Днепропетровск, 25 августа 1941 г.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Днепропетровск, 25 августа 1941 г.

Накануне несколько дней где-то громыхала артиллерия, по ночам вспыхивали зарницы и доносились далекие разрывы. Потом снаряды стали залетать в город и даже на нашу улицу. Там, где сейчас студенческая поликлиника, стоял одноэтажный дом, в котором жили три почти наших сверстника. При одном из артналетов, за день до прихода немцев, снаряд угодил в щель, в которой прятались ребята. В общей суматохе тех дней мы даже не знали, где и когда их похоронили.

Щели тогда были в каждом дворе, их заставляли рыть службы гражданской обороны. Но прятались мы при бомбежках не в щелях, а в бомбоубежище, в общежитии строительного института, что на углу улиц Чернышевского и Лагерной.

Город наш бомбили часто, особенно в июле. Иногда по два раза в ночь объявляли воздушную тревогу, и тогда мама нас сонных тащила за руки в бомбоубежище. Когда налет заканчивался, мы возвращались домой. Собирали по дороге осколки зенитных снарядов, иногда еще горячие. Пока их было немного, мы их коллекционировали и обменивались.

С 1-го августа маме на работе дали для меня путевку в пионерлагерь, который находился возле двух радиоантенн на нынешнем проспекте Гагарина, а в то время это было за городом. Жили мы в лагере в палатках. По ночам, во время налетов, нас будили, мы сидели в щелях. Вожатыми у нас были студентки ДИИТа и учительницы. Меня избрали командиром звена, которое состояло из двенадцати человек.

Однажды ночью в ботанический сад, находившийся напротив нашего пионерлагеря, прибыла воинская часть, разместилась и замаскировалась под деревьями. Все время мы проводили там и так несколько дней, пока часть не уехала.

Подразделение это, как я понимаю сейчас, было штабное или разведывательное. Под деревьями рассредоточились маленькие танкетки с пулеметами «максим» и машины с радиостанциями. Бойцы и командиры были уставшие, некоторые с бинтами на ранах. Они позволяли нам лазить в танкетки и собирать там стреляные гильзы, восторгаться крепкой броней этих маленьких машин. Остудил нас сержант с забинтованной головой, сказав, что эта броня защищает так же, как зонтик.

18 августа, в связи с приближением фронта, пионерлагерь закрыли и детей отправили по домам. Мне поручили, наверное, потому что я до двадцати лет всегда казался старше своего возраста, отвезти на вокзал и отправить в Днепродзержинск двоих детей: маленького мальчика и девочку, но не намного младше меня.

Я не представлял тогда, что творится в городе, а тем более на вокзале. Вся площадь была завалена чемоданами и узлами, на которых сидели люди, дожидавшиеся отъезда.

Попытавшись несколько раз безрезультатно пройти в вокзал, я заметил справа, где сейчас кассы предварительной продажи, низкий барачного типа дом и надпись: «Военный комендант». Схватив за руки своих подопечных, я стал проталкиваться к этому дому, как к последней надежде. В дверях стоял в мокрой от пота гимнастерке, затянутой в ремни полевой формы, с красной повязкой на рукаве старший лейтенант-кавалерист — «Дежурный помощник коменданта».

Его окружала чего-то у него просившая толпа военных и гражданских. Говорили все одновременно и он, взявшись за голову, шагнув из этой толпы, вдруг оказался прямо передо мной. Что меня осенило в этот момент, я не помню, но на секунду выпустив руку одного из подопечных и, глядя в его удивленно раскрытые глаза, вскинул руку в пионерском салюте:

— Я командир отряда пионерского лагеря имени Валерия Чкалова и мне поручено отправить двух детей в Днепродзержинск.

Я не помню, почему меня понесло в командиры, очевидно, какое-то чувство «сработало» подсознательно, сообразно обстановке. У старшего лейтенанта на мгновение округлились глаза, он развел руки в стороны и посмотрел на окружавших его людей, как бы давая понять им, что деваться ему некуда.

Схватив детей за руки, он побежал вдоль вокзала к пешеходному мосту, перепрыгивая через тела и ноги лежащих и сидящих людей. Девочка чуть не потеряла туфельку, но он подождал ее, потом подхватил одной рукой и, не выпуская руку мальчишки, взбежав на мост, бросился к последнему пути, где стоял готовый к отправке воинский эшелон.

Двери теплушки были открыты, в вагонах были красноармейцы, у дверей лежали минометы, ящики с боеприпасами. Старший лейтенант поднял детей в вагон, передал бойцам, сказал, чтобы высадили в Днепродзержинске. Эшелон тут же тронулся. Уже на ходу, пройдя несколько шагов вместе с движущимися вагонами, он спросил:

— А дорогу от вокзала домой найдете?

