На ярмарке
На ярмарке
Лето 1904 года в Петербурге выдалось раннее. Вначале июня были дни, когда солнце грело с астраханским усердием. Кустодиев радовался жаре, как настоящий волжанин.
В квартиру на Мясной к ним теперь, после возвращения из-за границы, часто захаживал младший брат Бориса Михайловича — Михаил. Он жил в Петербурге, работал на заводе и одновременно сдавал экзамены в Технологическом институте; приходил Михаил с последними новостями, из кармана торчали какие-нибудь газеты.
— Да ты посмотри, какие волосы я отрастил. У меня сразу стал приличный затылок, круглый! — Он вертел головой перед Борисом. — Теперь с любой точки можно меня рисовать.
— Что мы и сделаем сейчас, — заметил Кустодиев. — Теперь, после разлуки, мне не только твой плоский затылок нравится, даже твой нос хорош! Я уже не говорю об усах.
Борис Михайлович аккуратно раскладывал карандаши, резинку, ножик, листы из альбома: он любил порядок в работе, чтоб все было под рукой.
— Хочешь, я почитаю тебе газеты, пока ты рисуешь? — Михаил вытащил из кармана газету. Брат посадил его так, чтобы рисовать сбоку, почти со спины. Прикрепил лист кнопками.
— Итак, что пишет "Новое время" с театра военных действий? — звонким голосом проговорил Михаил. — Оно пишет: "В ночном бою с судов и батарей выпущено около 2500 разных снарядов…" Далее: "Маленькая Япония возымела дерзость набрасываться на великую державу, втрое более крупную, чем она"…
В статье дается отпор "унынию, которое хотят навести на общество трусы". А трусами, — комментировал Михаил, — у нас теперь называют тех, кто критикует порядки.
Русско-японская война, которая шла уже пять месяцев, не принесла легкой победы России. Действительно, маленькая Япония наносила ей чувствительные удары. Все мыслящие люди России видели в этом нелепость и бездарность самодержавного строя и не стеснялись об этом говорить вслух.
— Ну, что там еще вещает "Новое время"? — спросил Кустодиев, обводя контуром линию головы.
— На третьей странице: "В последнее время в Москве, Петербурге и провинциальных городах стали появляться в большом количестве фальшивые купоны от серий Государственного казначейства… Предполагается, что шайкой выпущено поддельных купонов на 300 000 рублей". Так… Далее реклама в три полосы — сгусток мысли "Нового времени". Вот, пожалуйста: "Энергичный военный желает управлять домом", "Молодая симпатичная дама желает быть компаньонкой или хозяйкой у пожилых порядочных людей"… Жаль, что я не "пожилые порядочные люди".
— Зато ты сойдешь за энергичного военного и можешь управлять домом, добродушно заметил Кустодиев-старший, бросив быстрый взгляд на брата и опять обратившись к листу бумаги.
— Как меня выгонят из института, так я и пойду "управлять домом". Однако… вот интересное для тебя сообщение: "В 12 часов 45 минут пополудни ее величество государыня императрица Мария Федоровна в сопровождении свитной фрейлины графини Голенище-вой-Кутузовой посетила ателье скульптора князя Трубецкого, в котором сооружается модель памятника в бозе почившему императору Александру III… Ее величество изволила смотреть модель памятника и выразить свое удовольствие по случаю успешного хода работ… Объяснение ее величеству имели счастье давать председатель комитета министров статс-секретарь С. Ю. Витте, академик князь Голицын и скульптор князь Трубецкой".
Кустодиев задумался. Это удивительно, как принимают иногда произведение искусства! Памятник Трубецкого Александру III — это тяжелая, приземленная фигура царя, под стать ей лошадь, грузный битюг без хвоста. И вдруг одобрение царской семьи и Сергея Юльевича! От слепоты к искусству это или от желания скрыть очевидное? Что-то подобное было и с "Государственным Советом". Стасов увидел в нем приговор, другие — возвеличивание. Сколь многосложен и противоречив мир, сколь двойственна природа вещей…
— Так, значит, Трубецкой в последнюю очередь "имели счастье объяснение давать"? — сердито произнес Борис Михайлович. — И доколе художники будут занимать третьи места, когда разговор заходит об искусстве?..
