СЛАВНОЕ ИМЯ В. Н. ЛАДУХИН
СЛАВНОЕ ИМЯ
В. Н. ЛАДУХИН
Без малого пятнадцать лет – с 1918 года по 1931 – я состоял для особых поручений при начальниках штабов армии, потом группы армий, затем ряда фронтов и, наконец, Штаба РККА. В разное время, начиная с 1920 года, наблюдал Михаила Николаевича Тухачевского. Иногда это были мимолетные встречи, иногда – деловая связь (более двух лет я служил в секретариате Тухачевского, когда он был начальником Штаба РККА). Так или иначе мое знакомство с ним длилось примерно полтора десятилетия, почти до самых последних его дней.
Недолгая жизнь Тухачевского – это большая тема, достойная пера и художника, и военного исследователя. Я ставлю перед собой скромную задачу – поделиться личными воспоминаниями, рассказать о человеческих качествах Тухачевского.
В первых числах февраля 1920 года в Саратов, где размещался штаб Кавказского фронта, М. Н. Тухачевский прибыл на должность командующего. Его предшественник В. И. Шорин становился помощником главнокомандующего всех Вооруженных Сил Республики и должен был возглавлять военную власть в Сибири.
Еще в 1918–1919 гг., находясь во 2-й армии Восточного фронта, я неоднократно слышал о Тухачевском как о молодом, но очень талантливом и бесстрашном красном полководце. Новое назначение как бы подтверждало эти слухи. Роль Кавказского фронта поднималась. На Северный Кавказ откатились деникинские войска, разбитые на Юго-Восточном и Южном фронтах.
Новый командующий сразу пригласил к себе начальника штаба фронта Федора Михайловича Афанасьева (Шорин находился в войсках) и попросил ввести его в курс дел, познакомить с обстановкой. Пока Афанасьев докладывал, я находился наготове, зная, что меня вот-вот могут вызвать и спросить о последних донесениях с фронта.
Раздается звонок. Быстро направляюсь в кабинет командующего. Афанасьев представляет меня Тухачевскому и второму человеку, сидящему за столом. Михаил Николаевич подал руку и сразу же – к делу:
– Есть изменения в обстановке?
– Так точно. Они отмечены на моей карте. А вот выписки из донесений.
Афанасьев пояснил:
– Это я ввел такую систему. Выписки ускоряют работу…
Все трое – Афанасьев, Тухачевский и Орджоникидзе – склонились над картой. Да, лишь теперь я узнал в скромно присевшем у самого края стола человеке Григория Константиновича Орджоникидзе, нового члена Реввоенсовета…
Тухачевский на лету схватывает подробности обстановки, коротко и решительно кивает головой, задает мне точные вопросы, исключающие многословие в ответах. Орджоникидзе реагирует более экспансивно. С заметным грузинским акцентом подает реплики: «Исключительно правильно!» либо «Не то! Надо проверить!»
Под конец Тухачевский неожиданно спросил меня:
– Имеете военное образование?
В то время иные командиры и комиссары относились настороженно к тем, кто до революции носил мундир юнкера. Поэтому я отвечал не совсем твердо:
– Бывшее Александровское училище… в военное время… ускоренный выпуск…
Тухачевский сразу преобразился:
– Э-э, да мы, значит, однокашники! Только я окончил это училище перед войной. И, знаете, товарищи, там совсем неплохо готовили офицеров.
– Не знал. Но сейчас знаю. По тебе сужу! – весело откликнулся Орджоникидзе.
В этот момент в кабинет вошел только что прибывший из командировки начальник оперативного управления Семен Андреевич Пугачев. Он был представлен Афанасьевым как «старый генштабист из молодых». Федор Михайлович лестно отозвался о его работоспособности, военных знаниях, умении отстаивать свою точку зрения перед командованием.
Такая аттестация, как видно, произвела должное впечатление и на Тухачевского, и на Орджоникидзе. Они без колебаний приняли решение о назначении Пугачева начальником штаба Кавказского фронта, взамен Афанасьева, уезжавшего с Шориным.
Я тоже уезжал в Сибирь. И лишь перед самым отъездом мне довелось еще раз побывать у М. Н. Тухачевского. Вместе с Ф. М. Афанасьевым зашел к нему проститься. Прощание получилось задушевным, дружеским.
