КОМАНДАРМ – КОММУНИСТ Б. Н. ЧИСТОВ

КОМАНДАРМ – КОММУНИСТ

Б. Н. ЧИСТОВ

Время, когда М. Н. Тухачевский командовал 1-й Революционной армией, несомненно, явилось для него периодом полководческого и партийного становления. Здесь он получил первую серьезную партийную закалку, которая в свою очередь способствовала развитию его как полководца нового типа.

Партийное возмужание Михаила Николаевича проявилось, в частности, в его тесном сотрудничестве с Симбирской большевистской организацией, отдавшей много сил делу создания 1-й армии.

Автор этих строк был тогда работником Симбирского комитета РКП (б), являлся членом партийной военной комиссии, и ему представилась счастливая возможность довольно близко наблюдать командарма-коммуниста.

Хорошо помню, как он появился в наших краях.

В последних числах июня 1918 года телеграф принял из Казани «Декрет № 8 Реввоенсовета Востфронта».[4] Этим декретом смещался с поста командующего 1-й армией И. А. Харченко и назначался М. Н. Тухачевский. Фамилия нового командарма ничего нам не говорила. Тухачевского у нас не знали ни военные специалисты, ни партийные работники. Но от него ждали многого.

После жестоких поражений советских войск у Безенчука, у Липягов, под Самарой и Сызранью в район действий 1-й армии были двинуты новые отряды, созданные местными совдепами и присланные из центра. Прибыли три бронепоезда, броневики. Началось сведение разрозненных отрядов в группы.

После этого продвижение противника стало медленнее, однако решающего перелома не чувствовалось. Попытки координировать действия советских войск срывались не изжитой еще автономностью отдельных отрядов, предпочитавших вести войну партизанскими методами. Особенно отличались своеволием и недисциплинированностью отряды анархистов и левых эсеров.

К объективным трудностям, неизбежным при перестройке разрозненных отрядов в регулярную Красную Армию, прибавлялась тайная дезорганизаторская деятельность главкома Востфронта М. А. Муравьева – соучастника заговора ЦК левых эсеров против Советской власти. Прикрываясь шумихой и показной деловитостью, он всячески стремился оттеснить от руководства войсками большевиков и поставить на важнейшие командные посты «своих людей». Начальником обороны Уфы был назначен Ф. Е. Махина, засланный в Красную Армию правыми эсерами. Командующим Симбирской группой войск – крупнейшей в 1-й армии – был утвержден левый эсер Клим Иванов. Сообщником Муравьева был и Харченко.

Среди военных коммунистов и в прифронтовых большевистских организациях царила глубокая неудовлетворенность таким положением. Большевики еще не знали всей глубины предательства Муравьева, не предполагали, что Харченко сбежит потом к белым, но своей последовательной принципиальной борьбой с многочисленными их авантюрами срывали тайные замыслы изменников.

В этой борьбе видную роль сыграли старые партийцы – комиссар 1-й армии О. Ю. Калнин и председатель Симбирского комитета РКП (б) И. М. Варейкис. Они принимали все меры к тому, чтобы усилить позиции коммунистов в руководстве 1-й армией. С помощью приехавшего в Симбирск председателя Высшей военной инспекции Н. И. Подвойского им удалось добиться продвижения нескольких своих работников в губвоенкомат и штаб Симбирской группы войск. Затем О. Ю. Калнин сумел разоблачить Харченко, как бездельника и совершенно бездарного военного руководителя. Калнина решительно поддержали в этом отношении члены Реввоенсовета Востфронта П. А. Кобозев и Г. И. Благонравов, после чего Муравьев вынужден был согласиться на отстранение Харченко. Так был расчищен путь на пост командующего 1-й Революционной армией для М. Н.Тухачевского.

М. Н. Тухачевский и Г. К. Орджоникидзе у захваченного Красной Армией поезда Коледина

М. Н. Тухачевский на трибуне VII съезда Советов Белоруссии (1925 г.)

Симбирские коммунисты, естественно, связывали с новым командармом надежды на лучшее руководство войсками. И он не обманул этих надежд. Сразу же по вступлении Михаила Николаевича в командование 1-й Революционной последовала целая серия приказов, очень дельных по существу и бодрых по своему революционному духу. Группы войск преобразовывались в дивизии, штаб армии усиливался новыми работниками. Особенно важен был приказ о решительных мерах по укреплению революционной дисциплины.

