Славное море, священный Байкал…

Славное море, священный Байкал…

Много часов из окна поезда наш взор пленяло «славное море – священный Байкал». Дух захватывало от нежно-бирюзовой глади и гористых берегов чудо-озера. Чехов о нем писал: «Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух». К сожалению, местами были заметны мутные и радужно-цветные разводы от грязных стоков и выбросов. Огорчали откровенные кучи мусора на берегу, неопрятно разбросанные бревна, убогие строения. Все это никак не вязалось с удивительной красой уникального творения природы.

Вопреки здравому смыслу, в 1960-х годах на берегу Байкала началось строительство целлюлозно-бумажного комбината. Робкое противодействие этому пагубному варварству ученых было тогда проигнорировано. Но борьба за Байкал продолжалась и дальше. К сожалению, по мере приближения к Улан-Удэ результаты превращения Байкала в промышленную свалку вместо национального парка проглядывали все чаще.

На заводе «Буряткабель» нас ждали с нетерпением. Помимо реконструкции, намечалось строительство главного производственного корпуса. В увязке со сложившейся застройкой, мы должны были определить его месторасположение, а также предварительную объемно-планировочную структуру.

Как и в Свердловске, на решение этих вопросов ушла рабочая неделя. В свободное время мы знакомились с городом. Он живописно вписался в равнинные участки среди пологих сопок. Центральная часть, сгруппированная вокруг «пуповины» – Удинского острога, имеет регулярную градостроительную систему улиц и площадей. На них сохранились старые строения училищ, торговых и гостиных рядов, каменных и деревянных домов купцов и мещан. Главная площадь – Советская – была застроена современными зданиями. В наш первый приезд в ее центре был разбит сквер. Впоследствии здесь установили огромную голову Ленина, без туловища, на низком квадратном постаменте.

До отлета в Ташкент гостеприимное руководство завода предоставило нам транспорт с сопровождающими. По пути в легендарное буддийское святилище – дацан[98] мы осмотрели Этнографический музей. Он, как и заповедник под Пермью, располагался под открытым небом. Там была представлена довольно большая экспозиция деревянного зодчества народов Сибири. Восхищала продуманность бытовых особенностей проживания в старину, направленная на стремление сохранить тепло в условиях сурового климата.

Самый крупный буддийский монастырь в России – Иволгинский дацан – разбросал свои многочисленные ступенчатые строения в виде усеченных пагод в небольшом бурятском селе Верхняя Иволга. Крыши с приподнятыми углами придавали им облик китайских и тибетских культовых строений. В окраске преобладали красные и черные тона. Многочисленные изваяния и мистические формы на фризах храмов и бесчисленные молельные колеса были покрыты позолотой. Монашеская братия, вся на одно лицо, оживляла необычный возвышенный колорит и особую атмосферу этого автономного, замкнутого мира.

Из дацана, покрутив, на счастье, молельные колеса, мы проехали на западное побережье Байкала. Плохая, вся в выбоинах, дорога петляла между лысыми сопками. Бедные неопрятные поселения на пути – Гремячинск, Усть-Баргузин и другие – чем-то напоминали каторжные остроги. Еще более загрязненные, чем со стороны железной дороги, берега вызывали ощущение жестокого безразличия к Байкалу.

Об этом с неподдельной грустью вещают строки поэта Андрея Дементьева:

Что же натворили мы с Природой?

Как теперь нам ей смотреть

В глаза?

В темные отравленные воды,

В пахнущие смертью небеса.

Полакомившись на прощание омулем в национальном бурятском ресторане, мы отправились в аэропорт. Перелет в Ташкент показался мне вечностью. Старый, дребезжащий самолет находился в состоянии беспрерывной турбулентности. Промежуточные посадки и взлеты давались ему тяжело. У меня было постоянное ощущение, что он пребывает в состоянии старческой предсмертной агонии. Не хотелось думать, что на взлете жизни может произойти безвозвратное падение… К счастью, он, как старый конь, не испортил небесную борозду. К вечеру мы приземлились в незнакомом южном городе.

Во время нудного перелета в памяти всплыла повесть писателя Неверова «Ташкент – город хлебный». Она была популярна в мои юные годы. Я ее неоднократно перечитывал. Мне был очень созвучен образ бесшабашного Мишки, наивно ринувшегося в поисках сытой жизни в Ташкент. Даже его проезд на подножке поезда напоминал мне аналогичный случай со мной по пути в Черновцы.

