НЕЗАБЫВАЕМОЕ К. М. ПАВЛОВА-ДАВЫДОВА
НЕЗАБЫВАЕМОЕ
К. М. ПАВЛОВА-ДАВЫДОВА
В июле 1918 года наше село Лесное Анненково наводнили военные. Время было тревожное. Я только что кончила гимназию и приехала к маме отдохнуть. Понять, кто эти военные – то ли белые, то ли красные, – сразу не могла.
На втором этаже дома, в котором жила наша семья, находились почта и телеграф. С балкона через открытое окно я услышала в телеграфной незнакомые голоса. Один из них, самый громкий, просил к аппарату станцию Инзу, товарищей Тухачевского и Куйбышева. Потом говоривший назвал себя:
– У аппарата Гай…
На несколько минут наступила тишина. Видимо, Гаю что-то ответили. Из отрывочных разговоров мне стало ясно: в село пришли красные.
А вечером Г. Д. Гай и несколько его товарищей попросились к нам на ночлег. Мы приняли их радушно – накормили, напоили молоком и чаем. Гай долго беседовал с моим братом, рассказывал о гражданской войне, о том, как Красная Армия защищает свободу и счастье людей труда. Этот рассказ запал мне в душу и решил мою судьбу. Утром я попросила Гая записать меня добровольцем в Красную Армию. Стала штабным письмоводителем.
Через несколько дней мне самой довелось увидеть М. Н. Тухачевского и В. В. Куйбышева. Было это 28 июля. Они приехали на паровозе на станцию Чуфарово, где размещался тогда наш штаб.
До этой встречи Тухачевский представлялся мне человеком почтенного возраста (ведь о нем с таким уважением говорили наши командиры!), а в действительности оказался едва не юношей.
Доложив обстановку, Гай горячо обнялся с Михаилом Николаевичем и Валерианой Владимировичем. Они обменивались шутками, смеялись, рассказывали друг другу веселые истории. Даже как-то не верилось, что эти молодые жизнерадостные люди наводят страх на маститых белогвардейских генералов.
Перед станцией тем временем воздвигли деревянную трибуну. Вокруг нее выстроились отряды. Перед собравшимися выступили сначала Куйбышев, потом Гай, а затем уже Тухачевский…
В следующий раз я увидела командарма во время первого наступления Железной дивизии на Симбирск.
Помню, как сейчас, 13 августа прибыли мы на забитую воинскими эшелонами станцию Охотничью. Комиссар дивизии Б. С. Лифшиц стал диктовать мне воззвание к воинским частям, находившимся тут же на станции, но не пожелавшим выгружаться из эшелонов и идти в наступление.
Не успела я отстучать на машинке и нескольких строк, как начался вдруг артиллерийский обстрел станции. Один снаряд разорвался неподалеку от вокзала. Посыпались стекла, послышались стоны раненых. Гай, Лифшиц и начальник штаба Вилумсон выбежали на платформу. Я схватила машинку, недописанное воззвание и побежала в поле.
Когда вернулась, штаб уже размещался в квартире начальника станции. За столом склонились над картой Гай и Вилумсон. Перед ними тускло светилась маленькая керосиновая лампа. На меня в полутьме никто не обратил внимания. Я забилась в угол и заплакала.
Было уже за полночь, когда в комнату вошел еще кто-то. Его встретили радостными восклицаниями. Присмотревшись, я узнала Михаила Николаевича Тухачевского.
Водя карандашом по карте, Гай доложил обстановку. Он рассказал о беспорядках среди вновь прибывших, о недавно закончившемся артиллерийском обстреле. М. Н. Тухачевский внимательно слушал его. А когда тот кончил, спросил, показывая на меня:
– Это кто такая? Почему плачет?
Потом подошел ко мне и заговорил, как с ребенком:
– Не надо плакать. На войне не плачут, а воюют. Вы же боец Красной Армии…
Всю ночь Тухачевский, Гай и другие командиры колдовали над картой, составляли какой-то приказ. Только под утро Гайпредложил Михаилу Николаевичу хоть немного отдохнуть. Тухачевский не заставил себя упрашивать. Лег в углу на солому, подложил под голову фуражку и моментально заснул. А с рассветом уехал в Инзу…
Дней через десять после освобождения Симбирска штадив Железной погрузился на пароходы, и мы двинулись вниз по Волге, на Самару. 7 октября 1918 года дивизия вступила в Самару, а потом ею был занят и Бузулук.
Из Бузулука Г. Д. Гая отозвали и назначили командующим 1-й Революционной армией. М. Н. Тухачевский переводился на Южный фронт. Но после недолгого пребывания на юге Михаил Николаевич снова появился в наших краях и возглавил 5-ю армию. С частями этой армии бок о бок шла 24-я Симбирская Железная дивизия.
Однажды новому нашему начдиву В. И. Павловскому понадобилось зачем-то лично встретиться с М. Н. Тухачевским. Для этого нужно было ехать в Уфу (штаб 5-й армии размещался тогда там), и я, желая навестить лежавшего в уфимском госпитале адъютанта дивизии Б. Л. Леонидова, уговорила Павловского прихватить меня с собой.
Узнав о нашем приезде, Михаил Николаевич пригласил всех к себе домой. Он и его жена Мария Владимировна отнеслись к нам, как к самым близким друзьям. Никогда не забуду я тот сердечный вечер, милые беседы, шутки, смех…
После этого до конца войны я уже не виделась больше с Михаилом Николаевичем. Встречи наши возобновились только в Москве на новогодних вечерах у Г. Д. Гая. Однажды Михаил Николаевич, вспомнив, как я ревела на станции Охотничьей, стал дружески поддразнивать меня и предложил тост в честь «бабушки Железной дивизии».
В 1920 году умерла его жена Мария Владимировна. Михаил Николаевич женился на Нине Евгеньевне Гриневич. С ней я тоже подружилась и нередко бывала у них в гостях, в так называемом Чижовском подворье на Никольской улице.
Доводилось видеть Михаила Николаевича и в Наркомтяжпроме – у Серго Орджоникидзе. Я работала тогда там в секретариате наркома и не раз наблюдала, с каким уважением, даже любовью Серго относился к нему. Зинаида Гавриловна, жена Серго, говорила мне, что Орджоникидзе считает Тухачевского одним из самых близких своих друзей.
Это было трудное время. Чуть ли не каждый день мы теряли товарищей, соратников, родных. Не выдержав страданий, Серго покончил с собой. А через несколько месяцев не стало и Михаила Николаевича Тухачевского.
Мне рассказывали, что, когда на инспирированном Сталиным суде Тухачевскому предоставили последнее слово, он твердо заявил:
– Я люблю свою Родину, никогда не был ее изменником и врагом своего народа…
Теперь, после того как партия развенчала культ личности Сталина, в искренность этих слов поверил весь мир. Но люди, близко знавшие Тухачевского, верили ему и тогда.