М. Н. Тухачевский на строевом смотре частей Западного фронта (1920 г.)

Моя первая встреча с М. Н. Тухачевским произошла в здании бывшего кадетского корпуса, где размещались губисполком и комитет РКП (б). Там я бывал ежедневно. Работа в политотделе Симбирской группы войск не освобождала меня от моих прежних обязанностей. Я, как и раньше, ведал в Симбирском комитете большевиков партийной техникой.

И вот однажды (это было 3 июля 1918 года) И. М. Варейкис представляет мне молодого человека в ладно пригнанной военной форме:

– Знакомьтесь. Это и есть новый командарм В Инзе[5] пока нет парткома, и товарищ Тухачевский хочет зарегистрироваться у нас.

Михаил Николаевич с приветливой улыбкой пожал мне руку и предъявил членский билет Коммунистической организации Хамовнического района Москвы…

Когда потом в клубе коммунистов я рассказывал друзьям о посещении Тухачевским комитета партии, они восприняли мое известие почти как победу на фронте. И действительно, это была победа в борьбе с левыми эсерами за позиции в армии. В нашей памяти было еще свежо недавнее горькое разочарование, когда приезжавший в Симбирск главком Муравьев не пожелал даже встретиться с коммунистами. Мы невольно сравнивали муравьевское высокомерие с партийной скромностью Тухачевского.

Михаил Николаевич прибыл в Симбирск, конечно, не только для того, чтобы стать на партийный учет. Вступив в командование 1-й Революционной, он сразу понял, что для превращения ее в действительно регулярную армию недостает многого: слишком мало рядового состава, остро чувствуется нехватка опытных командиров и штабных работников, плохо с вооружением. И новый командарм уже на четвертый день обращается за помощью к местным партийным организациям, устанавливает личный контакт с председателем Симбирского комитета РКП (б).

В этом заключался большой принципиальный смысл. Значит, в отличие от своего предшественника трудные задачи создания армии он хочет решать по-партийному, по-большевистски. Значит, сознает, что только при поддержке со стороны партийных организаций и совдепов можно будет поднять широкие массы трудящихся на борьбу с белыми.

При первой же встрече с М. Н. Тухачевским мне довелось стать свидетелем очень интересного разговора между ним и И. М. Варейкисом.

– У нас в Симбирске несколько тысяч офицеров, – говорил Варейкис. – Из них лишь единицы пошли в Красную Армию. Большинство выжидает. Две недели назад губчека раскрыла подпольную белогвардейскую организацию. Но из офицерства в ней участвовали сравнительно немногие, только сынки помещиков и купцов.

Тухачевский подхватил эту мысль:

– Я знаю настроения офицерства. Среди них есть отъявленные белогвардейцы. Но есть и искренне любящие свой народ, Родину. Надо помочь им пойти с народом, а не против него…

Михаил Николаевич увлек Варейкиса к дальнему столу, и они тут же составили совместный «Приказ по 1-й Восточной армии».[6] В небольшом вводном абзаце этого документа разоблачалась роль иностранных империалистов, разжигавших гражданскую войну в России, и разъяснялся патриотический долг офицерства. Далее говорилось:

«Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под Красные знамена вверенной мне армии. Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12-ти часам в здание Кадетского корпуса, ко мне. Неявившиеся будут предаваться военно-полевому суду».

Приказ был опубликован в «Известиях Симбирского Совета» и расклеен по городу. Два дня подряд, 4 и 5 июля, в губвоенкомате М. Н. Тухачевский лично принимал бывших офицеров. В помощь себе по отбору специалистов он пригласил заместителя губвоенкома коммуниста Першина.

Как рассказывал потом Першин, беседы Тухачевского с бывшими офицерами отличались исключительным тактом. Новый командарм произвел на своих собеседников огромное впечатление, и не одна сотня офицеров благодаря ему перешла тогда на сторону Советской власти.

Показательно, что командующий Симбирской группой войск К. Иванов, левый эсер и тайный сообщник Муравьева, от участия в этой работе уклонился, заявив, что его штаб, губвоенкомат и части гарнизона военными специалистами уже укомплектованы. Каков же был подобранный Ивановым штаб группы, можно судить по тому, что при захвате Симбирска белыми он почти целиком перешел на их сторону. И наоборот, военные специалисты, приглашенные Тухачевским на службу в штаб 1-й армии, работали не за страх, а за совесть. Многие из них приобрели впоследствии широкую популярность на Восточном фронте. Таков, например, бывший подполковник И. Н. Устичев, ставший затем начальником административного отдела штаба 1-й Революционной армии, К. П. Диков – начальник оперативного отдела, его помощник И. И. Черноморцев, помощник начальника разведывательного отдела Б. Н. Арсеньев и другие.

