Два тарана в одном бою

Два тарана в одном бою

22 марта 1943 года, как и в предыдущие дни, истребители вылетали небольшими группами на прикрытие линии фронта. Авиация противника по-прежнему бездействовала. Уже близился вечер, когда Михаил Петров проводил предполетный разбор полученного задания.

Группа, готовившаяся к вылету, комплектовалась так: ведущий Михаил Петров, его ведомый Иван Бельский. В группе были еще три пары: Дмитрий Глинка Александр Поддубский, Борис Глинка — Николай Кудряшов, Иван Шматко — Николай Кудря.

Александр Поддубский был великолепным летчиком, замечательным мастером высшего пилотажа. Он сбил шесть самолетов противника. В последнее время Поддубский на боевые задания не летал: страдал от приступов малярии.

Когда Петров составил группу, к нему подошел Поддубский, бледный, истощенный частыми приступами болезни. Стараясь держаться бодро, он обратился к командиру:

— Товарищ капитан! Прошу включить меня в вашу группу на боевое задание.

— Куда вам… на боевое задание. Прежде надо поправить здоровье, товарищ лейтенант! — сухо ответил комэск Петров.

Летчики знали, что Петров и Поддубский давние, еще с довоенных времен, друзья, и поэтому всем слышавшим их разговор было особенно жаль Александра, которому командир отказывал в просьбе.

— Да у меня совсем уже нет приступов, я вполне здоров и готов выполнить любое задание. Очень прошу: включите меня в состав своей группы.

Тогда Бельский еще не знал, что испытывает летчик, который из-за болезни находится не у дел. Другим же, видно, было уже знакомо это чувство. Поэтому и братья Глинки, и Шматко начали упрашивать Петрова взять Поддубского на задание.

Петров наконец согласился. Учитывая перерыв в летной работе, он Поддубского назначил ведомым к опытному Дмитрию Глинке. Надо сказать, всю войну они придерживались такого правила: если летчик возвращается, к примеру, из госпиталя, имеет перерыв в полетах, то первые два-три вылета он обязательно совершает с опытным летчиком, а зачастую — с тем, с кем уже раньше достаточно слетался.

Время патрулирования группы над отведенным участком линии фронта — это было северо-западнее Красноармейской — подходило к концу, когда мы услышали по радио голос Поддубского:

— У меня начался приступ…

А в стороне, как назло, появилась четверка «мессеров». Когда группа развернулась, чтобы следовать на свой аэродром, они устремились за ней, чтобы атаковать с задней полусферы. Тогда ведущий группы Петров дал команду развернуться и перестроиться в боевой порядок для атаки. «Мессеры» явно уклонялись от боя.

Но здесь летчики заметили, что чуть выше, в стороне, находится еще восемь вражеских истребителей, которые готовятся к атаке с верхней полусферы. Когда же группа наших истребителей стала принимать соответствующий боевой порядок, чтобы контратаковать эту восьмерку на встречных курсах, выше — теперь сзади! — увидели еще одну группу немецких самолетов, тоже изготовившихся к атаке. Стало ясно: четверка «мессеров» должна была отвлечь внимание наших летчиков, атаковать же противник собирался другими, значительно большими силами.

Бой предстоял тяжелый: противник имел значительный численный перевес и тактическое превосходство. К тому же горючее в баках наших самолетов было на исходе.

Несколько раз пробовали то одна, то другая группа фашистов атаковать группу Петрова, но хорошо построенный боевой порядок и четкое взаимодействие пар не позволяли им добиться успеха.

Вот опять группа «мессеров» норовит зайти сбоку и сзади. Как только Петров стал разворачивать группу, один из немецких летчиков, находившийся выше, резко перевел свой самолет в лике. «Мессер» камнем устремился на нашу группу, оставляя за собой два дымчатых шлейфа — следы от выстрелов пушек, размещенных в крыльях. Еще миг — и он пронесся вниз, а самолет Поддубского, перевернувшись на спину, начинает падать, вертясь в плоском штопоре, словно осенний лист, оторвавшийся от дерева.

