Литературная богема

Литературная богема

Осень в надрывах

Скрипок тоскливых

Плачет навзрыд,

Так монотонны

Всхлипы и стоны —

Сердце болит.

Горло сдавило,

Пробил уныло

Тягостный час.

Вспомнишь, печалясь,

Дни, что промчались, -

Слезы из глаз.

Нет мне возврата,

Гонит куда-то,

Мчусь без дорог —

С ветром летящий,

Сорванный в чаще

Мертвый листок.[13]

В том же 1866 году вышел в свет первый сборник Верлена "Сатурнические стихотворения". Он разослал его знакомым литераторам, получив в ответ лишь банальные поздравления. Правда, Банвиль уверял, что прочел книгу десять раз подряд, невзирая на болезнь и смертельную усталость — однако рецензию он так и не написал. Леконт де Лиль обронил, что автор "вскоре полностью овладеет мастерством выражения". Сент-Бёв с безошибочным чутьем воздал хвалу самым слабым стихотворениям сборника. Единственным человеком, кто по достоинству оценил музыку верленовских стихов, был скромный преподаватель английского языка из Безансона. В его послании говорится:

"… у меня есть таинственное предчувствие еще неведомой дружбы… ваши "Сатурнические стихотворения" на несколько дней исцелили меня от постыдной повседневности и пробудили от прострации, вызванной окружающим гомоном… Поэты наследуют друг от друга старые формы, подобные потасканным фавориткам, но вы предпочли ковать из никем не тронутого, нового металла собственные клинки, а не рыться в отбросах старой чеканки…"

Автором этого письма был Стефан Малларме.

Лучшие, подлинно "верленовские" стихи сборника пронизаны чувством глубочайшей тревоги и тоски. Но даже лучший друг Верлена Лепелетье не поверил в искренность этих "меланхолических жалоб", которые показались ему "нарочитыми и взятыми из головы". Почему? Да просто потому, что Поль был тогда "молод, здоров, никого не любил и удовлетворялся доступными ему удовольствиями, имел полный кошелек и, покончив с не слишком трудными служебными обязанностями, выпивал множество аперитивов, отчего приходил в радостное настроение…". Между тем, уже в эти внешне "безоблачные" годы Верлен явно ощущал, что ступил на "дурную дорожку". Вполне возможно, что в обществе своих приятелей Поль старался быть веселым, хотя сам Лепелетье, не замечая противоречия, свидетельствует, что с каждой новой рюмкой он становился все мрачнее и мрачнее. Лишь много позже в этих стихах увидят отражение эпохи — той постыдной повседневности, о которой писал Верлену Малларме. Многие даже сочтут, будто "Осенняя песня" могла возникнуть лишь во Франции, перенесшей унизительное поражение в войне 1870 года, хотя Верлен создавал ее в мирные дни, под бравурную музыку Оффенбаха. А в конце века немецкий публицист Макс Нордау узрит в верленовской "тоске" симптомы декаданса, верный знак упадка одряхлевшей расы:

"Вот перед вами непредвзятый портрет знаменитейшего из вождей символизма. Лицо очевидного дегенерата, асимметрия черепа, черты монголоидного типа. Далее: патологическая страсть к бродяжничеству, дипсомания, половая распущенность, болезненные фантазии, слабость воли, неспособность обуздать инстинкты. И как следствие того — глубокая душевная тоска, рождающая проникновенные ламентации. В затуманенном мозгу этого слабоумного старика в минуты мистического экстаза возникают видения — ему являются святые и сам Господь".

В августе 1867 года Верлен, собираясь в Арденны, решил нанести визит великому патриарху, который летом покидал свой остров и перебирался в Брюссель к сыну Шарлю. Разумеется, Верлен предварительно написал Гюго, обратившись с почтительной просьбой об аудиенции. Мэтр относился к нему благосклонно, поскольку Верлен опубликовал о нем статью, полную энтузиазма. И вот Юпитер собственной персоной явился смущенному гостю. Верлен был крайне взволнован, но его обласкали и удостоили особого внимания, поскольку Гюго прочел или хотя бы пролистал "Сатурнические стихотворения": кое-что похвалил, кое-что не одобрил, но даже критические замечания из таких уст были лестными для двадцатитрехлетнего поэта. По поводу знаменитого парнасского лозунга "бесстрастие" Гюго снисходительно заметил: "Вы от этого скоро откажетесь". Слова оказались пророческими — во всяком случае, по отношению к Верлену. Молодой поэт был настолько переполнен впечатлениями от встречи, что не обратил ни малейшего внимания на Брюссель — "роковой" для него город. Простившись с Гюго, он тут же отправился на вокзал.

В Брюсселе, между тем, вышли в свет "Подружки" — второй сборник стихотворений Верлена, который укрылся под псевдонимом Пабло де Эрлагнец-Сеговия. Издатель Пуле-Маласси в свое время выпустил "Цветы зла" Бодлера, затем обанкротился и перебрался в Бельгию, где стал специализироваться на книжонках эротического характера. Ремесло это было небезопасным: на французской границе весь тираж "Подружек" конфисковали и уничтожили по постановлению суда города Лилля от 6 мая 1868 года, а Пуле-Маласси пришлось заплатить 500 франков штрафа. Верлен не пострадал, но это было его первое столкновение с юстицией — правда, на отдаленном расстоянии и под чужим именем.

