4. Мы действуем

4. Мы действуем

Однажды на привале ребята услыхали короткие автоматные очереди. Мы засекли направление выстрелов и выслали туда трех разведчиков. Через два часа они вернулись. К нашему удивлению, их было уже не трое, а человек двенадцать.

— Братву батьки Литвиненко ведем! — восторженно кричал Горячев.

Радости не было границ. Дело дошло до объятий.

Чтобы добраться до штаба Литвиненко, находившегося в деревне Морозово, нужно было сделать около двадцати километров. Мы прибыли туда в полдень. Сам Литвиненко вышел встречать нас. Он был в кубанке, кавалерийском полушубке и меховых унтах. Придерживая маузер, Литвиненко крепко пожимал наши руки.

— Первая ласточка прилетела, — улыбаясь, говорил он.

Литвиненко подробно расспросил нас о гибели лейтенанта Боровского, о наших первых боевых делах, а под конец сказал:

— Что ж, хлопцы, будем робыть разом. А зараз отдыхайте…

Горячев в кругу ребят старался копировать Литвиненко:

— Ну что, братва. Будем рубить немцев!

При этом он искренне сожалел, что не имеет маузера.

Наша группа остановилась в двух километрах от штаба, в деревне Кряковка.

В ту пору партизанское движение было еще невелико, а поэтому немцы чувствовали себя вольготно. Они бесцеремонно разгуливали по проселочным дорогам, заходили в избы, требуя продуктов:

— Яйки, яйки даешь…

И тут же заодно забирали теплые вещи: валенки, шапки, полушубки.

В сорок первом году был на редкость обильный урожай хлеба. Крестьяне по традиции собрали его коллективом, разделили между собой и спрятали от врагов.

В деревни часто наведывались немецкие заготовители. Они читали грозные приказы командования. Но крестьяне хитро водили гитлеровцев за нос.

— И рады помочь, да нечем, — говорили они, показывая пустые амбары.

Заготовители ругались и, несолоно хлебавши, поворачивали пустые сани обратно.

Но не только по хлебным делам наезжали гитлеровцы. Они выбирали и назначали старост и полицейских.

В те времена много разного люда проживало в деревнях, на оккупированной территории. Одних не успели взять в Красную Армию, другие попали в окружение или вырвались из немецкого плена и теперь ждали момента, чтобы перейти линию фронта.

Немало гнездилось по деревням и преступников, выпущенных гитлеровцами на свободу. Они жили на широкую ногу, гнали самогон. Лютой ненавистью ненавидя советский строй, они шли на всякую подлость: выдавали немцам сельских активистов, семьи военнослужащих и всех тех, с которыми имели какие-либо личные счеты.

Но среди старост и полицейских были и люди, не только сочувствовавшие, но и помогавшие нам в борьбе с оккупантами. Были и такие, которых специально оставляли на оккупированной территории подпольные партийные и советские организации, армейские штабы. Какой выдержкой, силой воли должны были обладать они, постоянно встречая, презрительный взгляд односельчан, выслушивая слова проклятий! И так длилось не день и не месяц. И только значительно позже, когда земля вновь стала свободной, народ узнал правду об этих стойких борцах, об их мужестве и героизме.

Как родник, пробивая почву, набирает силы, так с каждым днем росло и крепло партизанское движение. Партизаны все чаще стали появляться в деревнях и селах. Народная молва преувеличивала их подвиги. И в этом не было ничего удивительного: народ так истомился в фашистском рабстве, что хотел видеть своих освободителей выдающимися героями.

Так случилось и на этот раз. С приходом нашей группы население пустило слух, что к Литвиненко прибыл из советского тыла целый полк хорошо вооруженных бойцов. В одном селе нам рассказывали, что молодой партизан захватил в плен двадцать пять гитлеровцев. Мы слушали эти истории и невольно вспоминали былинных русских богатырей.

В это время Литвиненко провел две боевые операции, в ходе которых было уничтожено много фашистов и военной техники.

Мы разъезжали по деревням, рассказывали людям о разгроме немцев под Москвой, распространяли свежие листовки.

Колхозники, оставшиеся в деревнях по различным обстоятельствам, зашевелились. Они вооружались чем могли и записывались в партизанский отряд. Ряды народных мстителей росли с каждым днем.

Попадая в умело расставленные сети, гитлеровцы тоже вынуждены были заговорить о партизанах. Правда, в те дни они еще не верили в силу нашего оружия, называли партизан бандитами и обещали скоро выловить их всех до единого.