Деятельность М. Н. Тухачевского по привлечению в Красную Армию военных специалистов была замечательным примером его умения подходить к сложнейшим вопросам с точки зрения государственных интересов. До того практиковалось привлечение в советские военные учреждения лишь отдельных лиц из старого генералитета и офицерства, и только на добровольных началах. Обязательный массовый призыв офицерства, проведенный М. Н. Тухачевским в полосе фронта, был мероприятием в подлинном смысле новаторским. Тухачевский сумел на деле применить ленинскую идею о необходимости для пролетарской диктатуры использовать знания старой интеллигенции.

Позже И. М. Варейкис рассказывал, что комиссар 1-й армии О. Ю. Калнин поначалу отнесся к М. Н. Тухачевскому несколько настороженно. Ведь он дворянин и в недавнем прошлом – офицер царской армии.

Не обошлось без неприятных объяснений. Тухачевский сразу же хотел внести ясность, где кончается комиссарский партийный контроль и начинается недопустимое вмешательство в функции командующего.

– Поймите, – настаивал он, – я не просто военный специалист, а еще и коммунист.

Сохранился любопытный документ – запись переговоров по прямому проводу между М. Н. Тухачевским и политкомом Восточного фронта Г. Н. Благонравовым. Здесь Михаил Николаевич опять возвращается к тому же вопросу и с достоинством подчеркивает:

«Прошу не усматривать в этом прихоти. Я – партийный работник и достаточно дисциплинирован».[7]

Но, конечно, не словами, а прежде всего делами доказал новый командарм свою полнейшую преданность Советской власти и свое умение с партийных позиций подходить к решению любой задачи. В конце концов Калнин и все другие старые большевики поверили в него, стали горячо поддерживать.

М. Н. Тухачевский в полной мере оценил это и в последующем отмечал, что важнейшей причиной успехов 1-й армии был «счастливый подбор командного и комиссарского состава».[8]

Мысль очень верная. Именно благодаря сработанности командарма с комиссарами так целеустремленно формировалась 1-я армия, так укрепился ее революционный дух.

Относя самого себя к партийным работникам, а не «просто военным специалистам», Михаил Николаевич никогда не упускал случая принять личное участие з политическом воспитании войск. В этой связи мне опять приходит на память первый его приезд к нам в Симбирск.

Накануне возвращения в Инзу Михаил Николаевич еще раз зашел в комитет партии. Он принес текст обращения к красноармейцам 1-й Революционной армии и очень просил отпечатать его в Симбирской типографии, затем передать часть тиража штабу Симбирской группы войск, а остальное доставить в армейский штаб.

В интересном этом документе войскам разъяснялась необходимость перехода в наступление, с тем чтобы освободить от врага левобережье Волги и пути к сибирскому хлебу, спасти Советскую республику не только от иноземного нашествия, но и от голода. И тут же смело назывались недостатки, присущие в ту пору Красной Армии.

«Наши теперешние враги, – говорилось в обращении, – наемники контрреволюционеров… представляют хорошо дисциплинированные, вооруженные и испытанные в боях части. Поэтому до тех пор, пока мы слабо сорганизованы, мы не в силах не только подавить и ликвидировать мятеж и контрреволюционное движение, но даже оказать самое необходимое сопротивление. Монархической дисциплине контрреволюционеров… мы должны противопоставить железную революционную самодисциплину».[9]

Незамедлительно началась и разработка плана наступления. Тухачевский замышлял нанесение главного массированного удара на Самару отрядами Сенгилеевской и Ставропольской групп. Их натиск предполагалось подкрепить речной флотилией и броневиками. Командарм считал, что вся организационная подготовка к этому может быть завершена до 15 июля. Но вмешался главком Муравьев и спутал все карты: он потребовал немедленного наступления, не дожидаясь сосредоточения необходимых для этого сил. Свой приказ Муравьев отдал через голову командования 1-й армии.