Примерно в это же время Верлен становится завсегдатаем узкого кружка, в котором главную роль играла Нина де Вилар. Эта необыкновенная женщина позднее станет героиней романов: Катюль Мендес посвятит ей свой роман с ключом "Дом старухи", английский писатель Джордж Мур — "Воспоминания о моей жизни мертвеца". Считается, что именно она изображена на картине Мане "Женщина с веером": если это действительно так, портрет был сделан незадолго до того, как Нина потеряла рассудок. Она умерла в состоянии полного безумия в 1884 году, когда ей едва исполнился сорок один год.

Но Верлен познакомился с ней, когда ей было двадцать пять и ничто не предвещало столь ужасного конца. У нее было солидное состояние — примерно пятьдесят тысяч франков (позднее бесследно улетучатся и деньги). Она была виртуозной пианисткой и сочиняла романсы, увлекалась верховой ездой и фехтованием, а также спиритизмом. Однако более всего привлекали ее молодые и талантливые мужчины. В 1864 году она вышла замуж за графа Эктора де Калья, что нисколько не мешало ей принимать у себя цвет тогдашней литературной и артистической богемы. С мужем она рассталась довольно быстро, ибо граф пил настолько безбожно, что Нина этого не выдержала, хотя сама была большой любительницей абсента и приобщила к нему свою старенькую мать. Она была музой (и любовницей) тех, в ком видела воплощение поэзии — в ее объятиях побывали Шарль Кро, Катюль Мендес и многие другие. Что касается графа Вилье де Лиль-Адана, то он попросту жил какое-то время у нее на содержании, а в ответ на упреки друзей говорил: "Сколько шума из-за нескольких котлет!"

"Салон" Нины представлял собой фантастический мир, где не существовало никаких условностей и больше всего ценились безумства. Желчные Гонкуры называли его "мастерской по расстройству разума", что оказалось пророчеством — по крайней мере, в отношении самой хозяйки. Верлен с наслаждением окунулся в эту атмосферу вечного праздника, легкого флирта и салонной комедии. Окружающая действительность внушала отвращение и пугала. "Франция с вытаращенными глазами", отравленная страстью к деньгам, отупевшая и ожиревшая, была объектом бесконечного сарказма. Никогда еще пропасть между "глупой толпой" и "поэтом-творцом" не казалась такой бездонной. Верлен отнюдь не был социалистом — его ненависть к прогнившей Второй империи проистекала из внутреннего аристократизма духа. Но у Нины бывали и настоящие "красные": Валлес, Флуранс, Риго.

14 января 1869 года все парнасцы, посещавшие салон Нины и салон мадам де Рикар, назначили друг другу свидание в театре "Одеон", чтобы устроить овацию одноактной пьесе в стихах "Прохожий" — автором ее был Франсуа Коппе. Пьеса прошла триумфально — во многом благодаря молодой и почти никому не известной актрисе по имени Сара Бернар. Однако энтузиазм парнасцев не всем пришелся по нраву, и фельетонист Виктор Кошина на следующий день разразился негодующей статьей, где поносил последними словами клаку, устроенную этими "гадкими мальчишками". Оскорбительное выражение было немедленно подхвачено, и с той поры парнасцы стали собираться раз в месяц на ужин "Гадких мальчишек" в кафе театра Бобино — недалеко от места сражения и победы. Успех Коппе не вызвал никакой ревности у Верлена. Он вообще не был завистлив и всегда был щедр на похвалу — качество довольно редкое для литератора.

Это тем более удивительно, что у Верлена был повод обижаться: сочинения Коппе раскупались нарасхват, тогда как вышедшие в 1869 году (по-прежнему за счет автора) "Галантные празднества" вновь остались не замеченными публикой. Только некоторые собратья оценили новый сборник Верлена. Теодор де Банвиль назвал его "магической книжицей", а Виктор Гюго похвалил отдельные стихи. Верлен воззвал к Лепелетье с просьбой написать рецензию, но его друг, страстный республиканец, ухитрился попасть на месяц в тюрьму за свои слишком острые статьи.

Между тем, поведение Поля все больше тревожило мать. Она была все так же снисходительна к нему, но его пьяные выходки участились. В один прекрасный день он заявился домой в таком состоянии, что рухнул на постель одетым и заснул, не сняв даже шляпы. Мать разбудила его, он стал нелепо оправдываться, но она поднесла ему под нос зеркало, после чего оба они начали хохотать. Вскоре последовал очередной скандал: отправившись на похороны своей тетушки, умершей в марте 1869 года, Поль повел себя настолько безобразно, что улизнул в Париж "по-английски", не прощаясь из опасения упреков. Он удрал настолько поспешно, что местному кабатчику пришлось подать счет родным покойной: "Пять франков за можжевелую водку для господина Поля". Можжевеловая водка стоила один су за рюмку, следовательно, Верлен осушил сто таких рюмок.

