СЕМЬ ПЯТНИЦ НА ОДНОМ КОМБАЙНЕ
СЕМЬ ПЯТНИЦ НА ОДНОМ КОМБАЙНЕ
— Капитан степного корабля и на войне капитан! — приветствовал меня мой старый знакомый, ставший заместителем начальника главка. — Вот хорошо, что вовремя приехал!
В этот день открылось Всесоюзное совещание комбайнёров.
Механизаторы собрались в клубе наркомата. Здесь были посланцы Украины, Кубани, Сибири, Поволжья. На многих — военные гимнастёрки, орденские ленточки, нашивки о ранениях.
— Здорово, земляк! — крикнул наш кубанец комбайнёр Вася Давиденко.
Мы крепко обнялись, разговорились.
— С какого фронта?
— С Третьего Белорусского, — отвечаю Давиденко, с которым мы до войны встречались много раз. Вася хорошо знал мою семью.
— Отвоевался? — спросил он.
— Ещё нет. Еду дальше, на Дальний Восток.
— Как дочки?
— Младшие бегают в школу, а старшая, Аня, готовится в институт.
— А как здоровье Лиды?
— Не жалуется. Работала в Жестелеве председателем колхоза.
— Вот здорово! Выходит — признали, одобрительно отозвался Давиденко, слышавший от Лиды, что всего лишь тридцать лет назад таких, как она, в том же
Жестелеве за людей не считали. А теперь целый колхоз доверили. Вот как советская власть нашу женщину подняла!
Вспомнил я тут делёжку земли в Жестелеве, разгневанного свёкра, выгнавшего Лидину мать с новорождённой. И за что? За то только, что у неё родилась девочка, а женщине по старым законам полагалась лишь земля на кладбище.
Я спросил Васю, как он себя чувствует.
— Не жалуюсь, держусь. Три ранения, одна контузия. Думал — не жилец на этом свете. Но смерти не поддался. И знаешь, Костя, каким лекарством я спасался? Желанием жить, работать…
Открылось совещание. Мы сидели с Васей и слушали алтайского комбайнёра Семёна Пятницу. Он говорил о том, как на Алтае готовятся к уборке, а потом рассказал о своих детях, которые теперь трудятся на комбайне рядом с ним.
— Выходит, что не один Пятница, а семь Пятниц работают на комбайне, — шепнул мне Вася, когда Семён Ефимович сошёл с трибуны.
Да, так и выходит. С алтайским комбайнёром я хорошо был знаком. Примерно в один год мы — Пятница на Алтае, я на Кубани — загорелись желанием оседлать комбайн. Меня поддержали, послали в школу механизаторов, а Пятнице не разрешили. Правление колхоза наотрез отказалось отпустить высококвалифицированного кузнеца.
Но Пятницу не покидала мысль о комбайне. Работая в колхозной кузнице, он в свободное время читал книги о комбайнах, следил за тем, как опытные механизаторы добиваются высокой выработки, водят по два комбайна на одном сцепе. Семёна Ефимовича часто видели в поле возле комбайна и в ремонтной мастерской. Упорству Пятницы можно было позавидовать. За год он самостоятельно изучил комбайн и знал его не хуже тех, кто кончал специальные школы. А на второй год, когда МТС получила две новые машины, директор не задумываясь решил отдать их в руки Пятнице.
По селу поползли кривотолки: «Не знал директор, как угробить комбайны, вот и отдал их кузнецу Семёну»!
Дошли эти разговоры и до директора. Он заколебался: «А что, если и в самом деле Пятница не справится, поломает машины?»
Но Семён Ефимович справился, и ещё как! Через два года стал мастером комбайновой уборки, а когда у него подросли дети, — главой целой династии механизаторов.
После выступления Пятницы мне как-то стадо не по себе: зреют хлеба на Кубани, самое время отправляться в Шкуринскую на уборку, но дороги мне туда сейчас нет.
Мой путь лежал на Восток.
В перерыве между заседаниями заместитель наркома спросил:
— Когда, Борин, думаешь на Кубань вернуться?