Как показали дальнейшие события, эта авантюра являлась преднамеренным вредительством. Разгром еще не вполне готовых к наступлению частей 1-й армии должен был облегчить Муравьеву контрреволюционный переворот на фронте, который он приурочивал к антисоветскому выступлению левых эсеров в Москве. Однако жаждущие победы, воодушевленные своим командованием войска 1-й армии опрокинули белогвардейцев и белочехов, взяли Сызрань и Бугульму. Только развить этот успех было нечем. Обещанный Муравьевым бронедивизион и другие подкрепления не прибыли.

1-я армия оказалась втянутой в неравные бои. А тем временем главком снимал с фронта отдельные, преимущественно анархистские и левоэсеровские, части и сосредоточивал их для чего-то в Казани и Симбирске.

В этой неясной обстановке М. Н. Тухачевский сам выехал в Симбирск, чтобы лично на месте разобраться во всем. Здесь его и застигли драматические события муравьевского мятежа.

Но прежде чем рассказать о роли Михаила Николаевича в этих событиях, автор должен перенестись далеко вперед, в тридцатые годы, когда на его долю выпали новые встречи с И. М. Варейкисом и М. Н. Тухачевским.

Вместе с директором Ульяновского краеведческого музея Б. Н. Афанасьевым я приехал в Воронеж. Бывший тогда секретарем партийной организации Центрально-черноземной области И. М. Варейкис обещал дать предисловие к подготовлявшемуся нами сборнику воспоминаний «1918 год на родине Ленина».

Иосиф Михайлович вызвал стенографистку и в нашем присутствии стал диктовать ей абзац за абзацем. Дойдя до того места, где речь пошла о 1-й Революционной армии, он подчеркнул:

«К числу выдающихся организаторов армии, которые вырастали при непосредственном руководстве Ленина, принадлежит наиболее талантливый, преданный, показавший себя на Восточном фронте во всей полноте своих способностей М. Н. Тухачевский».[10]

После этой фразы И. М. Варейкис задумался и вдруг перешел на беседу с нами:

– А знаете ли вы, историки, про мою встречу с Тухачевским за несколько часов до муравьевского мятежа? Михаил Николаевич пришел ко мне поздно вечером. Оба мы были полны тревоги за положение в стране и у нас на фронте в связи с левоэсеровским мятежом в столице. Тухачевский решительно заявил: «Если по вине этих негодяев начнется новая война с Германией и немцы займут Москву, то Красной Армии придется продолжать борьбу, базируясь на Волгу. Значит, надо спешить с разгромом Самарской учредилки, а Муравьев и в ус не дует». Для меня тоже было ясно, что нельзя далее терпеть авантюриста Муравьева во главе Восточного фронта. Борьба большевиков с муравьевским левоэсеровским охвостьем достигла предельной остроты. Обе стороны готовились прикончить своего противника. Различие заключалось лишь в методах. Мы еще считали Муравьева советским человеком и хотели лишь энергичным представлением в правительство добиться его отстранения от командования Восточным фронтом. Вероломный же негодяй Муравьев помышлял, вероятно, о физическом уничтожении Варейкиса и Тухачевского… Советую вам, историки, отразить в своих работах эту остроту ситуации. Настоятельно рекомендую поговорить с Тухачевским. Он расскажет вам такое, о чем вы и понятия не имеете.

Я последовал совету И. М. Варейкиса. Мне удалось попасть на прием к М. Н. Тухачевскому, занимавшему тогда пост заместителя наркома обороны. Михаил Николаевич приветствовал меня как «земляка», извинился, что из-за занятости не может уделить мне много времени. Но потом увлекся и нарисовал в подробностях обстоятельства своего ареста Муравьевым.

А в конце беседы достал из стола наш сборник «1918 год на родине Ленина» и с некоторой укоризной сказал:

– Зачем вы так выпячиваете мою персону? Вот, например, даете заголовок: «Тухачевский готовит окружение и разгром белых». Разве это по-марксистски?! Я готовил это не один, принимал решения совместно с другими членами Реввоенсовета. Так что правильнее было бы написать: «Командование 1-й армии готовит окружение и разгром белых».

После этой справки вернусь к событиям, связанным с муравьевским мятежом. Думаю, что читатель уже догадался, для чего мне потребовалось перескакивать с 1918 на 1935 год: я намереваюсь рассказать здесь о муравьевском мятеже не только то, что помню сам, но и то, о чем узнал много лет спустя от М. Н. Тухачевского.