В тылу врага нам пришлось увидеть фашистский «новый порядок». Здесь мы услышали слова, о которых когда-то только читали в книгах: община, земский двор, бургомистр, жандарм. Многое вернули гитлеровцы из прошлого, вплоть до лучины. Порой можно было подумать, что жизнь отбросила нас на целый век назад.

Через неделю наша группа вышла на первую диверсию — к станции Идрица. Нужно было подорвать полотно железной дороги. Дорога имела важное стратегическое значение: по ней немцы подвозили войска и боевую технику к фронту.

На операцию выделили семь человек. Поздно вечером нас подвезли на лошадях к реке Великой. Мы попрощались с товарищами и отправились в путь. Дувший, с вечера ветерок крепчал. Вскоре повалил снег, и началась ужасная вьюга.

Мы долго искали переправу. Нам было непривычно видеть в морозную зиму незамерзшую реку. Наконец нашли подходящее место и осторожно перебрались на другой берег.

Шли медленно, все время проваливаясь в рыхлый снег. После трехкилометрового пути неожиданно наткнулись в потемках на крестьянский двор. Из подворотни залаяла собака. На наш стук вышел рослый мужчина. Увидев перед собою вооруженных людей в белых маскхалатах, он принял нас за немцев. Но когда Веселов спросил его, далеко ли немцы, хозяин понял, кто мы.

Оставив на улице часового, вошли в избу. Хозяин зажег семилинейную керосиновую лампу, и в доме сразу стало уютно. Мы попросили занавесить окна. Пожав плечами, мужик стал возиться с занавесками. Стены и переборки избы были оклеены листами из иллюстрированных немецких журналов. Чего здесь только не было: и цветные фотографии Гитлера, Геринга и Розенберга — «правителя» оккупированных восточных областей, и снимки гитлеровских вояк, орудий, танков, самолетов. На фотографиях были колонны русских военнопленных, разрушенные советские города, горящие села. И всюду хвастливые надписи.

Хозяин уловил наши взгляды.

— Да, тяжело бороться с ними… — как бы невзначай молвил он.

— Ничего, на нашей стороне правда, — ответил Володя Баранов.

— На правде далеко не уедешь, — проговорил хозяин. — У них сила.

— Наша сила сильнее, — вступил в разговор Веселов.

— Уж не себя ли вы считаете за силу? — с ехидством спросил мужик.

— А хотя бы и себя, — обрезал я.

Мужик замолчал, спрятав глаза.

Часа через полтора метель немного стихла, но ветер завывал по-прежнему. Хозяин вышел вслед за нами. Мы надели лыжи и, чтобы скрыть свой истинный маршрут, направились в противоположную сторону.

Разговор в избе оставил неприятный осадок на душе.

— Есть сволочи на белом свете, — вспомнив мужика, проговорил Веселов. — Сидит себе на печке и ждет хорошей жизни от «новых» хозяев. Такой тип ни за грош продаст человека…

С трудом пробравшись через густой ельник, мы пошли по краю темного леса.

Впереди показалась широкая полоса Витебского шоссе. Чтобы перейти его, сняли лыжи. Сделали это умышленно. Дело в том, что немецкое командование во всех своих приказах не уставало повторять, что всякий человек на лыжах считается партизаном, а лыжный след — партизанским.

Один за другим вышли на укатанное автомашинами шоссе. Кругом — ни души. Только уныло шумят могучие сосны, да гудят телефонные провода.

Пройдя с полкилометра, круто свернули в сторону и скрылись в лесу. Шли по компасу. Идти ночью по лесным дебрям и сугробам трудно. Ребята начали сдавать. От усталости клонило в сон.

В четвертом часу устроили привал. Все, за исключением часового, ткнулись в снег и моментально заснули. Но январская стужа скоро взяла свое. Через час, лязгая от холода зубами, поднялись. Было еще темно. Ветер раскачивал высокие сосны, гнал сверху колючую крупу.

— Сейчас бы под одеяло, — вздохнул Ворыхалов. Ему никто не ответил, но каждый, наверно, подумал в эту минуту о домашнем уюте.

— Пошли, — коротко приказал Веселов.

Промокшая от снега одежда быстро покрылась ледяной коркой. Маскхалаты напоминали грубую брезентовую робу. Идти стало еще труднее. Только к утру мы выбрались из леса на большое поле. Вдали виднелись силуэты строений. Посоветовавшись, решили зайти обогреться. Выбрали большой дом. Постучались.

Распахнулась дверь. На пороге показался человек с фонарем в руках.

— Вам кого? — спросил он.