А Вася Давиденко добавил:
— Надо Борина из армии отозвать.
— Отозвать можно, — согласился заместитель наркома, — а как товарищ капитан на это смотрит?
Что ответить? Я рвался домой, к семье, к любимому делу. Но война кончилась только на Западе. Полный мир ещё не наступил. Приходилось ещё за него постоять….
В августе началась война с Японией. Часть, в которой я служил, после боя под Хайларом совершила трудный переход через Большой Хинган, участвуя в освобождении Харбина, Мукдена. В Порт-Артуре закончилась моя военная служба.
Приказ о демобилизации я получил 3 мая. В этот день мне исполнилось тридцать восемь лет. Солидный возраст. Согласится ли Тимирязевка принять в свою семью пожилого студента, шесть лет не слушавшего лекции?
С этими мыслями я отправился в академию. Вот и главное здание Тимирязевки, увенчанное старинными башенками с часами и окружённое парками, рощами.
В сквере — памятник Клименту Аркадьевичу Тимирязеву. Блики солнца падают на плечи, на грудь, освещают широкий лоб замечательного биолога.
Смотрю на него, и чудится — не памятник, живой Тимирязев передо мной. Приветливо встречает великий учёный каждого, кто готов «бескорыстно и всеми силами души служить сельскохозяйственной науке», как служил ей всю жизнь он сам.
Вновь и вновь перечитываю высеченные на мраморном постаменте вещие слова:
«Только наука и демократия, знание и труд, вступив в свободный, тесный союз, всё превозмогут, всё пересоздадут на благо всего человечества».
С этими словами много лет назад великий учёный обратился к Ленину. Теперь их читает каждый переступающий порог Тимирязевки.
Напротив памятника высится здание «Колхозного корпуса». Такое название он получил в честь зачинателей колхозного движения, которые пришли в сельскохозяйственную академию, осуществив на практике тимирязевский союз науки и демократии, знания и труда.
Захожу в кабинет ректора. На душе неспокойно. Что он скажет, какое решение примет?
— Шёл солдат с фронта, — говорит, улыбаясь, профессор, — и по старой памяти завернул в академию. Рады, очень рады студенту-фронтовику. Хорошо, что не забыли к нам дороги.
— Дороги не забыл, а вот что в Тимирязевке получил, позабыл…
— Забытое вернуть можно, — сказал ректор. — Было бы только желание. Считайте себя студентом второго курса.
Время каникулярное — пора уборочная. Решил до начала занятий вместе с Лидой съездить на Кубань, Лида не забыла своей мирной профессии и охотно согласилась поработать штурвальной на комбайне.
Ещё в Москве я получил письмо из Краснодарского краевого комитета партии с предложением по пути в Шкуринскую заехать в Каснодар.
Так я и сделал. Инструктор крайкома, внимательно выслушав меня, сказал:
— Малыми масштабами, Борин, мыслишь. В армии был заместителем комбата, пять боевых наград получил. Спрашивается, зачем же тебе на студенческой скамье сидеть или за комбайном ходить? Пора взять работу; посолиднее. Можем председателем райисполкома рекомендовать… Выбирай район!
— В Шкуринскую хочу.
— Председателем райисполкома или заместителем?
— Нет. Комбайнёром. Эта работа мне больше по плечу.
— Чудишь, Борин! — воскликнул инструктор. — Не к лицу тебе сидеть на одной скамье с юнцами, которые только-только вылетели из школьного гнезда. Они тебя папашей называть будут. Да ты для них и на самом деле папаша. Сколько твоей старшей дочери?
— Семнадцать. Она десятилетку в этом году кончает.
— Выходит, я как в воду глядел. Годы, брат, есть годы. Их назад не вернуть.
Да, не вернёшь. Но я был уверен, что учиться никогда не стыдно и не поздно. Учиться в академии за одним столом с молодыми. Учиться у своих товарищей по труду. Учиться у жизни…
На первой попутной машине я отправился из Краснодара в Шкуринскую.