В комнату вошла Юлия Евстафьевна с круглой коробкой в одной руке и свернутыми холстами в другой.
— Эти холсты ты приготовил с собой в деревню? Кустодиев что-то энергично стер на листе бумаги.
Отложил резинку, сделал еще несколько линий, поставил внизу буквы "Б. К." и приподнял рисунок так, чтобы видели брат и жена.
— Ну как? — спросил он.
— Как живой!
На рисунке был изображен вполоборота Михаил. Резкой линией очерчены голова и плечи, мягкая растушевка передавала вельветовую ткань на пиджаке, хорошо подстриженные волосы. Энергичная изящная линия и нежный полутон становились характерными чертами рисунка Кустодиева.
Тут только Борис Михайлович заметил, что жена держит в руках холсты, коробку, и бросился к ней:
— Прости, пожалуйста, Юлик! Да, да, эти холсты с собой, я упакую их. И в деревню!.. Долой из этого пыльного города!
…Бричка, запряженная тройкой лошадей, пылила по мягкой костромской дороге к усадьбе Павловское, где жил профессор геологии Поленов. Кустодиев любил эти места и зимой и летом, в праздничные дни и в тихие будни. Мог часами в базарный четверг или на ярмарке рассматривать узоры на дугах лошадиной упряжи, зарисовывать детские игрушки, расписные чашки, любоваться русскими лицами.
Купец.
Как-то он писал в письме:
"Ярмарка была такая, что я стоял как обалделый. Ах, если бы я обладал сверхчеловеческой способностью все это запечатлеть. Затащил мужика с базара — и писал при народе. Чертовски трудно! Будто впервые. За 2–3 часа надо сделать приличный этюд… Пишу бабу покладистую — хоть неделю будет стоять! Только щеки да нос краснеют".
Ярмарки в Семеновском славятся на всю губернию. В воскресный день старинное село красуется во всем своем ярмарочном убранстве, стоя на перекрестке старых дорог: одна от Костромы на Макарьев, почтовая, «большак», другая — от Кинешмы в Галич, «торговая».
На прилавках хозяева раскладывают свой товар: дуги, лопаты, холсты беленые, бураки берестяные, вальки расписные, свистульки детские, половики, решета. Но больше всего, пожалуй, лаптей, и потому название села Семеновское-Лапотное.
Церковь стоит приземистая, крепкая, в самом центре села.
— А вот пироги-крендельки! Кому с жару с пару, карего глазу!
— Лапти, есть лапти! Скороходные.
— Эх, полным-полна коробушка! Лубки цветные, несусветные, про Фому, про Катеньку, про Бориса да Прохора!..
Мальчишка зазевался на гнутую птицу-свистульку, отстал от деда. Тот зовет его:
— Где ты там завял, неслух?
Шумит, звенит говорливая ярмарка. Людской певучий говор сливается с птичьим гомоном; галки на колокольне устроили свою ярмарку. Вон паренек заиграл на гармошке, выгнул ее на колене. Хороша гармоника, переливается, звонко-тонкая, маленькая!
Невелика музыка — на мальчишниках да на посиделках играть, — а завораживает, словно матушка со своими нехитрыми новостями. Незатейливая, простая, без широты и удали, зато простодушна, весела, неприхотлива.
Кустодиев остановился под резным козырьком крыльца крайнего дома.