Итак, 9 июля 1918 года командарм 1-й Революционной выехал в Симбирск. Следующее утро застало его на станции Киндяковка. Он сидел в своем служебном вагоне и писал рапорт Муравьеву:

«Еду на Инзу – Сызрань. Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а поэтому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы.

Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут выполнены, но не давайте рецептов – это невыполнимо… Армии, согласно уставу… получают только задачи и директивы самого общего характера. Даже приказания армиям избегают давать. Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий.

Может быть, это было вызвано нераспорядительнотью прежних начальников, но мне кажется, что до сих пор я не мог бы вызвать в этом отношении Вашего недовольства…»

Документ этот ярко отражает характер М. Н. Тухачевского – его смелость, принципиальность, уверенность в своих действиях.

Отослать свой рапорт Михаил Николаевич не успел. Приехал на автомашине адъютант Муравьева и передал приказание главкома: немедленно явиться для доклада на штаб-яхту «Межень».

Это было очередное вероломство, заранее подготовленная ловушка. Муравьев уже начал свой мятеж. Накануне он пытался захватить в Казани бразды правления и арестовать членов РВС фронта. Но это ему не удалось. Он сам попал под негласный арест. Однако сумел ускользнуть на пароходе в Симбирск и, пользуясь положением главкома, вывел с собой из Казани некоторые воинские части.

Симбирск был вторым пунктом, где Муравьев готовил свои акции, опираясь на левых эсеров и вызванные с фронта воинские части. Войскам он объявил, что немцы, нарушив Брестский мир, начали наступление и ему, мол, ничего не остается, кроме как взять на себя все руководство священной войной против германского империализма.

По какой-то причине Реввоенсовет Востфронта не сумел предупредить Симбирский комитет большевиков об измене и бегстве Муравьева. В городе ничто не предвещало надвигающейся беды. Лишь на пристани Тухачевский был несколько удивлен необычным скоплением войск.

Муравьев с деланным радушием принял Михаила Николаевича на верхней палубе парохода. Но Тухачевский отказался от угощения и стал устно излагать ему то, что было написано в неотправленном рапорте. Муравьев слушал, криво усмехаясь. За истекшие две недели он сделал все (вплоть до задержки жалованья красноармейцам), чтобы подорвать авторитет нового командарма в войсках. А теперь решил попытаться склонить бывшего поручика к участию в антисоветском выступлении, – Ваш доклад, ваши тревоги и ваши выпады против меня уже неуместны, – резюмировал Муравьев. – Введу вас в курс начавшихся новых исторических событий. Брестский мир разорван. Война с Германией стала фактом. Немцы заняли Оршу и наступают на Москву. Совнарком колеблется: капитулировать ли перед кайзером или начать революционную войну с Германией. В этот час мы с вами должны принять ответственные решения, диктуемые нам любовью к родине. Под нашим командованием самые надежные войска. Давайте вместе подумаем, что нам предпринять…

Потом словоохотливо принялся объяснять, что англичане и американцы якобы предвидели нынешнюю ситуацию и заблаговременно высадились в Мурманске и на Дальнем Востоке. Они будто бы рассматривают спровоцированный на восстание чехословацкий корпус как авангард в организации отпора немцам.

Тухачевский сразу понял, куда клонит предатель. Едва сдерживая негодование, он заявил, что не согласен с оценкой обстановки.

– Если война с Германией – факт, – отвечал он, – то наш с вами долг нанести сокрушительный удар по белогвардейцам и белочехам, разгромить их прежде, чем на Волге появятся «союзники», и тем самым обезопасить тыл Красной Армии.

Тут же Михаил Николаевич напомнил, что, как только левые эсеры совершили провокационное убийство германского посла Мирбаха и страна оказалась под угрозой новой войны с Германией, он, командарм 1-й, предложил Реввоенсовету Востфронта план немедленного разгрома белогвардейщины в Самаре.

– Вам этот план, конечно, доложен, и вот его я хотел бы обсудить, – сказал Тухачевский.

Это был гордый категорический отказ от участия в грязной авантюре. Однако Муравьев не отступал. Он пустил в игру новый козырь:

– Поручик Тухачевский, вы же русский дворянин! Обещаю вам любой ответственный пост в войсках, которые я организую на Волге, объединив Красную Армию с чехословаками.

