюда после того, как мы отсидели в камерах военной разведки. Новое место заключения показалось мне менее зловещим, да и обращение здесь было получше. Мы видели на лицах принявших нас людей некое подобие улыбок…
– Лейтенант, ваша очередь… Вот ваши дактилоскопические отпечатки… Это такая плохая краска… Возвращайтесь, лейтенант, в камеру, и скажите капитану, что он может прийти к нам, чтобы оставить свои отпечатки…
Позже, когда меня перевели в тюрьму и времени для размышлений у меня стало хоть отбавляй, я пришел к выводу, что с нами в бюро так обращались неспроста. Они вели работу в двух направлениях. Во-первых, хотели доказать несомненную связь руководителей Движения 26 июля с компартией или, по меньшей мере, обличить их в симпатиях к коммунистам. Во-вторых, батистовские контрразведчики пронюхали, что доктор Куэрво и некоторые другие арестованные офицеры сумели связаться с посольством Соединенных Штатов и заручиться там поддержкой. Допрашивали заключенных так, что допросы превращались в пустую формальность. Обо всем этом узнали за пределами тюрьмы. И офицеры батистовской контрразведки готовили себе алиби на случай, если бы Батиста был заменен на фигуру, более устраивающую Вашингтон.