– Давно служите с Федором Михайловичем? – поинтересовался Тухачевский.
– С восемнадцатого года.
– Похвальное постоянство. Понимаю и одобряю. Вам, молодому командиру, состоять для поручений при таком начальнике, да еще в непосредственной близости к Шорину – все равно что кончить военную академию.
Потом он обратился к Афанасьеву: – Мне нравится, как вы используете своего ближайшего помощника. Ведь если говорить откровенно, границы его должностных обязанностей очерчены не очень четко. Какие тут могут быть «особые поручения» при нынешних-то средствах связи?
Напоследок Тухачевский пожелал нам с Афанасьевым многих лет дальнейшей совместной работы.
В 1922 и 1923 гг. жизненные пути М. Н. Тухачевского и Ф. М. Афанасьева скрестились вновь, и я нередко видел их вместе в стенах Военной академии РККА. Начальником академии был сначала П. П. Лебедев, занимавший одновременно пост начальника Штаба РККА, а затем М. В. Фрунзе, бывший одновременно заместителем наркомвоенмора. Помощник начальника академии Ф. М. Афанасьев непосредственно руководил всей текущей, в том числе учебной, работой и приглашал для чтения лекций видных полководцев. Разумеется, М. Н. Тухачевский был в их числе.
Я, как и другие, не пропускал ни одной из его лекций, ловил каждое слово. Мне еще со времен гражданской войны запомнилась стенограмма выступления Михаила Николаевича перед слушателями вновь открытой Военной академии. Стенограмма была издана примитивно, книжечка выглядела неказисто. Но тема – «Стратегия национальная и классовая» – привлекала новизной, а затем автор буквально покорял глубиной и остротой своих мыслей.
Не будет преувеличением сказать, что Тухачевский оказался наиболее популярным даже среди таких академических светил, как Свечин, Зайончковский, Корсун, Величко, братья Новицкие, Верховский. Это признавали они сами, об этом же говорили и слушатели.
В 1924 году Ф. М. Афанасьев неизлечимо заболел и навсегда покинул военную службу. Меня пригласил к себе С. А. Пугачев, только что получивший назначение на пост командующего Отдельной Кавказской Краснознаменной армией.
К нам в Тбилиси (тогда он еще назывался Тифлисом) проездом на отдых прибыл Тухачевский. Михаил Николаевич не был связан делами и поручениями. Однако не мог не встретиться с фронтовыми товарищами – Орджоникидзе и Пугачевым.
Собравшись вместе, они с упоением вспоминали боевое прошлое, Кавказский фронт. И я еще раз убедился в дружеской непосредственности Михаила Николаевича, в его постоянной готовности прийти на помощь товарищу. Он настойчиво добивался, не нуждается ли Семен Андреевич в чем-либо? Не имеет ли желания перейти на работу в центральный аппарат, где очень нужны опытные боевые командиры?
Впоследствии по рекомендации М. Н. Тухачевского Пугачев был приглашен М. В. Фрунзе на должность заместителя начальника Штаба РККА. В этом качестве он нередко выезжал в Западный округ, которым к тому времени стал командовать Михаил Николаевич. Я же неизменно сопровождал Семена Андреевича.
В память врезалась одна военная игра, организованная М. Н. Тухачевским. На нее получили приглашение командующие других военных округов, их заместители. Прошла она отлично. Потом Тухачевский устроил банкет и, первым взяв слово, поблагодарил Штаб РККА за помощь, участников игры – за успешные результаты, а гостей – за внимание и полезные советы.
Поначалу мне показалось, что это обычная «банкетная» речь. Но после краткого вступления Михаил Николаевич вдруг «ухватил быка за рога». Он своеобразно анализировал итоги игры. Здесь я, пожалуй, впервые услышал о том, как важно увязывать строевую и тактическую подготовку войск с использованием военной техники. М. Н. Тухачевский зримо встал передо мной как военный мыслитель, глубоко проникавший в специфику каждого рода войск и способный связывать их воедино, умеющий разглядеть перспективы развития наших Вооруженных Сил на основе техники, которая есть и которая будет.
Находясь на посту командующего Западным округом, М. Н. Тухачевский при каждом посещении Москвы обязательно встречался с С. А. Пугачевым. Иной раз, поджидая, пока Семен Андреевич вернётся с совещания или доклада, Тухачевский присаживался на диван в комнате секретариата. Что-то читал, просматривал записи. Случалось, Михаил Николаевич обращался ко мне с какой-нибудь просьбой – спрятать в сейф его портфель с документами, помочь отпечатать нужную бумагу, выручить стенографисткой.