— Да вот в гости заехали, — сказал Веселов.

— Вы не туда попали. Здесь управа, — ответил незнакомец.

Потоптавшись у здания, пошли дальше. Начинало светать. Снег заметал наши следы.

Весь день мы провели на ногах.

Был уже поздний вечер, когда до нас долетел протяжный паровозный гудок. Близость цели ободрила ребят. Веселов надел очки. Он всегда надевал их в ответственные моменты.

— Ну, ребята, держись, — сказал он.

Но до железной дороги было еще далеко. Мы добрых сорок минут пробирались по мелколесью, прежде чем увидели стальные пути. Шли осторожно, часто останавливались.

— Кто-то стоит, — с тревогой сказал Веселов, показывая на черный силуэт.

— Куст можжевеловый… — всматриваясь в мутную даль, ответил Удалов.

Веселов, проклиная плохое зрение, в сердцах выругался.

Мы уже начали сомневаться: был ли это гудок, как вдруг увидели перед собой ленту огней.

Паровоз, замедляя ход, приближался к железнодорожному разъезду. Вот он остановился, тяжело дыша. Мы подползли ближе к полотну. В освещенных окнах пассажирского вагона мелькали фигуры гитлеровцев. С любопытством наблюдая за скопищем врагов, находившихся от нас в нескольких шагах, мы не сообразили, что предпринять.

— Сюда бы батьку Литвиненко с отрядом, он дал бы им прикурить, — шепнул мне Горячев.

Веселов протер очки и жестом приказал идти за ним. Остановились в глубоком овраге.

— Ну, кто пойдет? — Веселов испытующе посмотрел на каждого.

Ребята зашевелились. Горячев, Удалов, Поповцев и другие подняли руки.

Не хотелось упускать интересного дела, и я уговорил Веселова послать на диверсию нас троих: Горячева, Удалова и меня. Мы взвалили на плечи взрывчатку и не спеша пошли к линии. Метель еще не утихла. Она надежно прикрывала нас от постороннего глаза.

Показались телеграфные столбы. Через пять минут мы были на железнодорожной насыпи. Дорога шла в две колеи. Мы внимательно осмотрели пути. Один был ржавый, другой поблескивал стальной синевой — по нему ходили поезда.

— Человек… — трогая меня за рукав, проговорил Горячев..

Действительно, по линии кто-то шел с фонарем в руках. Мы поспешно спрыгнули в кювет и притаились там. Это оказался обходчик. Ни нас, ни наших следов он не заметил. Через минуту у рельса лежали толовые шашки. Удалов прикрыл меня от ветра и снега маскхалатом, а я зажег спичку. Бикфордов шнур со свистом выбросил струйку пламени. Мы побежали к кустам. Через минуту раздался взрыв, но ни ракет, ни выстрелов не последовало. Очевидно, немцы из-за метели ничего не слышали.

Притаившись в кустарнике, мы с нетерпением стали ждать поезда. Время тянулось томительно медленно. Наш слух напрягся до такой степени, что начались галлюцинации. Порою казалось — поезд рядом. Но проходила минута за минутой, а его все не было.

— А вдруг самого Гитлера кувырнем, — дуя на озябшие руки, пошутил Удалов.

— Может быть, и кувырнем, — в тон ему ответил я.

— Тогда сразу война кончится. Да?

— Должно быть, так.

Удалов начал было клевать носом, но в это время раздался пронзительный вой сирены. Из-за поворота с шумом выскочила бронедрезина с пассажирским вагоном. Она стремительно приближалась к месту взрыва. Послышался скрежет металла и звон битого стекла. Сделав резкий поворот влево, вагон грохнулся под откос. Полетели искры, что-то вспыхнуло и загорелось. На время все стихло. Лишь продолжала завывать неугомонная вьюга, да клубилось пламя у перевернутого вагона.

Мы понимали, что немцы так не оставят этого дела и постараются напасть на наш след. Так и есть. В небо взвились красные ракеты. Отрывисто заработал пулемет…

Несколько дней спустя разведчики Литвиненко принесли нам данные о результатах диверсии. Мы узнали, почему не попал в нашу ловушку пассажирский поезд. Оказывается, в ту ночь по станциям был дан приказ немецкого командования — незамедлительно пропустить специальную бронедрезину с вагоном, в котором ехали пятьдесят гитлеровских офицеров. Во время крушения больше половины их было убито и ранено.

В тот же рейд мы взорвали мост через реку Великую и устроили там засаду. Засада, правда, не удалась: к мосту подошли два танка.