Неумеренное потребление спиртного уже начинало приносить свои плоды, воздействуя прежде всего на творческие способности поэта. С Лепелетье Верлен был достаточно откровенен и писал ему об этом так:

"Я вчера вернулся из Фампу, где три раза изрядно нализался… Осталась от этого легкая усталость и некоторое отупение, о чем свидетельствует, впрочем, и нынешняя вялая эпистолярная манера… Ты стихи пишешь? Я каждое утро пытаюсь, но не могу извлечь из моих затуманенных мозгов ровным счетом ничего!"

Еще одним симптомом алкоголизма была безрассудная вспыльчивость. В первой фазе опьянения Верлен был весел, говорлив, необыкновенно дружелюбен, но за этим неизбежно наступала вторая фаза — угрюмое и тяжелое молчание. Еще несколько стаканов, и наступала третья фаза — вспышка внезапной ярости. Все становилось предлогом для ссоры, и существует множество свидетельств того, что в таком состоянии Верлен был совершенно невыносим. И уже в это время он порой достигает четвертой фазы — с бредом и галлюцинациями. В этом состоянии он был смертельно опасен, поскольку ярость его искала выхода в крови.

Однажды, после обильных возлияний, он заявил, что убьет императора и двинулся к Тюильри. Сама по себе эта история довольно забавная: Верлен проявлял бесстрашие только под винными парами — и ему достаточно было увидеть полицейских, чтобы мгновенно протрезветь. Показательным здесь является само намерение убить. Уже в 1869 году произошло несколько инцидентов — причем с теми людьми, к которым Верлен никогда не испытывал ни ненависти, ни злобы. Так, Лепелетье едва не стал жертвой своего друга, причем грозившую ему опасность он осознал не сразу. Во время одной из ночных прогулок уставший Эдмон предложил разойтись по домам, тогда как Поль настаивал, что надо зайти в еще один кабачок и "добавить". Спор закончился тем, что Верлен внезапно выхватил стилет, спрятанный в трости, и ринулся на своего друга. Тот поначалу шутливо отбивался своей тростью, а потом обратился в бегство. Верлен устремился в погоню за ним, но, к счастью, споткнулся и выронил нож.

Еще более ужасная сцена произошла в июле 1869 года. Вернувшись домой в пять утра мертвецки пьяным, Верлен вступает в перебранку с матерью. И вновь внезапное помрачение рассудка: он срывает со стены саблю своего отца с криком, что убьет сначала мать, а потом себя. Лишь с помощью служанки Виктории безумца удается успокоить и уложить в постель. На следующий день Стефани пишет своей сестре Розе, умоляя ее приехать. Поль питает спасительный страх к этой старой деве чрезвычайного крепкого сложения. К несчастью, она вскоре уезжает, и "размолвка" матери с сыном получает жуткое продолжение. На сей раз Поль возвращается ночью в сопровождении приятеля, чье имя осталось неизвестным. Он вновь берется за саблю с криком: "У тебя есть четыре тысячи франков, ты должна мне их немедленно отдать!" Приятель хватает его за руки, женщины вырывают у него саблю, и наступает короткая передышка. Но стоило приятелю уйти, как Поль бросается на мать, валит ее на пол и начинает душить с воплем: "Ты не выйдешь из этого дома живой!" Молодая и сильная Виктория оттаскивает пьяницу, который устремляется к шкафу, рывком открывает дверцы и одним ударом трости сбрасывает на пол три сосуда со спиртом, где хранятся останки "маленьких братиков". Затем он начинает крушить мебель и посуду с криком: "К черту ваши сосуды, дайте денег!" Наконец его ярость стихает, он засыпает прямо на полу, а плачущая мадам Верлен подбирает несчастных зародышей и вечером вместе с Викторией закапывает их в саду при доме. Проснувшись, Поль видит, что квартира опустела — мать нашла убежище у своих друзей. Но любящему сыну понадобилось всего лишь три дня, чтобы вымолить прощение, и Стефани вернулась в свою квартиру на улице Леклюз.

Однако было бы ошибкой считать, что Верлен не испытывал никаких угрызений. Он не обладал беспощадной проницательностью Бодлера и не умел анализировать состояние своей души, но тем сильнее, быть может, ощущал глубокую тоску и отвращение к самому себе. В такие минуты он бесцельно бродил по улицам, избегая общества друзей. Однажды он остановился перед церковью и, после некоторых колебаний, вошел. По собственному признанию, он перестал верить в Бога с пятнадцати лет, не посещал мессу и забыл все молитвы. Тем не менее, в этот день он встал на колени в исповедальне и со слезами на глазах начал перечислять все свои грехи. Отпущения ему не дали, но через неделю допустили к святому причастию. Потрясение оказалось настолько сильным, что в течение двух недель он не прикасался к спиртному, избегая заходить в кафе и сразу же после службы возвращаясь в Батиньоль. Это были две недели "мудрости" в 1869 году. Затем он сорвался… Но ему самому было ясно, что больше так продолжаться не может. Кто-то или что-то должно было его спасти.