Весь день, а нередко и ночь у него были заполнены множеством дел. И, как человек целеустремленный, он умел дорожить минутой. Однако никогда не уклонялся от товарищеской беседы.
Я все больше привыкал к Михаилу Николаевичу, и наши разговоры становились все более дружескими. Мы нередко вспоминали дни войны, говорили об Афанасьеве, Шорине.
Однажды Михаил Николаевич вынул из портфеля небольшой сверточек и подал мне со словами:
– Давно замечаю, что вы кладете на бумаги подсвечник вместо пресс-бювара. Вот и решил снабдить вас этой «пушкой».
Пресс-бювар действительно имел форму пушки. Я смутился, запротестовал.
– Нет уж, берите, берите, – настаивал Михаил Николаевич. – Пусть это будет памятью обо мне.
Я и поныне храню эту «пушку».
В тот вечер разговор у нас был особенно теплым. И я решил задать Михаилу Николаевичу вопрос, на который давно искал ответ. Но предварительно хотел предупредить своего собеседника:
– Если вы не захотите отвечать…
– Да нет же, – перебил меня с улыбкой Тухачевский, – спрашивайте, спрашивайте. Тем более, что я уже догадываюсь, о чем вы намереваетесь спросить… Наверное, о польской кампании?
– Конечно! – подхватил я. – Мне довелось всю войну пробыть на Восточном и Юго-Восточном фронтах. За наступлением на западе следил издалека. И не могу до конца понять, почему же вдруг в августе…
– На войне нередко случается «вдруг», – спокойно ответил Михаил Николаевич. – Но здесь было не совсем «вдруг».
Он забарабанил пальцами по диванному валику и не спеша продолжал:
– Вы не первый, от которого я слышу этот вопрос. И всегда советую: обращайтесь, как при всех сложных случаях, к Ленину. Ведь он ясно сказал, что мы переощенили тогда перевес наших сил. Это в равной мере относится и к главному командованию, и к командованию обоих фронтов – Западного и Юго-Западного.
– Но все-таки…
– Минуточку, – остановил меня Михаил Николаевич. – Понимаю, вас интересуют частности. Но они неотделимы от общей причины. Командование Западного фронта, развивая наступление, имело все основания к концу лета двадцатого года внести некоторую поправку в оперативный план. Сергей Сергеевич Каменев не возражал против маневра армий Западного фронта в обход противника севернее Варшавы. Он, как и я, вначале не особенно беспокоился за левый фланг Западного фронта, который предполагалось усилить тремя армиями с Юго-Западного фронта. Появление в намеченный срок даже одной Конной армии в районе Люблина сорвало бы контрудар Пилсудского…
На этом наш разговор прервался: за Михаилом Николаевичем кто-то зашел. Он, словно извиняясь передо мной, развел руками и посоветовал:
– Попробуйте изучить эту кампанию по архивным документам, многое вам станет ясным.
Лишь через несколько лет, когда Тухачевский командовал уже войсками Ленинградского военного округа, мы вновь вернулись к этой теме.
Приехав в Ленинград с женой во время отпуска, я никак не мог найти пристанища ни в одной из гостиниц. Отчаявшись, позвонил М. Н. Тухачевскому и попросил разрешения переночевать в его салон-вагоне. Он, конечно, разрешил, просил только заехать за запиской для проводника вагона.
Через полчаса я был у Михаила Николаевича, и тут-то возобновилась наша неоконченная беседа. Дело в том, что я написал тогда большую рецензию на только что вышедшую книгу А. И. Егорова «Львов – Варшава». Триандафиллов, как член редколлегии журнала «Война и революция», направил рецензию на консультацию Тухачевскому.
– На свою голову насоветовал вам изучать польскую кампанию, – рассмеялся Тухачевский. – Вы ведь такие острые выводы делаете… Только почему подписали статью псевдонимом?
– По совету Бориса Михайловича Шапошникова, – признался я.
