Скапа-Флоу
Скапа-Флоу
После обеда мы стоим, разговаривая, в кают-компании нашей плавбазы.
Распахивается входная дверь и на пороге появляется капитан первого ранга фон Фридебург.
— Внимание, господа! Капитан третьего ранга Зобе и капитан-лейтенанты Вельнер и Прин! Прибыть на «Вейхзель»[94] к командующему подводными силами!
Мы вскидываем в приветствии правую руку, и он уходит.
К нам обращается командир флотилии:
— Ну, что Вы там натворили? Нажрались пьяными? Или приобрели живность в волосах?
Он смотрит сначала на Вельнера, затем на меня. Вельнер отвечает за обоих:
— Никак нет, ничего подобного, господин капитан!
Через десять минут мы уже садимся в баркас, стоящий у борта плавбазы, и следуем к «Вейхзелю». Гавань по-воскресному тиха. Мы тоже молчим.
Я размышляю над тем, что от нас хочет командующий подводными силами. Вызов к нему в воскресенье совершенно необычен. Эта мысль беспокоит и остальных.
Когда мы прибываем на «Вейхзель», на Тирпиц-молу как раз выстроен экипаж подводной лодки, вернувшейся из боевого похода. Командующий подводными силами коммодор Дёниц проходит вдоль строя и принимает рапорт…
Мы идем в кают-компанию и ждем.
Тянутся долгие минуты, пока появляется посыльный. Он щелкает каблуками:
— Господа капитаны! Вы должны прибыть к командующему подводными силами во флагманскую кают-компанию!
Нас приглашают по очереди. Сначала идет Зобе, несколько минут спустя — Вельнер.
Я остаюсь один. Подхожу к окну и смотрю наружу. «Что же он может хотеть от нас», размышляю я. Эта мысль уже почти мучительна.
Наконец приглашают и меня.
В светлом помещении флагманской кают-компании я предстаю перед командующим подводными силами. Посередине большой стол, покрытый картами. На заднем плане — командир флотилии и Вельнер.
— Капитан-лейтенант Прин по Вашему приказанию прибыл.
— Еще раз спасибо за Ваш успех, Прин.
Командующий подводными силами пожимает мою руку.
— А теперь послушайте. Вельнер, начните с самого начала.
Вельнер подходит к столу и склоняется над картой: «Охрана обычная, как и везде. Особенности, которые я указал в журнале боевых действий, состоят в следующем…» При этом он указывает на карте несколько пунктов. Я следую взглядом за его рукой. Это — район Оркнейских островов. В середине карты крупная надпись: «Бухта Скапа-Флоу».
Вельнер продолжает свои пояснения, но я уже не могу следить за ними. Все мои мысли кружатся вокруг этого названия: Скапа-Флоу!
Затем слово берет коммодор Дёниц:
— В мировую войну[95] английские минные заграждения находились вот здесь, — он склоняется к карте и показывает острием циркуля. — Наверно они и сейчас расположены там же. Тогда здесь погибла лодка Эмсмана. — Острие циркуля упирается в Хокса-зунд, — а здесь, — циркуль описывает овал, — обычно находится якорная стоянка английского флота. Все семь проходов в бухту заблокированы и хорошо охраняются. И все же мне кажется, что решительный командир вот здесь, — циркуль скользит по карте, — смог бы пройти. Это будет не просто сделать, так как между островами очень сильное течение. Но все же я верю, что пройти можно!
Он поднимает голову. Острый, изучающий взгляд исподлобья.
— Как Вы считаете, Прин?
Я смотрю на карту. Но прежде, чем я хочу ответить, коммодор продолжает:
— Я не требую от Вас ответа сейчас. Обдумайте все спокойно. Берите с собой все документы и взвесьте все основательно. Я жду Вашего решения не позднее полудня вторника.
Он поднимается и смотрит на меня в упор:
— Я надеюсь, что Вы понимаете меня, Прин. Вы полностью свободны в Вашем решении. Если Вы придете к убеждению, что это мероприятие проводить нельзя, сообщите об этом мне.
И с особым ударением:
— На Вас не ляжет никакое пятно позора, Прин. Вы навсегда останетесь для нас командиром.
