В Дерпт за знанием

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В Дерпт за знанием

Уже в январе 1830 года министр народного просвещения, князь Ливен, извещал графа Паскевича о состоявшемся «решении в пользу Абовяна и об условиях будущего его казенного содержания. 25 марта он распорядился препроводить Абовяна в Дерпт, выдав ему двести рублей серебром. Граф Паскевич, в свою очередь, 4 мая сделал распоряжение тифлисскому военному генералу-губернатору Стрекалову добыть средства на его содержание.

Пока бюрократический аппарат с душераздирающей медлительностью решал столь «сложный» вопрос. Абовян в Эчмиадзине был неприятно изумлен не первым, но наиболее бросившимся ему в глаза произволом русской администрации. Диктатор Армянской области Бебутов самым бесцеремонным образом вмешался в церковные дела и добился назначения своего кандидата на пост руководителя Астраханской епархии. Такой «персидский» произвол так поразил Абовяна, что он написал секретное письмо Аламдаряну, полное грусти и весьма знаменательное своим неосознанным и неясным протестом против феодального произвола новых хозяев страны.

Дерптский университет. 1830 год. Литография Шлатера. (Государственный исторический музей)

Но этот протест дальнейшего развития не имел, ибо уже в июне наступило, наконец, время отъезда. Его «духовные отцы», которые всячески противились отъезду, умыли руки, когда получили предложение властей предержащих, в июне Абовян выехал в Тифлис, а 11 июля направился в дальний путь. В письме из Дерпта от 13 сентября 1830 года (даже позже — «Андес Амсоря» письмо датирует 13 августа по ошибке) он пишет:

«11/VII, как уже писал Вам, я выехал из Тифлиса на казенный счет. 18 августа приехал в Москву, 25 — в Санкт-Петербург и 3 сентября в Дерпт. Последний — немецкий город, где проживает немецкий путешественник и благодетель мой — профессор Паррот… В Москве представился архимандриту Микаэлу Салладяну… В СПБ представился министру просвещения князю Ливену и имел честь дважды быть ему сотрапезником». Хорошо зная нравы своих непрошенных попечителей, их дикую злобу и варварскую ревность, он успокаивает их, сообщая, что в Дерпте проживает под непосредственным присмотром профессора Паррота, который запретил ему общение с чужими религиозными учениями, велит хранить все родные обычаи, посты, творить молитвы. Сообщает также, что Паррот — ректор университета — сам наблюдает за его поведением и руководит его учением, что он вынужден жить в наемной комнате, ибо Паррот не имеет подходящей.

«Университет приказал сменить одежду. И с 10 сего месяца началось преподавание немецкого, русского языков и математики».

В Дерпте Абовян не был определен в университет. Во всяком случае в исчерпывающем списке студентов имя Абовяна не встречается. Как великовозрастный, он не мог учиться также и в подготовительной гимназии при университете. Судя по отрывкам из его «Дневника», приведенным в работе Тер-Карапетяна, Абовян проходит университетский курс экстерном, обучаясь частным образом у профессоров и посещая лекции вольнослушателем. Эта форма тогда практиковалась, если речь шла не о какой-либо определенной специальности. А Абовян сознательно готовился к широкой просветительской деятельности. С ним занимались профессора, свободные дни он проводил в кругу тех же профессоров и их семей, людей ограниченных, но культурных и чрезвычайно воспитанных. Его начали учить с самого элементарного и в области наук, и в области житейских знаний: как следует сидеть за столом, есть при помощи ножа и вилки, держать себя в обществе женщин… И Абовян учился.

Он воспринимал не только науки. Он, как и все ранние просветители, ненасытно впитывал все, что казалось ему жизненно необходимым для народа, что он собирался насаждать у себя на родине: изучал стекольное дело, хлебопечение, поварское искусство, кондитерское дело и наряду с тем, прилежно запоминал правила приличия. Он с одинаковой жадностью спешил регистрировать в своем дневнике и восторг перед германской культурой, и горестное сознание отсталости своего народа, и великие проповеди о свободе, и — лирические излияния простодушного дикаря, перед которым открывается поражающая панорама человеческих успехов, и аннибаловы клятвы служить народу, и нежнейшие строки любви к иноплеменным женщинам, обворожившим его, и рассуждения о судьбах вселенной, и напоминания о том, что «не следует есть яблоко после кофе».

До сих пор этот «Дневник» нам известен лишь по отрывкам, в разное время опубликованным двумя-тремя счастливцами, которым довелось читать его. Но и то, что известно нам, совершенно достаточно, чтобы утверждать, что беспримерное бескультурье владельцев этой рукописи лишает нашу литературу не только документа важнейшего значения, но и не имеющего прецедента памятника, раскрывающего захватывающую картину психологической революции, одного из характернейших и гениальных просветителей и ранних демократов.

Когда, наконец, будут опубликованы «Дневники» — великолепные страницы энтузиазма тоски и побед — исследователю легче будет проследить процесс внутренней революции, пережитой Абовяном.

Шесть лет Абовян провел в Дерпте. В течение этих шести лет произошла коренная ломка всего его мировоззрения. Крайне важно поэтому, по возможности, подробно осветить ту среду, в которой рос Абовян, время и социальную обстановку, которая доминировала в воспитании Абовяна, тот круг политических и общественных интересов, который господствовал в его окружении и, наконец, ту сумму научных проблем, которой интересовалась и жила корпорация его друзей профессоров.

Для подробного освещения этих вопросов мы не проделали еще элементарной предварительной работы, — изучения архивов, — поэтому нижеприведенные соображения будут беглы и кратки.