Развернув полевую книжку, он предложил Тухачевскому отшлифовать уже заготовленный приказ чехословацким эшелонам.

– Через час, – заявил Муравьев, – этот приказ будет передан по радио на ту сторону фронта.

И самодовольно прочитал свое творение: «От Самары до Владивостока всем чехословацким командирам! Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу. Занять на Волге линию Симбирск – Самара – Саратов – Балашов – Царицын, а в северо-уральском направлении Екатеринбург и Пермь. Дальнейшие указания получите особо. Главнокомандующий армии, действующей против германцев, Муравьев».[11]

Сомнений не оставалось: Муравьев открывал фронт интервентам. Тухачевский встал:

– Нам не о чем более говорить. Вы – изменник!

Тогда Муравьев приказал арестовать Тухачевского. Однако он не оставил арестованного на пароходе, а усадил к себе в машину и вместе со своим штабом поехал в город. Видимо, у предателя еще теплилась надежда втянуть Михаила Николаевича в свою компанию, поколебать его видом заранее отрепетированного присоединения к мятежу некоторых воинских частей.

Так Тухачевский получил возможность наблюдать почти театральное представление, где Муравьев исполнял роль Бонапарта, слышать демагогические речи этого авантюриста перед бронедивизионом, который предназначался для развития первоначального успеха 1-й армии, но по вине эсеров застрял в Симбирске.

Бесстыдно обманывая солдат, Муравьев заявил, будто Тухачевский и Симбирский совдеп хотели арестовать и расстрелять их командира. Те клюнули на эту удочку. Нашлись истерики, а возможно, и специально подобранные негодяи, которые стали требовать немедленного расстрела Тухачевского. Однако Муравьев решил блеснуть своим великодушием.

– Это всегда успеется, – возразил он и велел взять арестованного под стражу.

Тухачевский был водворен в вагон. Для охраны его Муравьев выделил две бронемашины, а с остальными двинулся в центр города и блокировал здание, в котором размещались Симбирский губисполком и комитет большевиков.

В тот же день на совещании с местными левыми эсерами Муравьевым была провозглашена «Поволжская республика» и сформировано «правительство». После «освобождения Москвы» в состав последнего предполагалось ввести членов ЦК левых эсеров и представителей от левых коммунистов. Чтобы прикрыть контрреволюционную сущность мятежа, его главари пытались склонить на свою сторону и коммунистическую фракцию губисполкома.

Коммунисты во главе с И. М. Варейкисом согласились выслушать Муравьева. Надо было выиграть время. В частях обманутого Симбирского гарнизона широко развернули нелегальную работу большевистские агитаторы. Некоторые из агитаторов, в том числе и автор этих строк, были схвачены муравьевцами. Но красноармейцы уже узнали правду, и в комитет партии одна за другой потянулись делегации от войск с заявлениями о верности совдепу и готовности бороться с изменниками.

Не бездействовал и Тухачевский. Он быстро сориентировался, как следует вести себя в обстановке мятежа, построенного на бессовестном обмане бойцов.

Вот что рассказывал об этом сам Михаил Николаевич:

«Я остался арестованный в одном из вагонов команды броневиков, окруженный часовыми… Когда среди них улеглось первое возбуждение, я начал агитацию против Муравьева. На вопрос одного из них, за что я арестован, я ответил: «За то, что большевик». Это произвело сильное впечатление, так как почти все они были большевиками. Я объяснил им, что происходило в эти дни в Москве. Тут они поняли, что пошли против себя, примкнув к Муравьеву. Они много совещались и тайно послали, наконец, делегатов к своим товарищам, к Совету.

Через несколько часов пришло известие, что команда броневиков тайно решила арестовать Муравьева и своего командира. Я был освобожден…».[12]

В ночь на 11 июля в здании бывшего Кадетского корпуса наступила развязка событий. Муравьев, явившийся на заседание Симбирского губисполкома с довольно многочисленной эсеровской свитой, был решительно разоблачен как предатель и изолирован. Он пытался вырваться, но в дверях натолкнулся на засаду, открыл стрельбу, ранил нескольких бойцов и ответными выстрелами был убит сам. Его сообщники тотчас же без сопротивления подняли руки.

Главный организатор героической ликвидации мятежа И. М. Варейкис взял на себя командование войсками, верными Совету. Немедленно была организована боевая экспедиция для разоружения штаба Муравьева. Комната президиума губисполкома сама превратилась в импровизированный штаб.

