Глава 18. СНОВА В ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛАХ КУБЫ

Глава 18. СНОВА В ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛАХ КУБЫ

Быстро летели недели осени. Каждый день дул северный ветер, проникая через окна и занося в помещения сухие листья, которые, кружась, залетали в самые укромные уголки. Огромное помещение казармы, где располагалась эскадрилья, было выкрашено в желтоватые тона. Здесь стояли две длинные шеренги железных коек. Все это напоминало мне те далекие времена, когда я ночами дежурил в карауле.

Первым увидел меня, когда я входил в комнату сержанта, капрал Эстефанья - высокий мулат с короткой стрижкой. Он всегда с завистью относился к сержанту Силенсио и тайно мечтал занять его должность. Команда «Смирно» была подана тем оглушительным голосом, который всегда производил хорошее впечатление на начальников. Дрогнули стены казармы, а вместе с ними вздрогнул и я. Хотя я заранее приготовился к соответствующей команде, она была подана настолько громко, что просто оглушила меня. Сержант, капрал, солдаты, которые находились в помещении, застыли на бетонном полу как истуканы в положении «смирно». Таким же солдатом был когда-то и я, получая 29 песо 50 сентаво в месяц. И вот теперь, спустя три года, я снова здесь. Моя форма тщательно отглажена и пригнана, из кобуры виден край сверкающей рукоятки пистолета, на моих плечах знак летчика и погоны второго лейтенанта…

После команды «Вольно», поданной несколько безразличным тоном, первым ко мне подошел капрал Эстефанья. Тот самый капрал, который заставлял меня повторять рапорт дежурного бесчисленное количество раз из-за самой малейшей ошибки. Тем не менее он шел ко мне, широко улыбаясь, показывая золотые зубы. Он это делал всегда с гордостью, когда появлялась хоть малейшая возможность.

– Простите, лейтенант, - сказал он, - я знал, что вы вернетесь. Как только я вас увидел впервые, сразу понял, что вы непременно станете офицером. Ну а теперь вперед! Быть вам генералом! Каким счастливым будет тот день, когда я смогу спросить: «Мой генерал, вы помните капрала Эстефанью?»!

Я улыбнулся в ответ и протянул ему руку. Здесь же был и сержант Тихоня, немного постаревший, с сединою на висках. На его лице я впервые увидел какое-то подобие улыбки. Видимо, сержанту это стоило немалых усилий, потому что улыбка получилась очень скромной.

– Как дела, сержант? Как жена, как дети? Все в порядке?

Мне хотелось быть любезнее и показать Тихоне, что я, хотя и стал офицером, все-таки остался таким же, как и раньше. Кроме того, я всегда испытывал к Тихоне чувство благодарности за тот случай, когда он взял на себя вину за случайный выстрел, произведенный мною, и спас меня от сурового наказания.

Я решил напомнить ему об этом и спросил:

– Сержант, помните, как однажды утром я случайно выстрелил и чуть было не убил вас?…

Он не дал мне закончить:

– Простите меня, лейтенант, но мне кажется, что вы ошибаетесь. Может, вы забыли кое-какие детали, а вот я не забыл. Я вам приказал почистить мой пистолет и забыл сказать, что оставил патрон в патроннике. Вот потому так и получилось.

– Смирно! - снова раздался резкий голос капрала Эстефания.

В кабинете появился Набонга. Он удивленно поднял брови, посмотрел на меня сверху вниз, и на его лице появилось жалкое подобие улыбки.

– Лейтенант, - спросил он, - вы что, вспоминаете свою солдатскую службу и свою первую эскадрилью? И вот случай свел вас с вашим первым командиром эскадрильи капитаном Гутьерресом, который уже стал майором. - Он тут же обратился ко всем присутствующим: - Вот пример того, что могут сделать ум и воля человека. Я с самого начала знал, чувствовал, что этот человек будет офицером!

Все внимательно слушали майора, и на их лицах можно было прочесть восхищение.