Отсюда все как на ладони видно. Зеленые дали, мягкое полуденное солнце, неподвижные облака, как взбитые подушки, приколоты к синему небу. Галки над церковью. А лиц не разглядеть. Зато хорошо видно людское движение на базаре, без главных и второстепенных фигур, в массе. Великолепно! Чисто русская ярмарка красок, и звучат они как гармошка: трам-ла-ла-ла-ла…
Он вспомнил праздник в Испании, в Севилье — там женщины в строгом черном одеянии, и это торжественно гармонирует с суровым пейзажем. Вспомнил рыночную площадь азиатской разноязыкой Астрахани… И захотелось написать эту игрушечную с виду ярмарку. Тут надо уйти от желания писать лица похожими, от репинского реализма. Надо изобразить это как в народном лубке, с его наивностью, с его плоскостным изображением фигур, с простодушной радостью. Смутное предчувствие какой-то новой картины, ощущение ее необходимости отозвались в душе…
Вдруг кто-то тронул его за рукав. Он обернулся.
— Тимофей!
— Он самый, Борис Михайлович.
— Ну, здравствуй, здравствуй, рад я тебе. Как поживаешь?
Тимоша был здешним егерем. Не раз они вместе ходили на охоту.
— Как живу-то? Так не совсем чтоб плохо, хорошо, можно сказать, живу.
— Ну а как охота нынче, Тимоша? Сходим?
— Не выйдет, барин. Потому на войну меня забирают. С япошками пойду драться.
— А ты говоришь — хорошо живешь… Тимоша пожал плечами.
— Хозяйка велела вас звать. Уважите, зайдете? Домик Тимофея стоял поблизости, и Борис Михайлович зашел к нему.
От стены до стены углом стояли две широкие лавки. На одной сидели мужики, на другой — бабы. Большой деревянный стол, выскобленный до белизны, был уставлен снедью.
Гостя встретили приветливо, но без суеты. Посадили к стенке, угостили и больше словно не замечали, только хозяйка подкладывала ему в тарелку. А Кустодиев и рад был: так наблюдать легче.
Шла неторопливая беседа о сенокосе, обновках для детей, о продавце в казенке. Про то, что Тимофею уходить на войну, никто не говорил.
Кустодиев глядел на их значительные, какие-то затаенные лица. В каждом свое раздумье, достоинство, свой мир. Невольно вспомнились наутюженные, застегнутые на все пуговицы сановники из "Государственного Совета". Там была озабоченность, облеченная в хорошо обдуманные слова, здесь — подлинная, молчаливо-тяжелая забота.
Неожиданно Тимоша, вспомнив что-то, всполошился:
— М-м-м… Ишь я какой дурак. Купил на ярмарке картинку лубочную, да и забыл…
Он вытер руки, расправил картинку. Все склонили головы и сразу оживились.
— Пы-ры-ох… — начал читать подпись к картинке Тимоша и протянул бумагу гостю: — Михалыч-то лучше читает.
На лубочной картинке были нарисованы два дерущихся мужика. Внизу стояли жирные и высокие, как забор, буквы: "Прохор да Борис поссорились, подра-. лись, за носы взялись руками да бока щупали кулаками".
— И-и-и, глянь-ка, как он того за нос цапнул…
— А другой-то за грудки, за грудки…
— Ты, Тимофей, вот так-то япошку приструни. За бока его, за бока, да свой-то нос ему не давай.
— Да ежели б мне одежонку хорошую дали да ящичек с патронами! — лихо подмигнул Тимоша.
…Возвращаясь из Семеновского, он опять думал: какую форму придать тому, что он задумал написать? Какова вообще его роль в современном искусстве? Его назвали как-то неопередвижником, то есть новым передвижником. По какому пути он пойдет? Позиции старых передвижников слабели, на арене появились новые художественные объединения, и прежде всего "Мир искусства". В нем привлекало Кустодиева свежее видение мира, с передвижниками же его связывали народность, демократизм. В то же время он хотел, не становясь рабом идеи, «литературы», в живописи "рассказывать каждым мазком", чтобы картина «говорила», как старые голландцы, как Питер Брейгель. Хочется создать что-то радостное, «говорящее».