Прощальное рукопожатие. Я забираю с собой карты и расчеты.
В прощальном приветствии мы выбрасываем вперед-вверх правую руку.
Я отправляюсь на плавбазу «Гамбург». Прячу карты и расчеты в свой маленький стальной сейф. Затем иду домой.
Во мне появляется огромное напряжение. Можно ли все это выполнить? Рассудок оценивает и рассчитывает, но воля и желание уже теперь говорят, что нужно решаться. Я целиком поглощен своими размышлениями и на приветствия солдат отвечаю чисто механически.
Дома меня встречают жена с ребенком. Обед готов, стол накрыт. Но мои мысли продолжают беспрерывно крутиться вокруг одного полюса: Скапа-Флоу.
После обеда я прошу мою жену отправиться на прогулку одной: у меня много работы. Она кивает и грустно улыбается:
— Ах, очередное предприятие…
Однако больше ни о чем не спрашивает. Она сама — дитя солдата.
Когда она уходит, я возвращаюсь на «Гамбург». Достаю карты и расчеты. Затем сажусь к письменному столу… Чудесно, тщательный анализ показывает, что мероприятие выполнимо!
Когда я заканчиваю работу, снаружи уже темно. Я складываю бумаги и отправляюсь с ними в гавань. Город тих и темен, в небе ярко светятся звезды.
На следующее утро я прибываю к капитану фон Фридебургу на доклад. Он принимает меня сразу.
— Ну, — смотрит он на меня вопросительно, — что скажете, Прин?
— Когда я могу доложить командующему подводными силами, господин капитан?
— Итак, ты пойдешь?
— Так точно.
Он тяжело опускается в кресло за письменным столом и берется за телефонную трубку.
— Я, собственно, думаю, — говорит он при этом, — что я на Вашем месте тоже побаивался бы только из-за семьи.
Затем он говорит по телефону:
— Так точно, господин коммодор, Прин у меня. В четырнадцать? Есть!
Он встает.
— В два часа пополудни быть у командующего подводными силами.
Точно в два часа дня я вхожу к коммодору. Он сидит за письменным столом.
— Капитан-лейтенант Прин для доклада прибыл!
Он не ответил, как будто бы пропустил мой доклад мимо ушей. Только смотрит на меня пристально. Затем спрашивает:
— Да или нет?
— Да, господин коммодор.
Тень улыбки. Потом он спрашивает, уже серьезно и проникновенно:
— Все ли вы обдумали, Прин? Подумали ли Вы о судьбе Эмсмана и Хеннинга?
— Так точно, — отвечаю я.
— Тогда снаряжайте свою лодку. Срок выхода будет объявлен.
Он встает, обходит вокруг письменного стола и пожимает мне руку.
Он молчит, но крепкое рукопожатие красноречивее любых слов…
Мы выходим в десять утра восьмого октября. Это снова воскресенье, ясный, прекрасный день поздней осени.
Нас провожают капитан фон Фридебург и адъютант командующего подводными силами. Некоторое время мы стоим на причальной стенке и смотрим на лодку, стоящую на приколе. На борт поднимается экипаж.
Мы ходим вдоль причальной стенки туда и обратно. Обмениваемся парой ничего не значащих фраз. Только при расставании фон Фридебург говорит:
— Итак, Принхен, если все пойдет, как надо, то многие тысячи тонн тебе обеспечены! Ни пуха, ни пера!
В приветствии я выбрасываю вперед-вверх правую руку. Они отвечают…
Затем я спускаюсь по сходне на лодку. Убираются швартовы, все сильнее гремит выхлоп дизелей, отдаваясь дрожью в корпусе лодки.
Мы медленно выходим наружу, в серо-зеленое море. Курс норд-норд-вест. На Скапа-Флоу…
Оба берега тонут в нежной, серой дымке, постепенно пропадая из вида. И затем остаются лишь только небо и море, зеленое, по-осеннему холодное море, да усталое солнце, простирающее свои блеклые лучи, над морским простором.
Никто на борту не знает цели нашего похода, только я.
Вот мы обнаруживаем дрифтер[96] и ныряем… Потом на горизонте появляются дымовые облака одиночных судов и конвоев, но мы не преследуем их…
Команда посматривает на меня вопросительно и испытующе, но никто ничего не говорит, и я должен молчать тоже.