Когда я возвращался из расположения эскадрильи, мне пришлось дольше обычного ждать лифт, чтобы спуститься вниз и затем подняться по мраморной лестнице » офицерский клуб. Войдя туда, я понял, что попал вовремя. Только что туда прибыли офицеры американской миссии в ВВС Кубы, которых сопровождал командующий кубинской авиацией полковник Табернилья. Полковник Альфред Хук и полковник Карлос Табернилья были людьми очень разными.

Хук - типичный американец, высокого роста, худощавый, лет сорока шести. У него бронзовый цвет лица, светло-каштановые волосы и маленькие ухоженные усики, придававшие ему аристократический вид. Хук считался грамотным и интеллигентным человеком, он хорошо знал местные условия и язык.

Табернилья был полной противоположностью ему. Менее подвижный, выше его ростом, располневший. Круглое лицо и широкие отвисшие усы делали Табернилью похожим на испанца. У него были две заветные цели. Первая - заработать как можно больше денег и вторая - стать полноправным членом высшего общества Гаваны.

Что касается первой цели, то тут дела у него шли неплохо. Он так «толково» распоряжался бюджетом военно-воздушных сил, что мог позволить себе иметь акции различных предприятий, в том числе расширявшейся тогда фирмы «Зайден». Но особую роль в его делах играли «совместные операции», которые он совершал с членами американской военной миссии, например приобретение самолетов и мало кому известные челночные полеты из Гаваны в Майами и обратно.

Что касается второго, то тут у Табернпльи были особые планы. Будучи тесно связанным с Батистой и событиями 4 сентября, он не мог по-настоящему сблизиться с представителями высших аристократических семейств, которые смотрели на него как на чужака, хотя и были вынуждены считаться с ним.

По мере того как Табернилья и Хук подходили к бару, вокруг них быстро росла толпа офицеров.

Группа медленно приближалась к дверям. Я наблюдал за ней, сидя в удобном кресле недалеко от телевизора. Фактически здесь собралось почти все командование ВВС Кубы.

Ночь стояла непроглядная, темная. Над военным городком Колумбия медленно проплывали черные облака. В оперативном отделе я только что ознакомился с расписанием полетов. На листе бумаги черным по белому было отпечатано на пишущей машинке, что утром мпе предстоит совершить полет на самолете Т-6.

Ночью я никак не мог уснуть. В голову лезли всякие ненужные мысли. Три дня назад, во время такого же обычного полета, совершил вынужденную посадку один из летчиков моей группы.

Я еще не знаю, как выглядит с воздуха Куба, над которой я полечу.

Смотрю на часы - 4:30 утра. Решительно не могу заставить себя уснуть. Быстро вскакиваю с кровати и лихорадочно натягиваю летный комбинезон. Затем пристегиваю ремень с пистолетом, беру планшет с картами и другие необходимые летчику принадлежности. Не без зависти бросаю взгляд на соседа, спокойно и беззаботно спящего на своей кровати и не думающего, как я, о предстоящих полетах.

Завтракаю, если можно так назвать чашку кофе с молоком, и закуриваю сигарету. Дым приятно ласкает ноздри, нервное напряжение несколько спадает. Еще темно, и в коридоре горят желтые электрические фонари.

– Доброе утро, лейтенант!

Громоподобный голос метеоролога лейтенанта Флореса пе успокаивает меня. Это совершенно лысый шестидесятилетний человек, который каждый день собирается уйти на пенсию. Он устало объясняет мне, указывая на карту погоды с нанесенными на ней данными:

– Посмотрите, лейтенант, здесь, в проливе, область низкого давления. Отсюда и идет облачность, причем располагается она на небольшой высоте. Что касается остальных районов, то мы получили сводки погоды лишь из Камагуэя, Варадеро и Сантьяго. А ведь вы летаете и в другие места, но оттуда сводки пока еще не поступили.

Мне хочется взлететь как можно скорее, как всякому молодому пилоту, недавно яакончившему летную школу или училище…

На небольшой высоте прохожу над бухтой Гаваны.