– Понимаю его осторожность, но согласиться с ним все же не могу. В дискуссии каждый вправе открыто высказать свое мнение…
М. Н. Тухачевскому дважды довелось находиться в руководстве Штаба РККА. Первый раз в 1924 году он был здесь помощником начальника и военным комиссаром. А затем, после непродолжительного пребывания за рубежом и командования войсками Западного округа, в ноябре 1925 года был назначен начальником Штаба и сыграл, безусловно, выдающуюся роль в реорганизации наших Вооруженных Сил, в обобщении опыта гражданской войны, в боевой подготовке войск и оснащении армии новой техникой.
В этой сложнейшей многогранной деятельности ему очень помогли достойные сподвижники, в большинстве воспитанные М. В. Фрунзе и самим Тухачевским.
В беглых заметках о всех не скажешь. Но нельзя не упомянуть здесь имена ближайших соратников и сотрудников, связанных с Михаилом Николаевичем совместной работой, единством взглядов, а нередко и дружбой. Почти все они в 1937–1938 гг. стали жертвами сталинского произвола. И сейчас, когда восстановлены ленинские нормы, мне хочется назвать хотя бы некоторых из них.
В этой связи не могу не вспомнить еще раз С. А. Пугачева и начальника оперативного управления Штаба РККА В. К. Триандафиллова, а также заместителя последнего П. И. Вакулича. Редкой выдержкой, спокойствием и рассудительностью отличались начальник разведывательного управления Я. К. Берзин и его заместитель А. М. Никонов. Высоко ценил М. Н. Тухачевский начальника организационно-мобилизациоиного управления С. И. Венцова-Кранца и таких видных военных работников, как Д. А. Кучинский, Н. М. Роговский, Я. И. Алкснис, Б. И. Бобров, Б. Е. Барский, Н. А. Ефимов, Э. Ф. Аппога, Д. М. Карбышев, И. Ф. Максимов, А. И. Тодорский, Б. М. Фельдман.
Среди сотрудников Триандафиллова и Вакулича выделялись своими незаурядными способностями Обысов, Трифонов, Чернов, Иванов, Медведев, Сухомлин, Евсеев, Иссерсон.
Едва ли не каждый из названных товарищей достоин обстоятельного очерка. Но, рассказывая о М. Н. Тухачевском, я могу лишь напомнить их имена и делаю это с величайшим удовлетворением.
Отдельно хочу сказать об управлении по исследованию и использованию опыта войны. В его обязанность входила также разработка первых наших уставов. М. Н. Тухачевский уделял очень много внимания этому управлению. По рекомендации Михаила Николаевича к работе над уставами привлекались крупнейшие специалисты, профессора академий, прославленные комдивы и комкоры. Он и сам немало трудился над проектами уставов.
Приняв Штаб, М. Н. Тухачевский попросил С. А. Пугачева остаться у него заместителем. Содержание этого разговора мне в тот же вечер передал Семен Андреевич. Тухачевский сказал, что, близко наблюдая работу Штаба РККА в течение ряда лет, он одобряет деятельность Пугачева и будет продолжать, как он выразился, линию Фрунзе. С особой похвалой отозвался он о пополнении Штаба способными молодыми командирами.
При Тухачевском престиж Штаба РККА, как мозга армии и военного мозга страны, поднялся особенно высоко. В приемной начальника Штаба нередко можно было встретить руководящих работников самых различных областей народного хозяйства.
С утра обычно Тухачевский ездил на всевозможные совещания, читал лекции, бывал в редакциях и издательствах. Днем приезжал в Штаб и зачастую тут же запирался в кабинете, вызвав ближайших сотрудников. Потом час или два – общий прием. Вечера и ночи – опять штабная работа или доклад наркому.
День был расписан до минуты. Тем памятнее для меня редкие беседы с Михаилом Николаевичем на неслужебные темы.
Как-то ночью, прочитав принесенные мной от С. А. Пугачева бумаги, Михаил Николаевич откинулся на спинку стула и устало зажмурил глаза. Я ждал указаний или разрешения уйти. Но Тухачевский, не меняя позы и даже не открывая глаз, вдруг спросил:
– Кем был ваш отец?
Я ответил, что он профессор Московской консерватории, композитор, дружил с Чайковским, Танеевым, Аренским.
– Наверное, хотел, чтобы и вы стали музыкантом?
– Меня учили в консерватории на вокальном отделении. Я собирался стать оперным певцом.
– Нет ничего прекраснее музыки, – горячо сказал Тухачевский. – Это моя вторая страсть, после военного дела.
