30. 25 января 1957 г. Москва

30.

25 января 1957 г.

Москва

Дорогая моя, милая Наташа!

Это я пишу тебе сразу же после того, как приехал с вокзала. А с вокзала я ехал так быстро, как только было возможно, и бешено бросился к тому месту, какое ты указала.

Спасибо за успокоительное письмо.

Но в этом письме есть слово, которого я терпеть не могу. Давай начну с плохого и закончу хорошим. «Все хорошо, что хорошо кончается», — не правда, ли?

М. А. плакала и так была расстроена, что долго не могла толком рассказать то, о чем она говорила с тобой. Она сказала: «Мы думали, что вы с Наташей уже договорились о совместной жизни, мы принимали ее как Вашу невесту, а теперь?.. Наташа сказала: „Я не могу представить, чтобы я была женой Биди; я его люблю как друга…“»- и т. д.

Все это мне надоело; когда я перестану слышать слово друг: одни прикрывают этим словом свои звериные пасти, другие употребляют это слово для смеха и издевательства. Я еще не встречал случая искреннего и настоящего произношения слова друг. Весь день я был так расстроен, что мне пришлось прервать писанину; попросил у Вл. П. 15 рублей и пошел в «Армянторг», купил 250 г. водки и выпил без закуски (по совету Алеши).

Вот теперь, ночью, продолжаю писать тебе это письмо в пьяном виде.

Ты в конце своего письма пишешь: «мой милый друг», прямо, как Мопассан. Ты, видимо, очень любишь это слово, слово друг. У тебя в жизни было много друзей (10, 20, 100 и т. д.), еще будет тысяча. Я — «бедный», затерялся среди этой же тысячи бездельников (твоих друзей), на которых ты смотришь зевая. Если кто-нибудь из твоих друзей в данную минуту тебе понадобится, то ты поманишь его указательным пальцем и скажешь томно: «Мой друг, выкинь помои в яму, а потом получишь тарелку похлебки». Но мне не хочется записываться в список твоих друзей. Прошу не любить меня как друга. Нет любви, но и это тоже не любовь.

Однако в твоем письме я прочитал такие фразы: «Я надеюсь, что со временем ты станешь все-таки счастливым. Я приложу к этому все усилия… Когда-нибудь, может, нам не придется расставаться». Это окрылило меня так, что я почти взлетал на воздух. Я вдруг осознал глубочайшую стихийную основу всех моих чувств и мыслей — именно это чистое, бесприметное ощущение жизни, любовь к жизни. Все мое пессимистическое отчаяние, которое ты чувствовала в комнате Л. М., исчезло, как рукой сняло.

Право, смешно!

Хочу и молю Бога, чтобы вышло все так же, как ты пишешь. Пусть будет так!

После того как закончил читать, я почувствовал любовь к тебе и к собственной жизни так сильно, что невольно вздрагивал и улыбался, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всей грудью; «Дай, Бог, мне счастья, дай мне мою Наташу», — сказал я.

Но, думаю, что это есть не только чисто животная любовь к тебе и к плотской жизни. Я не могу допустить, чтобы ты, будучи моей женой, занималась только разведением детей и служила для меня только женщиной.

Если только в этом будет заключаться наша любовь, то она не стоит того, чтобы я так страдал.

Если мы сумеем соединить утонченную негу плоти со сладострастием духа (совместной творческой деятельностью), то это — предел желания нашей любви.

На этом заканчиваю свое письмо, ибо не имею силы больше писать.

Целую тебя, мой ангел, много раз.

Твой Биди.

В следующем письме — «О зависимом происхождении». Жду письмо; напиши, начала ли созерцать.