Бой продолжался, но каждый из летчиков группы Петрова ловил мгновение, чтобы посмотреть на самолет Поддубского, который неумолимо приближался к земле. Вслед ему неслись по радио советы: «Саша, прыгай!», «Саша, покидай самолет!», а затем прозвучала команда Петрова: «Поддубский, приказываю прыгать на парашюте!». Но летчик так и не смог покинуть горящую машину…

А бой разгорался с новой силой. Даже трудно представить, как удалось Петрову сохранить необходимый порядок и командовать группой: атаки противника следовали одна за другой, огненные трассы кинжалами скрещивались вблизи наших самолетов. Но наши ребята не растерялись в этой трудной ситуации. А вот уже и первый «мессер» начал падать, переваливаясь с крыла на крыло. Вскоре загорелся второй. Летчик повел машину на снижение, стараясь сбить бушевавшее пламя.

И опять по радио нерадостная весть:

— Ранен… выхожу из боя…

Это голос Бориса Глинки. Снаряд попал прямо в его кабину. Каждый хотел прийти на помощь раненому летчику, но сделать это не было никакой возможности. Каждая наша пара была связана несколькими парами противника.

Когда Борис Глинка стал выходить из боя, за ним последовали четыре пары «мессеров». Они непрерывно бросались в атаки, чтобы добить поврежденный самолет, но все их наскоки умело отражал молодой летчик сержант Кудряшов ведомый Бориса Глинки. Тогда гитлеровцы сосредоточили огонь по самолету Кудряшова и после нескольких атак подожгли его.

Сержант, Кудряшов передал по радио:

— ББ, я горю, прикрывать больше не могу.

После этого вылета и закрепились за Глинками позывные ББ и ДБ — Борис Борисович и Дмитрий Борисович.

Самолет Кудряшова резко пошел в сторону с набором высоты. Летчик готовился, очевидно, покинуть горящую машину на парашюте. А самолет Бориса фашисты стали брать в клещи. Это любимый маневр фашистов, который применяли они в начале войны. Казалось, судьба Бориса Глинки предрешена…

И вдруг на виду у всех самолет Кудряшова разворачивается и горящим факелом несется вниз на гитлеровца, который вплотную пристраивается к машине Бориса Глинки. От удара при столкновении двух самолетов на миг вспыхнул яркий огненный факел. И все… Как будто в неведомую пропасть провалились оба.

А через несколько минут ситуация повторилась: теперь загорелся самолет старшего лейтенанта Ивана Шматко, а его ведомый сержант Кудря, отсеченный от наших самолетов, попал в трудное положение. Теперь старший лейтенант отказывается от единственной возможности спасти жизнь, выбросившись на парашюте, и идет на таран…

Так погибли два летчика-товарища. Иван Шматко был уже опытным летчиком, сбившим восемь самолетов; талант же Кудряшова только начинал раскрываться; сделал он всего шесть вылетов, но уже успел уничтожить два фашистских самолета…

Эти два тарана стали переломным моментом боя. В действиях противника почувствовалась неуверенность. Вокруг самолетов стали вырастать белые хлопья разрывов — это стреляли наши зенитки.

Внезапный огонь их вовремя пришел на выручку группе Петрова. Отсеченные огнем зениток «мессеры» отпрянули в сторону, а наши истребители, пикируя, сумели окончательно оторваться от преследования.

Из восьми наших самолетов на аэродром вернулись пять, только три из них были невредимы, а летчики не ранены: Петров, Дмитрий Глинка и Бельский. Дорого поплатился враг за гибель товарищей: из 30 его самолетов, участвовавших в бою, 11 было сбито и упало в расположении наших войск. Уже на аэродроме они узнали, что с помощью радиостанции, настроенной на волну противника, был перехвачен разговор немецких летчиков с их наземной радиостанцией, откуда управляли боем. Гитлеровцы почему-то считали, что на «кобрах» летают канадские летчики. Они так и передали по радио: «Ни одного канадца не выпустить живым!».

Противник ошибся. На американских истребителях были советские летчики. Именно они способны пожертвовать своей жизнью во имя победы.

После боя так и не удалось установить, кто сбил пять из одиннадцати уничтоженных вражеских самолетов. Ими были погибшие боевые друзья. Но на чей счет следует их занести, уже никто не мог ответить.

Два тарана в одном бою! Символ доблести, отваги, мужества и силы советских летчиков.