И чуть смущенно добавил:
– Я ведь немного играю на скрипке. А еще больше люблю делать скрипки.
Через некоторое время, и снова также ночью, Михаил Николаевич как бы продолжил этот разговор:
– А теперь вы не поете?.. Жаль. Пение легче совмещать со службой, чем изготовление скрипок. Вот недавно одного нашего военного топографа Нэлеппа приняли в Большой театр. Молодец! Отличный тенор.
И тут же рассказал, как он мучается с подысканием материала для скрипок. В последнее время нашел наконец какое-то кавказское дерево и специально просушивает чурбаки, получаемые из Закавказья. Сам разрабатывает и состав лака. Лак – великая тайна старых скрипичных мастеров…
Михаил Николаевич достал из книжного шкафа почти законченную скрипку. Внутри я заметил наклейку с фамилией ее творца, как это издавна принято в скрипичном деле.
Была у Тухачевского и третья страсть – коллекционирование редких книг. Позже я узнал и о четвертой страсти – рисовании.
Книги он очень любил, дорожил каждым томом, каждым интересным изданием.
Однажды во время ночной беседы с Михаилом Николаевичем мне по какой-то неожиданной ассоциации вспомнился случай, относившийся к 1922 или 1923 году. Моссовет просил тогда Военную академию официально сообщить, признает ли Красная Армия военные заслуги А. В. Суворова. Моссовету необходимо было выяснить это в связи с ходатайством потомков генералиссимуса по жилищному вопросу. Я составил положительный ответ и дал его на подпись Ф. М. Афанасьеву. Того удовлетворил предложенный мной текст, от себя он добавил лишь одну фразу: «Красная Армия всегда будет изучать победы генералиссимуса, не знавшего поражений, и чтить его как гениального полководца и замечательного патриота».
Тухачевский долго смеялся над моим рассказом, а потом спросил:
– Комиссар подписал ответ?
Узнав, что и комиссар академии Ромуальд Адамович Муклевич тоже поставил свою подпись, Тухачевский удовлетворенно продолжал:
– Ну, Муклевич-то понимает что к чему. Как-нибудь напомню ему об этом случае… А вам за интересный рассказ разрешаю в знак благодарности взять из моей библиотеки любую книгу о Суворове. Там есть редчайшие издания. Такие, каких сейчас и днем с огнем не найдешь. Только непременное условие: аккуратно пользуйтесь и быстро возвращайте.
Так я получил доступ к богатейшей книжной коллекции Михаила Николаевича, которую он тщательно собирал и берег пуще глаза.
Мне до сих пор не дает покоя мысль о судьбе библиотеки Тухачевского. Куда девались все эти любовно подобранные книги?
Коль скоро речь зашла о неслужебных увлечениях Михаила Николаевича, позволю себе рассказать еще об одном эпизоде.
Летом семья Тухачевского жила на даче в Серебряном бору по соседству с Пугачевыми. Я нередко наведывался туда: у Пугачевых гостил мой младший братишка, друживший с сыновьями Семена Андреевича.
Как-то, когда ребята играли в городки, к ним подошел Тухачевский с Павлом Ефимовичем Дыбенко и Александром Игнатьевичем Седякиным. Взрослые попросили принять их в игру.
И тут выяснилось, что Тухачевский – отличный городошник. Играл он умело и запальчиво. Дыбенко оказался левшой. Но и с левой бил так, что городки летели во все стороны. Педантичный Седякин и здесь не изменял себе. Он долго целился, не спеша замахивался.
Игра шла дружно и шумно. Смеялись над мазилами, восхищались меткими попаданиями. В эти минуты, право, нелегко было отличить солидных военачальников от их партнеров по городкам – мальчишек.
Не только сослуживцы, но каждый, кто хоть однажды соприкасался с Тухачевским, имел возможность убедиться в удивительной его заботливости. К Михаилу Николаевичу можно было обращаться по любому поводу, идти с любой нуждой. Он всегда выслушает, всегда окажет содействие.
Особо заботился Тухачевский о повышении командирами уровня своих военных знаний и расширении общего кругозора. «Почему бы вам не поучиться?» – частенько спрашивал Михаил Николаевич, беседуя с кем-либо из подчиненных.