Видимость плохая, и нет надежды, что она улучшится. Несколько капель воды перекатываются по старому, пожелтевшему от времени плексигласу ветрового стекла кабины. Высоту больше пе набираю, дальше идет сплошная черная облачность, которая простирается насколько хватает глаз. Вблизи от нее проходят сильные вихревые потоки. Решительно говорю сам себе: «Ну все. Это и есть мой потолок. Лечу только ниже. Выше - ни в коем случае». Ни при каких обстоятельствах мне нет нужды лететь в сплошной облачности по приборам. Ведь на этой старой калоше нет радиокомпаса, не работают авиагоризонт и другие приборы. Их стекла пожелтелы, а внутри полно воды.

Слева остается бухта Матансас. Это одна из точек, по которой я ориентировался на местности, причем ориентир этот - надежный. Все в полете напоминает мне период зарождения авиации, когда летчики ориентировались по вывескам на фасадах заводов. Я заглядываюсь на приборы, но сильный толчок приводит меня в чувство.

Меня окружает темнота. Я понимаю, что нужно немного снизиться. Видимость продолжает ухудшаться. Едва различаю объекты на земле, всего в нескольких километрах от самолета. Идет сильный дождь. Струи воды свободно проникают в кабину через многочисленные щели и отверстия. Кажется, воды в кабине больше, чем за ее пределами. Брюки мои промокли, намокла и сорочка. Прячу карту, чтобы ее не залило водой. В голову все настойчивее стучится мысль: «Возвращайся, возвращайся, пока не попал в безвыходное положение. Вспомни, что именно в подобных случаях гибнут летчики. Неужели ты забыл об этом? Вспомни француза, который попал в бурю. Только на третий день нашли его останки. Это было на базе Уэб. Сколько же ты еще будешь ждать? Решения нужно принимать вовремя. Не будь тупицей. Разве можно один этот полет поменять на всю оставшуюся жизнь, когда полетов будет очень много?»

Делаю разворот, лечу, почти касаясь верхушек пальм, в окружении черных туч и сплошных ливневых потоков. На этот раз вода попадает в ботинки, и я чувствую, как мои носки становятся мокрыми. Я потерял ориентир - Центральное шоссе - и теперь, как бестолковый новичок, должен платить за это. А плата одна - смерть. Толька сейчас я понимаю, насколько серьезна ситуация, в которую я попал. Теперь я уже не думаю о том, чтобы добраться до города Санта-Клара или вернуться на аэродром базы Колумбия. Лихорадочно ищу хоть самый маленький участок местности, чтобы посадить машину, прежде чей врежусь в пальму или в антенну и от меня ничего не останется. При очередном развороте замечаю слева небольшую площадку, похожую на крошечный аэродром. Пытаюсь сделать все возможное, чтобы не потерять этой последней возможности для спасения. Лечу практически вслепую. Машина быстро снижается. Выпускаю шасси без всякого последующего контроля. Прямо передо мной площадка. Сбрасываю обороты и захожу на посадку над верхушками пальм при сильном ливне. Чувствую, как все три колеса одновременно касаются земли. Оказывается, я сажусь на вспаханное поле. Самолет делает гигантские прыжки. Если бы я не был пристегнут ремнями безопасности, то наверняка получил бы травму.

Наконец машина останавливается. Пахнот мокрой землей. Двигатель работает на малых оборотах. Все промокло насквозь. Глушу мотор, и звенящая тишина охватывает все вокруг, отдается в моих ушах.

Сильный дождь не прекращается ни на минуту. Выхожу из кабины и оказываюсь под крылом самолета, промокший до нитки и продрогший до костей от сильного ветра. Я жив! Огромная радость охватывает меня, и я прыгаю по бороздам, наполненным грязной водой.