Когда он бежал обратно, я не поспевал за ним. Сзади на лестнице увидел на его сапогах шпоры.

Кавалерия в то время была в большом почете. Мы много читали о ней: «Тихий Дон», «Кочубей», «Конармия». Много кинофильмов и песен посвящалось именно ей. Я до сих пор помню много песен, посвященных красным конникам. Правда, в 1940 г. во время финской кампании в магазинах появилась конская колбаса, и народ тут же откликнулся: «Товарищ Ворошилов, война уж на носу, а конница Буденного пошла на колбасу…»

Под Сурско-Литовским наши лихие кавалеристы атаковали наступавшие немецкие танки. Что из этого вышло, я слышал из уст замкомэска Анатолия Ивановича Грушко, отца моей соученицы Нелли, человека совершенно необычной, даже для того времени, судьбы.

За день до прихода немцев сослуживец Анатолия Ивановича принес семье его полевую сумку с документами и красочно рассказал о его гибели именно в боях под Сурско-Литовским. Посидели, помянули, а когда сослуживец ушел, появился сам Анатолий Иванович с перевязанной головой.

Потом он воевал и попал в плен в Лозовой. Бежал из плена. Пробыл дома около месяца и ушел через фронт опять воевать. В середине декабря 1943 года семья получила похоронку из Харьковского госпиталя о его смерти от ран. Нелля с матерью собрались ехать туда, искать могилу. Когда вышли из дома, встретили живого Анатолия Ивановича, правда, на костылях.

На вокзале даже подойти к трамвайной остановке было невозможно и я пошел на следующую. Когда я был в двух кварталах от вокзала, начался воздушный налет и бомбардировка моста, станции и привокзальной площади. Это была самая мощная с начала войны бомбардировка и старые люди ее помнят хорошо, этот ужас 18 августа 1941 года.

Немцы в город вошли без боя и очень тихо. Со стороны Дачной показался мотоцикл с двумя солдатами. В коляске мотоцикла — дощечки с дореволюционными названиями улиц. Мотоцикл остановился на углу Кирова и Чернышевского. Тот, что сидел сзади, сошел на землю, порылся в коляске, достал дощечку и прибил ее двумя гвоздями: «Полтавская штрассе». Так мы узнали прежнее название нашей улицы. Водитель же мотор не глушил и из седла не поднимался, стоявших на улице людей просто не замечал.

На тротуарах группками у своих домов толпились люди, в основном женщины и дети. Отдельно со своей семьей стоял священник Лазаревской церкви Предыткевич, его дети Игорь и Люся, матушка Зинаида. Он махал дымящимся кадилом и что-то говорил. Мы не понимали, что это значит: то ли во славу немецкого оружия, то ли предавал их анафеме. В 1942 году Игоря угнали в Германию, и он исчез бесследно. Священника Предыткевича в 1943 году расстреляли немцы за связь с подпольем. Матушка после войны работала уборщицей в Металлургическом институте, а дочка Люся — в городской технической библиотеке. Она была очень красивой девушкой.

В этом же доме, где жил священник, жили две молодые женщины, квартирантки, мало кому известные. Они тоже стояли на улице и призывно махали ручками немецким солдатам, складывая ладошки, поднося их к щекам и наклоняя головы. Это ошеломило всех.

На противоположный по диагонали угол со двора на тротуар вышли 10–12 красноармейцев с винтовками в руках. Водитель мотоцикла только глянул на них и отвернулся. А по Чернышевского вниз уже катил бронетранспортер, из которого торчали головы в касках. Подъехали к нашим бойцам, в упор навели пулемет, велели положить винтовки на землю. Унтер спрыгнул на тротуар, сложил винтовки на обочину дороги, махнул рукой. Тяжелая машина искорежила их, а потом повернулся к солдатам и, подталкивая их в спину, крикнул: «Век, нах хауз!».

Затем пошел поток машин и бронетранспортеров, они шли без остановки, очевидно, это были подразделения первой линии. Народ стоял и смотрел молча, не двигаясь, застыв в ожидании чего-то.

Наступила пауза, немцев не видно и только изломанные винтовки свидетельствовали о том, что они были. Немая сцена. На улицах стало тихо. Люди, до этого молча наблюдавшие за происходящим, стали расходиться, ушли и наши красноармейцы.

И вдруг улицы стали оживать. Прошел небольшой шум. Засновали какие-то озабоченные люди, неся в руках различные вещи: от узлов и чемоданов, мешков и ящиков с продуктами до мебели. Самый догадливый из нас, Юрка Писклов, пояснил, что началась «грабиловка». Он потом очень здорово изображал лица грабителей. Мы смеялись. Уж очень она была характерна, грабительская внешность.

В это время где-то далеко что-то взорвали. Взрослые сказали, что, наверное, железнодорожный и гужевой мост через Днепр.

