Семья

Семья

Поль Мари Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце. И по отцу, и по матери он был северянином: его предки издавна жили в Пикардии, Артуа и бельгийских Арденнах (перешедших под власть Франции в начале XIX века). Поэт до конца своей жизни не любил «солнце»: ему всегда были милее полутона и оттенки, нежели яркий свет. Отсюда позднее возникнет любовь к английскому пейзажу — «в сто раз более занятному, чем эти Италия, Испания и берега Рейна».

Отец — Никола Огюст Верлен — служил офицером во 2-м саперном полку. Мать — Стефани Деэ — была дочерью богатого сахарозаводчика. К моменту появления на свет сына родителям было соответственно сорок пять и тридцать два года: оба, следовательно, были далеко не первой молодости. Никто и никогда не сказал о них дурного слова — это были превосходные во всех отношениях люди. Когда умерла сестра Стефани, они взяли ее дочь к себе и воспитали осиротевшую племянницу как собственное дитя. Элизе Монкомбль было восемь лет, когда родился Поль, и она сразу же прониклась к младенцу почти материнскими чувствами — можносказать, что над колыбелью мальчика склонялись сразу две матери. На склоне лет Верлен напишет о ней в «Исповеди»:

«Бедная дорогая кузина Элиза! Она была особой радостью моего детства, участницей и покровительницей всех моих игр. (…) Она умалчивала о моих серьезных проступках, восхваляла небольшие мои заслуги и время от времени нежно меня журила»

У Верлена было счастливое детство: он был единственным и долгожданным ребенком — никогда не доводилось ему испытывать такие страдания, какие выпали в детстве на долю Бодлера и Рембо. Сверх того, родители имели возможность баловать желанного сына. Стефани принесла мужу богатое приданое, и доход четы Верленов оценивался примерно в 400 тысяч франков — недурной капитал даже по нынешним временам. Верлены принадлежали к среднему классу и к моменту рождения сына занимали вполне устойчивое положение в обществе — лишь позднее ситуация радикально изменится.

Но в этом уютном буржуазном мирке имелись, однако, некоторые странности. До рождения Поля у Стефани трижды случались выкидыши, и она хранила о них не только воспоминания: на полке в шкафу стояли три сосуда со спиртом, где находились несчастные плоды преждевременных родов. Стефани дала им имена и показывала Полю «маленьких братиков». Мать была женщиной очень набожной и добропорядочной — некоторые из друзей семьи находили ее даже излишне церемонной. Как могла она позволить себе подобную экстравагантность? Видимо, она так сильно желала детей, что не могла расстаться с материальным подтверждением их прихода в мир. Супруг мирился с этой странностью, и это означало, что силой характера он уступал любимой жене. Стефани настолько была благодарна Богородице за рождение сына, что дала ему имя Поль Мари. Малыш был почти уродлив: с бледным, чуть ли не землистым цветом лица, с чрезмерно большим лбом, с мутно-голубыми глазами, которые казались черными из-за того, что слишком глубоко сидели в орбитах, с коротким носом «картошкой» и выступающими скулами. Когда он спал, казалось порой, что в кроватке лежит маленький мертвец.

Кстати говоря, Верлен будет считаться уродом всю свою жизнь. Так, мадам Лепелетье, мать его лучшего друга с лицейских времен (а позднее биографа) не стеснялась говорить, что он похож на «орангутанга, вырвавшегося из клетки зоологического сада». Сам Эдмон Лепелетье также подчеркивал «крайнее уродство» Верлена, над которым смеялась жена Альфонса Доде и многие другие дамы. Один из преподавателей (не любивший Верлена) писал о нем, что это был «самый нечистый по телу и нраву ученик лицея Бонапарта» и что у него была «омерзительная физиономия, напоминавшая морду оскотинившегося преступника». Наконец, Леконт де Лиль, утонченный поэт и глава парнасской школы, уверял, что у Верлена «голова скелета, обросшего мясом». По его фотографиям и портретам этого никак не скажешь: Аполлоном он, конечно, не был, но обладал определенным обаянием, и ничего отталкивающего в его внешности не было. Видимо, у этого века были свои понятия о красоте, которым Верлен никак не соответствовал, и многие исследователи именно в этом обстоятельстве видели причину его ранней меланхолии. Только для матери и для Элизы он был прекрасен, остальные же находили его безобразным — и хуже всего было то, что он сам в это верил.

Есть еще одна странность. Ни семейная среда, ни полученное образование не предвещали той безмерной распущенности, которая проявится у Верлена в юности и зрелости — недаром его называли «ангелом» и «зверем» в одном лице. Каким же образом унаследовал он подобные склонности от столь респектабельных и добродетельных родителей? Многие биографы пытались найти объяснение в том, что Поля в детстве слишком баловали: отец проявлял непростительную слабость, а мать — преступную снисходительность… Ребенку давали слишком много сладостей и почти никогда не журили — очевидно, это и привело к алкоголизму, а также неразборчивым половым связям. Объяснение, прямо скажем, не вполне убедительное. К тому же не следует забывать, что счастливое детство — вечное прибежище взрослого: в годы несчастий и позора поэт вспоминал родительский дом со слезами на глазах, лишь в этих воспоминаниях находя утешение:

«Дома меня называли „малышом“ даже тогда, когда я превратился в большого верзилу, которого чрезвычайно раздражало это слово „малыш“ — столь сладостное ныне для моих старых осиротевших ушей, ибо звучит оно лишь в снах, в снах с печальным, очень печальным пробуждением».