Возвращение было приятным. Погода улучшилась. Командование направило мне на помощь капитана Эрнандеса Невареса. В Гавану мы с ним прилетели около десяти часов утра, и взлетно-посадочная полоса в это время, как обычно, была свободной. Как только я вышел из самолета и спустился на землю, меня окружила группа пилотов из группы 54-Q. Я понял: что-то случилось. Это можно было прочесть на их серьезных лицах. Де Кастро хотел что-то Сказать, лейтенант Куэльяр тоже, но первым заговорил Сигнаго.

– Вчера застрелился Монсон, - сообщил он.

– Как это застрелился? - воскликнул я удивленно.

– Да, Прендес, это так, - сказал де Кастро. - Дня дня назад он вылетел с капитаном Пуигом в Сантьяго; Ты знаешь, какая была погода над островом. Все время они летели по приборам, пробиваясь через вихревые потоки. Наконец им удалось приземлиться. Но в это время разразилась буря. Монсон совсем потерял голову, поддался панике. Капитан дал ему пощечину и заставил выйти из кабины. На следующий день, как только они возвратились на базу Колумбия, Монсон, выйдя из самолета, поднялся на третий этаж, зашел в первый попавшийся туалет и выстрелом из пистолета разнес себе череп.

Мне было жаль Монсона, автора той зпаменитой фразы, которая впервые прозвучала на американской базе Лекланд: «Тот не кубинец, кто не уйдет из строя!»

«Неделя была напряженной», - думал я, направляясь в свою комнату. У меня было предчувствие, что в стране скоро произойдут какие-то события. Действительно, после 10 марта обстановка стала напряженной. В университете состоялась студенческая манифестация. В газетах писали, что в центре города, в доме бывшего сенатора Кайро, обнаружен большой склад оружия. Мне почему-то казалось, что бывший президент Прио и другие бывшие руководители страны, бежавшие за рубеж после переворота Батисты, пытаются организовать заговор с целью свержения правительства. Ходили слухи, что бывший министр Лурелио Санчес Аранго несколько раз появлялся в Гаване, переодетый священником. А Фидель… И снова этот Фидель. Хотя он еще находился в тюрьме, сообщения о кем почти ежедневно появлялись в прессе. Кроме того, известия о взрывах бомб, о пытках арестованных постоянно будоражили народ. Все это захватывало и меня, как будто бы мне было мало своих проблем, связанных с полетами, катастрофами самолетов. Теперь все смешалось в моей голове. Иногда мне казалось, что я попал в какой-то фантастический, непонятный мир, где все не так, как было прежде. Причиной, видимо, были события последних дней. Еще этот постоянный проливной дождь! От него все вокруг выглядело серым и мрачным. Ночь не была исключением. Я не мог уснуть, хотя мне и хотелось забыться, отдохнуть от переживаний. Не чувствовать бы запаха самолета, пропитанного электричеством, не видеть бы этих казарм и формы цвета хаки! Однажды я решил заглянуть к двоюродной сестре. Она жила с мужем в старом двухэтажном доме с небольшой башенкой и балконом, окрашенным в зеленый цвет. Дон Фельо и Карменсита были симпатичной парой. Говорили они медленно, все делали неторопливо, и, несмотря на многие годы, прожитые в столице, в их речи явно слышался акцент, характерный для жителей восточной части острова.

Выпив по чашечке кофе, мы уселись у самой двери дома, как это было принято у жителей провинции Орьенте. Здесь, в столице, не каждый звал, как приятно, сидя в деревянном кресле-качалке, мирно беседовать в кругу семьи и старых знакомых.