Литвиненко, узнав о наших делах, специально приехал в Кряковку поздравить нас с боевым успехом.

— Молодцы, — сказал он. — Будьте, товарищи, и впредь смелыми бойцами, громите фашистов, помогайте пашей Красной Армии.

Ночью мы вместе с отрядом Литвиненко нагрянули в бывший совхоз «Поддубье». Здесь гитлеровцы сосредоточили большое количество лошадей, скота и птицы для снабжения своей армии. Немцев там не было, а их прислужники — управляющий и несколько полицейских — не оказали нам никакого сопротивления. Мы их забрали с собой, чтобы осудить, а лошадей, скот и птицу раздали местному населению.

Февраль был на исходе. Все ярче светило солнце, все больше грело оно остуженную зимними ветрами землю.

С приходом весны оттаивали, становились мягче и сердца людей. И несмотря на то, что кругом были враги и было неизвестно, сколько еще продлится война, — все становились добрее, чаще улыбались, старались сделать друг другу приятное.

В такие дни вспоминалось, мирное время, девчата, с которыми вместе учились, дружили, в которых молча влюблялись…

Я тоже не раз вспоминал одноклассницу, белокурую девушку с косичками. Перед самой войной я учил ее кататься на велосипеде.

И вот теперь все чаще вставал передо мной ее образ, ее улыбка, слышался ее голос, слова песни, которую она пела:

…Близится лето, солнцем согрето.

Счастьем сияет весна…

Как бы хотелось вернуть довоенное время!

Почти всю зиму вместе с отрядом Литвиненко мы пробыли в тылу врага. Громили немцев, уничтожали полицейских, бургомистров и других предателей.

Многому научил нас храбрый командир.

Срок нашего задания подходил к концу. Мы раздали последние листовки, запрягли лошадей и, простившись с боевыми товарищами, направились к линии фронта.

Покидая Кряковку, я не думал, что нам придется в две последующие военные зимы вновь побывать здесь. Но об этом рассказ пойдет ниже.

Следуя в советский тыл, мы задались целью вывести к своим побольше окруженцев, которые укрывались в лесах и деревнях. Разрозненные, они не знали, что предпринять, с чего начать борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.

За неделю нам удалось встретить семнадцать командиров Красной Армии. Среди них были танкисты, артиллеристы, летчики.

Сначала они относились к нам, юнцам, с недоверием. Но ледок недоверия скоро растаял.

На одной из стоянок, когда мы вновь пересекли линию Новосокольники — Дно, в деревню неожиданно прикатили три эсэсовца. Наши ребята сидели на завалинке и преспокойно курили, наслаждаясь коротким отдыхом. Вдруг прямо к избе мчатся сани с тремя гитлеровцами. Владимир Баранов бросается к взмыленной лошади и хватает под уздцы. Остальные подбегают с карабинами. Ошарашенные гитлеровцы таращат глаза и неохотно поднимают руки. На шапках у них эмблема карателей — белые кости и череп. Оказывается, в соседнюю деревню прибыла рота эсэсовцев. Немцы и не предполагали, что здесь могут находиться партизаны.

Пока мы приводили в исполнение приговор, часовой увидел, как из соседней деревни выехало человек тридцать фашистов. Схватив лыжи, мы бросились им наперерез.

Фашисты заметили нас и стали на ходу отстреливаться. Мы залегли и открыли прицельный огонь. Еще восемь врагов нашли смерть на снежном поле.

В деревне, где только что побывали эсэсовцы, нас окружила толпа взволнованных людей. Перебивая друг друга, крестьяне рассказывали, как каратели загнали их в сарай и готовились сжечь. Только близкие выстрелы партизан помешали совершить им черное дело. Жители деревни плача благодарили нас за спасение.

Через два дня группа соединилась с частями Красной Армии.

В советском тылу мы пробыли около месяца. В ту пору в Кувшинове находился штаб Калининского фронта. Немцы знали об этом и часто бомбили город. Однажды днем налетели девятнадцать стервятников. Наши зенитчики сбили сразу пять самолетов. В одном месте упали рядом два штурмовика. Народ бросился к самолетам. Побежали и мы. Как сейчас помню: в снегу валяется оторванная голова фашистского летчика.

Какой-то старик швырнул в нее комком снега, плюнул и злобно сказал:

— У, паразит…

В толпе кто-то хихикнул, а старик горестно проговорил:

— Они у меня меньшого сына убили…

В одну из бомбежек мы потеряли нашего бойца Сашу Семенова. Он был насмерть сражен осколком бомбы. Сашу хоронили с воинскими почестями.