Здесь мне довелось быть свидетелем еще одной встречи Тухачевского с симбирскими коммунистами. Произошла она рано утром 11 июля. По залу, примыкавшему к комнате президиума губисполкома, раздались четкие быстрые шаги, и в проеме распахнувшейся двери мы увидели командарма 1-й. Он прибыл со станции на автомобиле бронедивизиона.

Варейкис встал из-за стола и пошел навстречу Тухачевскому. Они обнялись и долго, крепко жали друг другу руки.

Тухачевский, невзирая на пережитое, как всегда подтянутый и бодрый, доложил обо всем, что с ним произошло, и пожалел, что в решительный момент не был здесь вместе со всеми товарищами.

– Пусть вас это не тревожит, – успокоил его Варейкис. – Ваша твердая линия в Первой армии была чрезвычайно важна для борьбы партии с муравьевщиной.

И, улыбнувшись, добавил:

– В эту ночь мы победили агитацией. И тут вы, товарищ Тухачевский, тоже показали себя грозным противником контрреволюции.

Эти слова вызвали веселое оживление. Смех развеял кошмар минувшей ночи.

Варейкис предложил Тухачевскому возглавить войска в Симбирске.

Тухачевский взял под козырек.

Со свойственной ему энергией он принял меры, диктовавшиеся обстановкой. Была введена усиленная охрана важнейших объектов города, в войска пошло оповещение, которым отменялись все изменнические приказы Муравьева, произошла замена командования Симбирской группы войск.

Тут же Тухачевский вместе с председателем губисполкома М. А. Гимовым подписал воззвание к красноармейцам и трудящимся Симбирской губернии, объяснявшее последние события.

Ликвидация муравьевского мятежа предотвратила грозную опасность, нависшую над Советской республикой. Но Симбирск все же не удалось отстоять. Измена главкома очень болезненно сказалась на войсках: появилось огульное недоверие ко всем командирам, ослабла дисциплина. Белогвардейцы не замедлили воспользоваться этим. От обороны они перешли к наступательным действиям, и наши части, до того великолепно сражавшиеся, оказались не в состоянии противостоять их натиску. Фронт стремительно покатился к западу.

М. Н. Тухачевский больно переживал неудачи армии, но не терял присутствия духа. Он работал без отдыха, без сна. Не ограничивался одними лишь оперативными распоряжениями, а широко пользовался и средствами политического воздействия на подчиненных.

Вспоминаю случай с Уфимским коммунистическим инженерным отрядом. Одно время в этот отряд проникли паникерские настроения. Люди были подавлены поражениями, понесенными на пути от Уфы к Симбирску, и всячески стремились уйги подальше в тыл.

Командир отряда поплелся в хвосте этих настроений. Более того, попытался оправдать их. В рапорте командарму он доказывал неправильность использования технического отряда в качестве пехоты и настаивал на отправке в Казань для переоснащения.

При нормальной боевой обстановке это могло быть правильным. Но под Симбирском зрела катастрофа, и для предотвращения ее приходилось прибегать к сверхординарным мерам. Тухачевский приказывает отряду остаться в Симбирске и обращается к партийной совести бойцов. Он зовет их выполнить революционный долг.

«Как командарм и коммунист, – пишет он, – считаю, что выставленные Вами мотивы не освобождают Вас от обязанности защищать Советскую власть в Симбирске в столь критический момент. До сих пор я еще никогда не слышал, чтобы члены нашей партии отказывались бороться за Советы.

А потому вперед! Я еду вместе с Вами!»[13]

Это возымело свое действие. Уфимский отряд честно дрался на подступах к Симбирску.

Михаил Николаевич понимал, что в условиях упадка морального духа войск командиры всех степеней должны быть поближе к бойцам. Поглощенный бесконечным множеством обязанностей, он находит время побывать то в одной, то в другой части.

Тяжелая ситуация создалась в 4-м Латышском стрелковом полку. Этот полк, только что выведенный в резерв после почти двухмесячных боев на сызранском направлении, отказался выполнить приказ о выступлении под Симбирск. Увещевания командира и комиссара полка не помогли. Но вот среди латышских стрелков появляется командарм и во всеуслышание объявляет, что если они не выступят, то он возглавит их командиров и сам пойдет на выручку 1-го Латышского полка, сражающегося в Симбирске во вражеском окружении. Стрелки заколебались, стали митинговать» 170 человек вместе с командирами и политработниками сомкнулись вокруг Тухачевского. Образовавшийся таким образом отряд стал без промедления грузиться в эшелон. Это окончательно переломило настроение у остальных. 4-й Латышский стрелковый полк вновь обрел боеспособность.