Франсуа Порше, автор лучшей биографии Верлена, обнаружил новые данные, которые позволили пролить свет на некоторые загадочные стороны характера Верлена. Дурная наследственность определяет многое, и тут самое время вспомнить о неудачных родах Стефании и трех пресловутых сосудах со спиртом на полке шкафа. Решающим оказалось влияние предков по отцовской линии, среди которых некоторые были законченными алкоголиками. И в их число входит родной дед Поля — Анри Жозеф. Никола Огюст потерял отца в семь лет, и в семье о нем никогда не говорили. Анри Жозеф Верлен был нотариусом, но это мирное ремесло плохо соответствовало его буйному нраву. Только один пример: в 1804 году он стал в пьяном виде поносить последними словами императора Наполеона, и его вызвали к прокурору для объяснений. Внезапная смерть Анри Жозефа помешала дальнейшему расследованию, которое могло бы плохо для него кончиться. Хорошо помнившие его люди утверждали, что в юности он хотел посвятить себя церкви, но этому благому намерению не суждено было сбыться из-за неумеренного пристрастия к алкоголю. В роду Верленов вообще было очень много священников, а наследственная вспыльчивость проявлялась через поколение: у буяна и пьяницы Анри Жозефа родился мягкий и благоразумный сын Никола Огюст, который произвел на свет еще одного буяна и пьяницу — Поля Мари, ставшего отцом мягкого и благоразумного Жоржа. Впрочем, природная кротость последнего не смогла одолеть отравленную кровь — в 1926 году сын поэта умер от белой горячки, не оставив потомства. Так пресеклась эта линия рода Верленов.

Раннее детство Верлена прошло на юге, где стоял 2-й саперный полк. Семья кочевала из-за военной службы отца. Поль запомнил процессию «кающихся» в Монпелье: они шествовали в монашеских рясах с капюшонами, закрывающими лицо, и изрядно напугали мальчика. На празднестве по случаю провозглашения республики в Ниме он впервые услышал национальный гимн — «Марсельезу». В Лионе его больше всего поразили бурные воды Роны. По возвращении в Мец он впервые влюбился — на седьмом году жизни. Барышне было восемь лет, волосы ее отливали серебром, а лицо было усеяно веснушками. Верлен уверял, что звали ее Матильда — быть может, так оно и было, но очень вероятно, что это имя стало для него навязчивой идеей. И всю жизнь его приводили в волнение веснушки: даже много лет спустя он был способен проникнуться внезапной страстью к веснушчатой женщине — как это произошло в 1886 году с Мари Гамбье.

Разъезды, связанные с передислокацией войск, могли бы продолжаться еще долго, если бы в 1851 году не произошел инцидент, круто переменивший жизнь семьи. Капитан получил взыскание, которое счел несправедливым, и тут же подал в отставку. Командир полка приложил все усилия, чтобы оставить в армии этого образцового офицера, но Никола Огюст остался непреклонен. Верлены навсегда покинули Мец и перебрались в Париж — точнее, в Батиньоль, бывший тогда пригородом столицы, где обитали отставные военные и зажиточные рантье. В доме на улице Сен-Луи Поль Верлен проживет двадцать лет — до своей женитьбы.

Столица ему поначалу не понравилась:

«По правде говоря, первыми моими впечатлениями от Парижа были уродство, грязь и сырость. И затхлая атмосфера, ведь ноздри мои привыкли к сильным и простым запахам лотарингского востока, к целебным ветрам города в виде шахматной доски».

Но через несколько дней малыш увидел заполненные народом бульвары, и это зрелище восхитило его. И еще он обратил внимание, как громко говорят здешние обитатели, тогда как в провинции люди словно бы перешептываются. Это была парижская свобода!

Стефани поддалась очарованию Парижа ничуть не меньше, чем семилетний Поль. При всей набожности и церемонности она была по натуре женщиной очень веселой, живой и говорливой. Матильда Дельпорт, бывшая мадам Верлен, так описала в мемуарах свою тещу, с которой познакомилась в 1869 году:

«Она была удивительно похожа на своего сына с той разницей, что в юности, несомненно, обладала красотой, которую во многом сохранила. Но у нее были те же морщинки у глаз, те же густые, немного жестковатые брови».

Веселый нрав Стефани подвергнется жестоким испытаниям, связанным с обожаемым Полем. Но пока это еще ребенок — пусть не слишком красивый, но очень ласковый в те минуты, когда не топает ногами от ярости.

Они гуляют вместе по Парижу, осваиваясь в столице. Однажды утром в толпе раздается гомон: «Это принц-президент!» И, действительно, они видят перед собой Луи-Наполеона. А 4 декабря, сразу после государственного переворота, оказываются в охваченной паникой толпе, едва успевают укрыться в какой-то лавчонке и возвращаются домой несколько напуганные, но в целом довольные своим приключением. Эти политические события, увиденные глазами ребенка, вошли в «Исповедь», которую старый и больной Верлен начал писать незадолго до смерти.

Поль любил обоих родителей и сохранил это чувство до конца жизни. Но к отцу он, вдобавок, относился с глубочайшим уважением. В «Исповеди» об этом сказано так:

«Я очень гордился красивым отцовским мундиром: французского покроя, с бархатными отворотами, с двумя орденами — испанским и французским, его треуголкой с разноцветными перьями, шпагой… Гордился и его великолепной выправкой человека очень высокого роста, „каких больше не делают“, мужественным и добрым лицом, на которое привычка командовать наложила все-таки отпечаток властности, приводившей меня в трепет, что было хорошо, ибо я вел себя отвратительно, если шалости сходили мне с рук».

В мундире, который так нравился маленькому Полю, Никола Огюст Верлен позировал художнику. Этот портрет переживет бесконечные переезды и передряги — и именно на него будет обращен последний взгляд умирающего поэта.