Мы не уведомили заказчика о дне прилета. Поэтому нас никто не встретил. Наугад, не зная города, пытались устроиться на ночлег. Но в гостиницах везде получали вежливый отказ. В безымянном запущенном сквере, в состоянии полной усталости, устроились на ветхую скамейку. Вечер был прохладный. Ветерок доносил пряные ароматы восточного города. Мы решили, что по собственной глупости проведем первый ночлег в Ташкенте на скамейке, как бездомные бродяги. К счастью, жизнь так устроена, что случайная закономерность всегда приходит на выручку. По скверику не спеша прогуливался пожилой мужчина. Он обратил на нас внимание:

– Вижу, вы не местные. В это время все предпочитают находиться в домашнем тепле, за исключением любителей, как я, вечерних прогулок.

Мы доверительно поведали ему о неудачных попытках устроиться на ночлег. Выслушав нас, он объяснил, в чем причина:

– Здесь, на Востоке, свои законы и обычаи. Поэтому к приезжим относятся настороженно. Это имеет исторические корни. Будете чаще приезжать в Ташкент, постепенно все поймете. А сейчас пойдемте со мной. Недалеко есть дешевая гостиница типа караван-сарая. По моей просьбе там вас примут на одну ночь.

Гостиница представляла собой одноэтажное строение в виде квадрата с внутренним двором. В каждом спальном помещении зального типа было установлено более десятка пружинистых металлических кроватей.

По просьбе нашего случайного благодетеля улыбающийся администратор караван-сарая в живописной тюбетейке за несколько минут оформил нас на ночлег. Мы окунулись в обволакивающее, смрадное тепло непроветриваемого помещения, заполненного храпом, сопением, свистящими трелями… Мгновенный долгожданный сон был прерван среди ночи душераздирающими стонами и конвульсиями последнего постояльца. Он разбудил всех, хотя сам так и не проснулся. От него разило водочным перегаром и еще чем-то отвратительным. Общими усилиями кровать с огромной человекообразной тушей выставили в середину внутреннего двора. Сверху прикрыли несколькими одеялами.

Вторая половина сна ближе к рассвету была прервана криками разъяренного постояльца, протрезвевшего от ночного холода и укусов насекомых. Он ворвался в зал в сопровождении дежурного администратора и милиционера. На всех участников выноса тела составили акт о противоправном действии. И пригрозили, что обратятся в суд. Пристыженные постояльцы занесли кровать обратно. Ее законный арендатор, оказавшийся приезжим из Оша узбекской национальности, с оскорблениями в общий адрес продолжил прерванный сон. Через несколько мгновений его могучий храп, как неотвратимый приговор, вытолкнул нас на улицу еще не пробудившегося города.

Когда солнце взошло на безоблачном небосклоне, древний Ташкент предстал в своей архаичной первозданности. В лабиринте узких криволинейных улиц с преобладанием одноэтажной застройки легко было заблудиться. На проезжую часть выходили, как правило, глухие глинобитные заборы с входными проемами. Вся жизнь обитателей вершилась во внутренних затененных двориках. В них даже в изнуряющую жару было относительно прохладно.

В управлении завода нас встретили с истинно восточным радушием. По-доброму пожурили, что мы не оповестили руководство о дне прилета, чтобы достойно нас встретить. После устройства в уютной ведомственной гостинице мы осмотрели завод. Он выглядел устаревшим. Объем работ по реконструкции был огромным, а срок командировки подходил к концу. К тому же поступило сообщение, что меня срочно отзывают в Москву. Я терялся в догадках. После Бендер с моей стороны больше проколов не было. Однако по телефону лишних вопросов не задавал.

Передав функции главного своему неизменному помощнику Федорову, ближайшим рейсом вылетел в Москву. Несмотря на спешку, смог посетить экзотический Алайский базар. Он поразил меня изобилием даров природы. Ташкент оказался городом не только хлебным, но и фруктово-овощным. В пределах дозволенного на самолете веса, я не устоял перед соблазном привезти в Москву сочные гостинцы.

Досрочный прилет был неожиданным и приятным сюрпризом для моих женщин. Жена и теща уведомили меня, что в обозримом будущем ветхий деревянный дом по Каляевской улице обещают расселить и снести. Маме за время моего короткого отсутствия предложили смотровой ордер в панельную пятиэтажку в районе Рогожской заставы. Это были приятные новости. Медленно, но верно стали проявляться робкие просветы на исходе двадцати послевоенных лет. По скупой информации, просачивающейся через «железный занавес», в поверженной Германии ситуация с качеством жизни населения по всем показателям, включая обеспеченность жильем, была значительно лучше.

Самым неприятным событием был намеченный на ближайшие дни бракоразводный процесс Яны. Я прилетел из командировки вовремя. Мое присутствие на суде давало сестре моральную поддержку. Хорошо, что в Москве гостили дядя Яков с женой Лидией. Он также заявил, что будет присутствовать в зале суда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.