Однажды такой вопрос он задал и мне. Это было в конце 1926 года, когда по его инициативе и его стараниями при Курсах усовершенствования высшего командного состава в Военной академии имени М. В. Фрунзе открылось специальное вечернее отделение для штабных работников.
– Нам нужно сделать наших штабников настоящими операторами. Настоящими, понимаете? Когда штабник в совершенстве изучит армейскую операцию, он будет на месте и в войсках, и в окружном, и в центральном штабе. Ну, так согласны? Хотите учиться?
– Хочу, – искренне ответил я. – Вот только как быть со службой?
– Попрошу Семена Андреевича не задерживать вас по вечерам, не оставлять на ночь. Но нагрузка – большущая. Отсыпаться придется потом.
Так благодаря Михаилу Николаевичу я оказался на учебе. К нашему отделению Тухачевский проявлял особое внимание. Он сам прочитал для нас вступительную лекцию и затем несколько лекций по стратегии. Учебная программа и подбор преподавателей тоже были предметом личных забот Михаила Николаевича.
Читали у нас крупнейшие специалисты – представители всех родов войск. Но и на этом фоне лекции самого Михаила Николаевича выделялись очень ярко. Даже, казалось бы, известные проблемы Тухачевский излагал совершенно своеобразно, трактовал с партийных позиций. И старые истины озарялись новым светом.
Однако главный упор в нашем обучении делался не на лекции, а на практические занятия. По мысли Михаила Николаевича, каждый из нас должен был подготовиться к замещению какой-то наиболее соответствующей его данным должности в штабе армии. Однако на какую бы работу ты ни предназначался, начинать приходилось с решения задач «за командарма», потом – «за комдива» и лишь затем тебе разрешалось приступить к своим обязанностям «начальника штаба армии», либо «начальника оперативного отдела», либо, наконец, «начальника оргмоботдела».
Тухачевский нередко сам появлялся у нас на практических занятиях. Они проводились обычно поздно вечером, после лекций. Расписание уже не соблюдалось. Сидели до тех пор, пока не заканчивали тот или иной этап операции.
Михаил Николаевич приходил усталый и обычно присаживался рядом с кем-нибудь из слушателей. Но очень скоро ни он сам, ни люди, окружавшие его, уже не чувствовали утомления. Тухачевский увлекался и увлекал других.
Когда учеба наша завершилась и предстояло дать оценку каждому слушателю, Михаил Николаевич тоже прибыл к нам. Но в работу аттестационной комиссии не вмешивался. Предоставил ей самой решить, кто чего стоит.
В общих чертах нас познакомили тогда с выводами, а о частностях, как нередко случается в жизни, мы узнавали уже впоследствии, порой при неожиданных обстоятельствах. Я, например, только в 1935 году, работая временно в Главном управлении кадров РККА, натолкнулся на список слушателей нашего выпуска и против своей фамилии увидел развернутую характеристику с заключением: «Начальник оперативного отдела штаба армии».
Почему полезнейшее начинание Тухачевского не получило поддержки и развития? Почему ни тогда, ни в дальнейшем не были учтены заключения аттестационной комиссии?
Не берусь ответить на эти вопросы. Возможно, тут многое связано с неожиданным перемещением самого Михаила Николаевича и его ближайших помощников. Тухачевский был вдруг послан командовать войсками Ленинградского военного округа, Пугачева назначили на пост начальника штаба войск Украины и Крыма.
Это перемещение Тухачевского, как шепотом говорили в то время, было произведено по указанию Сталина.
Трудно не только описать, но даже более или менее полно представить себе все многообразие военной деятельности Михаила Николаевича. У него до всего доходили руки, все он умел рассматривать с точки зрения перспектив. И проницательность его была воистину поразительной.
Как-то в начале 30-х годов В. И. Шорин, находившийся уже в отставке, написал мне, что продолжает работу, связанную с военным делом. Оказывается, он увлекся деятельностью созданной в Ленинграде Группы изучения реактивного движения (ГИРД), которая искала пути осуществления на практике гениальных идей Циолковского. Она построила и запустила две первые опытные пороховые ракеты, разработала и рассчитала ракеты с жидкостным реактивным двигателем для подъема на высоту до 300 километров. Но у нее были большие материальные затруднения, и Шорин просил меня «по старой памяти» похлопотать о помощи со стороны Тухачевского.