А грабители уже ломились в квартиры уехавших соседей.

Мама забеспокоилась, что могут ограбить квартиру моей сестры Марии, которая жила в районе Исполкомовской. 21 июня она вышла замуж за Василия Исаенко, который вернулся из армии после участия в финской войне и работал вместе с ней на обувной фабрике. А 22 июня во второй половине дня он уже шагал на войну от Октябрьского военкомата на станцию Лоцманка, как тогда назывался Южный вокзал.

В середине июля Василия привезли раненного в обе ноги в госпиталь, который располагался в Строительном институте, и он на костылях пришел к нам. Мы позвали Марию. Потом он отвез ее к своей матери на Полтавщину, на Воркслу, в село Лучки, где она и дождалась его с войны. Вернулся он в 1945-ом после семи ранений, честно прошагав до самой Победы командиром противотанкового орудия.

После войны Мария родила ему сына и дочку, и они прожили счастливо долгие годы. Я бывал у них в гостях в этих неповторимой красоты местах. Мне часто кажется, что-то от их счастья осталось и в моей судьбе.

Квартира сестры оказалась разграбленной. Но, очевидно, это произошло еще до прихода немцев, ибо даже дверь с петель была снята.

А по улицам Нагорной, Исполкомовской, Шевченковской сновали люди, таща и везя всякий домашний скарб, вдруг оказавшийся «дармовым».

В центре была слышна пулеметная стрельба, изредка рвались гранаты. Именно туда и тянуло нас детское любопытство. Страха не было. Я его не ощущал в тот период своей жизни. Казалось, что самое страшное где-то в стороне, с кем-то другим, но только не со мной. Он придет, страх, но позже, и я познаю его сполна.

Мы по Артемовской спустились к проспекту. На углу, где был большой гастроном, увидели в его хозяйственном дворе как несколько десятков молодых парней призывного возраста ведром на шесте черпали сметану из огромной, стоявшей во льду, цистерны. В тот момент, когда мы подошли и остановились на противоположной стороне улицы, один из них свалился в огромный люк цистерны, двое его вытащили оттуда, и он стоял на цистерне, как гипсовое изваяние. Толпа хохотала. И опять на мгновение показалось, что нет никакой войны, никаких немцев.

А мы продолжали двигаться в сторону вокзала, по левой стороне проспекта, именно туда, где стреляли. Некоторые дома на проспекте горели, но не от бомб и снарядов. Очевидно, кто-то поджёг.

Стрельба прекратилась, мы подошли ко Дворцу пионеров. На углу стояли люди, человек десять: мужчины и женщины, в основном пожилые. Два немецких солдата оттеснили их дальше от проезжей части. Прямо на углу, ближе к бульвару, горела легковая машина — кабриолет, в которой сидели наши убитые офицеры. Сзади торчали стволы двух ручных пулеметов. Над машиной высоко поднималось пламя. В пламени было видно, как они еще шевелятся.

Очевидцы рассказали, что машина с офицерами опоздала на мост: его взорвали, а они, очутившись в уже занятом немцами городе, метались на машине по проспекту от вокзала до улицы Ленинской, отстреливаясь из пулеметов. На четвертом или пятом кольце, когда машина притормозила перед поворотом, два немецких солдата из-за угла Дворца пионеров швырнули в них по гранате… потом еще.

Это были первые жертвы войны, которые мне пришлось увидеть почти в самом ее начале.

Потом приходилось видеть много. Когда мы ходили к Днепру за водой, то видели, что течением несло и прибивало к берегу трупы наших бойцов. Местные их хоронили, если не было артобстрела с левого берега.

А в город уже по-настоящему входили немцы. Неисчислимое количество автомашин, бронетранспортеров, мотоциклов и велосипедов двигалось по всем магистральным улицам. Многие въезжали во дворы и маскировались под деревьями. Когда мы вернулись домой, то у нас во дворе уже стояло несколько машин. Немцы занимали пустующие квартиры уехавших соседей. Настроены они были благодушно, со всеми вежливо здоровались, а те, что не помещались в домах, укладывались отдыхать в машинах или под деревьями на раскладушках.

Наши соседи Добины, Елизавета Григорьевна и Марк Евсеевич, смущенно улыбались и рассказывали, что он, Марк Евсеевич, стриг немцев, а те благодарили и расплачивались марками. Их дети, дочь Сарра и сын Янкель, эвакуировались с Металлургическим институтом. Дочь преподавала там немецкий язык. Родители сожалели, что дети уехали в неизвестность, а немцы совсем не такие страшные, как о них писали в наших газетах.

Вместе с тем, во всем этом была какая-то настораживающая неопределенность, все ждали чего-то зловещего, но оно еще не пришло в этот первый день немецкой оккупации. Впереди был еще 731 день…