Он вернулся в усадьбу. В рассеянности поцеловал жену, сына. Прочел письмо от Михаила: "Здравствуйте, мои милые Загогулин и Загогулинка!.. После вашего отъезда жизнь пошла серее, несмотря на солнечные ясные дни… Портрет Бобринского водворили в Мари-инское палаццо… Не слышно ни свободных парламентских споров, ни митингов…"
В письмо была вложена газетная вырезка из "Нового времени" о том, что этюды Репина к картине "Торжественное заседание Государственного Совета" куплены за 10 000 рублей, из коих 5000 рублей согласно желанию профессора И. Е. Репина передано в "высочайше учрежденный комитет по усилению флота".
Граф Бобринский, император, пожертвования Репина — все это была далекая петербургская жизнь. Борис Михайлович же сейчас жил мыслями о будущей картине, картине совершенно нового характера, и чувствовал: учитель его Илья Ефимович не узнает своего ученика.
«На Кустодиева я возлагаю большие надежды. Он художник даровитый, любящий искусство, вдумчивый, серьезный, внимательно изучающий природу. Отличительные черты его дарования: самостоятельность, оригинальность и глубоко прочувственная национальность; она служит залогом крепкого и прочного его успеха» (И. Репин).
Автопортрет.
Портрет художника-гравера В. В. Матэ. 1902 г.
Портрет Р. И. Нотгафт. 1909 г.
Портрет И. Я. Билибина. 1901 г.
Портрет Ю. Е. Кустодиевой, жены художника. 1903 г.
«Вы — большой исторический живописец, у вас широкий охват русской жизни, и это обязывает вас перед будущим. Помните эту вашу миссию и высоко несите свое знамя» (М. Нестеров).
Автопортрет.
Ярмарка. 1906 г.
Портрет искусствоведа и реставратора А. И. Анисимова. 1915 г.
Купчиха. 1915 г.
Масленица. 1916 г.
Купчиха с зеркалом. 1920 г.
Красавица. 1915 г.
Московский трактир. 1916 г.
«Много я знал в жизни интересных, талантливых людей, но если я когда-либо видел в человеке действительно высокий дух, так это в Кустодиеве. Все культурные люди знают, какой это был замечательный художник. Всем известна его удивительно яркая Россия, звенящая бубенцами и масленой. Только неимоверная любовь к России могла одарить художника такой веселой меткостью рисунка и такой аппетитной сочностью краски в неутомимом его изображении русских людей…» (Ф. Шаляпин).
Автопортрет
Большевик. 1920 г.
Портрет П. Л. Капицы и Н. Н. Семенова.
Портрет Ф. И. Шаляпина. 1922 г.
Портрет Ирины Кустодиевой. 1926 г.
…На выставке осенью 1906 года посетители толпились возле картины «Ярмарка» Кустодиева. Это был совсем небольшой картон. Пространство замкнуто, как на сцене, выражения на лицах не видно, непрозрачная кроющая гуашь лежит плоско, как аппликация. Зато яркость, красочность, декоративность.
— Вы посмотрите на эти фигуры: они же без лиц. Никакого психологизма. Я не узнаю Кустодиева. После благородных портретов Матэ, Билибина — вдруг этот лубок. Пресно и примитивно!
— Обратите внимание: ученик Репина отказался от своего учителя. Я не вижу здесь ни доли влияния репинской школы.
— Господа, зачем вы придаете значение какому-то лубку, выполненному художником по заказу?
— А вдруг мы с вами присутствуем при рождении нового стиля?
— Это стиль? Между лубком и искусством вряд ли можно найти что-нибудь общее.
Человеку в пенсне, с быстрыми блестящими глазами картина Кустодиева, вероятно, понравилась.
"Как просто! Восхитительно просто, — думал он. — Пестрая, веселая, простонародная ярмарка! Схвачена глазом ясным, умом живым, сердцем отзывчивым, сильной рукою. И сколько доброго, мужественного юмора". Это был критик Анатолий Васильевич Луначарский, в будущем народный комиссар по делам просвещения.