По распоряжению Михаила Николаевича ГИРДу были отпущены значительные денежные суммы на постройку специального ракетодрома. Тухачевский выразил искреннее сожаление, что к нему обратились так поздно. Он понимал значение идей Циолковского, принимал их близко к сердцу и обещал в дальнейшем внимательно следить за опытами ГИРДа.
К великому сожалению, полезная и перспективная деятельность ленинградских энтузиастов была вскоре свернута из-за беззаконных репрессий. Но в истории отечественного ракетостроения навсегда сохранится эта славная страница. И совсем не случайно среди имен тех, кто стоял у колыбели советского ракетостроения, оказалось имя М. Н. Тухачевского.
Мои заметки подходят к концу, к тем дням, когда я служил в одном из управлений по снабжению РККА и в последний раз виделся с Михаилом Николаевичем.
Он позвонил ко мне на службу и в очень корректной форме осведомился, действительно ли я собираюсь в командировку в Белорусский военный округ. Получив утвердительный ответ, Тухачевский продолжал:
– У меня есть небольшое дело к Уборевичу. Не смогли бы вы заехать не надолго ко мне на квартиру?
Я, разумеется, заехал к Тухачевским и застал всю семью за завтраком. Михаил Николаевич представил меня жене, познакомил с дочкой Светланой, пригласил к столу.
– Моя просьба к вам не совсем обычна, – объяснил он за стаканом чая. – Как начальник вооружений, я непосредственно не занимаюсь вопросами военно-хозяйственного снабжения. Но как заместитель наркома, заинтересован в том, чтобы наши войска не терпели никаких лишений. Меня беспокоит одно нововведение – короткие шинели. Экономия – дело нужное, но вряд ли следует экономить на полах шинели. Ведь вы же понимаете, что значит для солдата хорошая шинель!..
Далее Михаил Николаевич сказал, что со слов Д. И. Косича ему стало известно о недовольстве «шинельной реформой» некоторых командующих военными округами, и в связи с этим его очень интересует мнение Уборевича.
– Уборевич – бывалый солдат. Он отлично понимает нужды бойцов. Выяснив точку зрения Иеронима Петровича и других столь же авторитетных командующих, можно будет смело ставить вопрос о шинелях перед правительством.
После завтрака я принялся рассматривать висевшие на стене картины.
– Осторожнее в оценках! – предостерег Тухачевский. – Художник перед вами. А главное, жена художника рядом. Она-то уж не даст его в обиду.
– Если здешний художник со своей женой заедет ко мне, то они окажутся в таком же положении, – в тон ему ответил я.
Михаил Николаевич прямо расцвел.
– Меня очень радует, когда я узнаю, что кто-либо из командиров увлекается живописью, или музыкой, или литературой. Мне кажется, таким и должен быть наш командир: с широким кругом интересов, с любовью к искусству. Истинным советским интеллигентом!
На том мы и расстались. Будучи в Белоруссии, я, конечно, зашел к Уборевичу. На вопрос, интересовавший Тухачевского, он ответил с присущей ему определенностью:
– Плохая шинель! Не пиджак, не пальто. Черт знает что… Боец должен на ночлеге укрываться шинелью, как одеялом. А такой кургузой разве укроешься?! Говорят, будто полы при ходьбе мешают. Ерунда! Так и доложите Михаилу Николаевичу, а Косичу я напишу записку…
Командировка моя затянулась надолго. А когда я вернулся в Москву, то сразу же услышал ехидные вопросы:
– Почему это вам звонил враг народа Тухачевский? Какую записку привезли от врага народа Уборевича для врага народа Косича?
И последовали «оргвыводы».
Не так давно я совершил поездку по Волге и Каме. На бортах встречных теплоходов с удовлетворением читал имена героев гражданской и Великой Отечественной войн. Но имя Тухачевского мне не встречалось. И это показалось странным. Ведь здесь, в приволжских городах и в Приуралье, он одерживал такие громкие победы! Да и вообще, разве мало городов связано со славным именем Тухачевского? Разве его забыли, скажем, в Сибири, на Северном Кавказе, в Белоруссии или в Кронштадте?
Справедливость восстановлена. Она торжествует. Память о герое-полководце Михаиле Николаевиче Тухачевском живет в народе. И можно не сомневаться, что каждый советский человек отдаст дань своего уважения и городу, и колхозу, и теплоходу, носящему это славное имя.