М. Н. Тухачевский умел руководить войсками не только из штаба, но и находясь на линии огня или в важнейших пунктах тылового обслуживания. Эти его методы не были вначале поняты новым главкомом Востфронта И. И. Вацетисом. Однажды Вацетис в довольно грубой форме телеграфировал командарму 1-й, чтобы тот побольше находился в штабе армии. Михаил Николаевич ответил на это очень тактично, но с присущим ему достоинством. Вот его телеграмма Вацетису:

«Получил Ваше приказание находиться при штабе, а не болтаться в тылу. Я не осмеливаюсь возражать, но думаю, что Вам не известна моя работа… Большую часть времени я находился на передовых позициях, а в Пензу ездил, чтобы устроить бежавшие части и набрать артиллеристов и инженеров.

Мне совестно оправдываться, но я никак не ожидал, чтобы моя работа была оценена как бездеятельность. Если Вы разрешите, то я, когда затихнут бои, приеду к Вам с подробным докладом для выяснения некоторых чрезвычайно важных общих положений…»[14]

Это деликатное, но твердое возражение Вацетис оставил было без последствий. Но от Тухачевского трудно было отделаться молчанием, когда решался принципиальный вопрос. Михаила Николаевича решительно поддержал политический комиссар армии В. В. Куйбышев. Вместе они направили главкому еще одну телеграмму, в которой с некоторой иронией просили об отмене запрета командарму выезжать из штаба и предоставлении ему полной свободы действовать в пределах поставленных задач.[15]

Ответ на это последовал 31 июля: «Не считайте ту мою телеграмму категорическим императивом для себя».[16]

Таким образом, практикуемый М. Н. Тухачевским стиль руководства войсками и тылом получил наконец признание со стороны И. И. Вацетиса.

Огромная работа дала свои плоды. Выросшая, окрепшая, спаянная революционной дисциплиной 1-я армия блестящим маневром разбила врага и через полтора месяца вернула оставленный в июле Симбирск. М. Н. Тухачевский вошел в город во главе победоносных войск и счел своим товарищеским партийным долгом тотчас же снестись с признанным руководителем симбирских большевиков И. М. Варейкисом. Он послал в Алатырь следующую телеграмму:

«Двенадцатого сентября Симбирск взят. Прошу Совдеп возвратиться в Кадетский корпус и принять управление городом».[17]

Немногословная эта депеша как бы подводила итог нелегкому пути, пройденному М. Н. Тухачевским вместе с симбирскими коммунистами.

В начале 1919 года М. Н. Тухачевский получил новое назначение. К этому времени 1-я армия одержала уже победы под Бугурусланом, Бузулуком и приближалась к Оренбургу. Симбирск остался далеко в тылу. Но Михаил Николаевич не забывал о дружбе, которая связывала его с симбирской большевистской организацией.

Перед отъездом на Южный фронт он написал два прощальных письма. Одно – войскам 1-й Революционной армии, второе – симбирским коммунистам. В последнем говорилось:

«Глубокоуважаемый т. Варейкис! Приказом Революционного Военного Совета Республики я назначен помощником командующего Южным фронтом. Уезжая и покидая Симбирскую губернию, с таким напряжением обороняемую и наконец возвращенную Советам, в Вашем лице, товарищ Варейкис, искренне и горячо благодарю Симбирский комитет нашей партии.

Я открыто говорю, что дело создания 1-й армии и изгнания контрреволюции никогда не могло бы осуществиться, если бы Симбирский комитет партии и исполком не пришли на помощь.

В том единомыслии, какое у нас с Вами было, мне легко было работать… Еще раз горячий привет всем дорогим товарищам коммунистам…»[18]

Симбирская партийная организация и поныне помнит этот привет. Коммунисты города, носящего ныне великое имя – Ульяновск, свято чтят выкованную в годы гражданской войны боевую дружбу с выдающимся советским полководцем М. Н. Тухачевским. Они хранят в своих сердцах светлый образ командарма-большевика.