Дон Фельо вдруг неожиданно высоким голосом, как будто его кто-то подгоняет, спросил меня:

– Послушай, Альварито, что происходит? Что случилось с твоим Батистой? Ведь жить становится все труднее… Почти каждый день взрываются бомбы. Вчера в «Тропикане» от взрыва погибла девушка. Здесь вот, через три квартала отсюда, что-то взорвалось совсем недавно, перед твоим приходом. Я даже не закончил ужина. А какие варварские способы применяет полиция! А этот парень, Фидель, я его хорошо знаю, они всегда заходили сюда, он и Раулито. Я знаю, он не отступит от своего. Фидель пойдет до конца! Что же будет?…

Взволнованный голос Фельо больно ударял мне по ушам и проникал в самое сердце. Первое, что я испытал, - это страх. Я боялся, что кто-либо подслушает наш разговор. Но потом я понял, что беспокоиться не стоит. Ведь Гавана - это город, не только полный огней и развлечений, которыми я наслаждался в первые месяцы. Гавана - это не только «Билтмор», яхт-клуб с его барами и салонами. Теперь мне казалось, что в Гаване есть нечто скрытно существующее, обладающее огромной силой, как морская волна, которую ничем не остановить.

На следующий день перед самым ужином капрал Морфи из оперативного отдела вручил мне телефонограмму, подписанную командующим военно-воздушными силами полковником Карлосом Табернильей. В ней мне предписывалось на следующий день, в 8.00, явиться к командующему ВВС. Я ломал голову, пытаясь угадать, зачем понадобилось это представление. Хотел поговорить с другими пилотами из группы 54-Q, однако в этот час найти их оказалось делом невозможным. Оставалось набраться терпения и ждать.

На следующий день рано утром, облачившись в отглаженный мундир и позавтракав, я встретился с другими пилотами из группы 54-Q, а также летчиками, подготовленными на Кубе. Все они оживленно что-то обсуждали. Я узнал, что мы едем в штаб на базе Колумбия к генералу Франсиско Табернилье - командующему армией.

Мы собрались на первом этаже в приемной командующего военно-воздушными силами. В 8.00 адъютант проводил нас в его кабинет. Мы поприветствовали его как положено. Полковник ответил нам любезной улыбкой. Было видно, что он гордится нами.

– Мистер Прендес, мистер Куэльяр и все остальные, как ваши дела, все уже позавтракали? - поинтересовался оy

В этот момент вошел ординарец с огромным подносом, на котором дымились чашки с ароматным кофе. Новая военная форма, отличный завтрак, сигара, прохлада кабинета и чувство собственного достоинства, а также зависть со стороны старых офицеров - все это вызывало у нас огромное удовлетворение. Мы, овладевшие современной техникой, считали себя ударной силой всей авиации. Позже нам предстояло встретиться с командующим армией.

Прошло всего лишь десять минут после того, как мы пришли в приемную командующего ВВС, когда к нам вошел генерал Эулохио Кантильо и с улыбкой пригласил вас в кабинет командующего армией. Кабинет был просторный, хорошо обставленный. Преобладали желтоватые тона. Нас уже ждал пожилой человек высокого роста, немного полноватый. Белые седые волосы подчеркивали смуглый цвет его лица. Огромные уши казались распухшими. Под глазами набрякли мешки. На его лице не было выражения суровости, которую, как правило, напускают на себя некоторые военачальники. Скорее, на нем был оттенок хитрости, присущей людям, привыкшим вести политические интриги.

Он пошел нам навстречу, и тут генерал Кантильо учтиво сказал, широко улыбаясь:

– Это новые летчики, прошедшие подготовку в Соединенных Штатах.

Генерал приблизился к нам, по-отечески улыбаясь. Все было как в спектакле, каждый исполнял свою роль, от главной до второстепенной. Нас представил ему его сын, командующий ВВС, полковник Табернилья.

К концу встречи, перед тем как проститься с нами, генерал Табернилья подозвал своего сына, как будто они были у себя дома, й спросил:

– Почему ты не даешь отпуск парням?

Все было подготовлено заранее. Генерал знал, что нужно будет пообещать нам что-то. Мы же еще перед отъездом из штаба ВВС подготовили одного молодого пилота к тому, чтобы он, если генерал спросит, есть ли какие вопросы, намекнул про отпуска для офицеров.

Продолжая ворчать, генерал назидательным тоном сказал:

– Винси слышать не хочу о том, что ты не дашь им отпуск! - И, используя до конца предоставившуюся возможность, он продолжал: - Пусть и летчики отдохнут.