Это тяжело, молчать перед товарищами по оружию.
Погода, такая прекрасная в первые дни, портится все больше и больше. Мы идем маршрутом, пролегающим вдоль желоба с большими глубинами моря. Ветер усиливается до штормового, и верхняя вахта облачается в штормовки.
На широте мыса Данкансби[97] барометр падает до девятисот семидесяти восьми миллибар.
Шквалистый ветер достигает силы восьми баллов, а в порывах — и еще больше. Одна за другой поднимаются темные громады волновой зыби, усеянные крутыми ветровыми волнами с пенящимися кронами, которые тускло светятся в непроглядной тьме ночи.
Мы стоим на мостике, сверля взглядами темноту. Не видно ни зги. Ни звезд, так как небо затянуто тяжелыми тучами, из которых беспрерывно сыпет мелкий дождь, ни огней, потому что их в одно мгновение погасила война. Нас окружает непроглядная темень, сквозь которую пробивается лишь тусклый свет пенистых волн.
«Травля» на мостике.
Впереди по левому борту над волнами появляется смутная тень, которая скорее угадывается, чем видна: берег.
Эндрасс наклоняется ко мне:
— Мы что, собственно, собираемся посетить Оркнеи, господин капитан-лейтенант?
Настало время, когда я имею право сообщить о цели нашего похода.
— Держитесь крепко, Эндрасс, — говорю я, — мы идем в Скапа-Флоу.
Мне не видно его выражения на его лице. Но спустя минуту я слышу сквозь шум ветра его голос, совершенно спокойный и твердый:
— Ясно, господин капитан-лейтенант, я уже догадался об этом.
«Эндрасс, дружище, — подумал я, — в этот час ты не мог бы мне сказать ничего лучшего!»
Но я говорю ему только:
— Теперь нам нужно отойти от побережья и лечь на грунт. Потом соберите экипаж в носовом отсеке…
Мы отходим. Силуэт побережья постепенно исчезает. Мы снова совершенно одни между темным небом и темным морем. Спустя полчаса мы задраиваем рубочный люк и принимаем воду в балластные цистерны. Лодка погружается, и сразу все вокруг стихает… Ни шума ветра, ни рева дизелей. Мы опускаемся в молчаливую глубину.
Несколько коротких команд на горизонтальные рули, высокий, поющий звук электродвигателей, и затем слабый, едва ощутимый толчок: мы на грунте. Это происходит в четыре часа утра тринадцатого октября…
Я иду в носовой отсек. Весь экипаж, кроме вахты, уже собран. Люди стоят вдоль переборок и бортов, сидят, сгорбившись, на койках. В ярком свете ламп их лица кажутся известковыми. Только глазницы выглядят темными провалами.
— Завтра мы идем в Скапа-Флоу, говорю я безо всякого вступления. — В отсеке совершенно тихо, слышно даже, как где-то капает вода. — После инструктажа всем отдыхать, чтобы выспаться. Кроме вахты на грунте. Вахта будит кока в четырнадцать часов. В пятнадцать начинается обед. После этого на время предприятия горячая пища готовиться не будет. Кок выставляет во всех отсеках тарелки с бутербродами, и каждый получает в качестве сухого пайка по плитке шоколада. Весь излишний свет выключается. Мы должны экономить запас электроэнергии. Никто не должен без нужды передвигаться по отсекам, так как мы должны беречь и кислород воздуха в отсеках. Во время предприятия должно соблюдаться абсолютное спокойствие. Ни одно приказание, ни один доклад не должны повторяться дважды. Понятно?
— Так точно, господин капитан-лейтенант! — доносится со всех сторон.
— По местам отдыха разойтись!
Молчание. Лица людей внешне спокойны, они не отражают ни удивления, ни страха.
Я иду назад, в свою выгородку, и ложусь на койку. Передо мной окрашенный в белый цвет борт лодки, на поверхности которого выделяются головки заклепок.
Выключается свет, один светильник за другим. Лодку охватывает полумрак. Наступает тишина, только снаружи иногда раздается бульканье воды в цистернах, да в центральном посту шепчется вахта.
Мне необходимо заснуть, но я не могу. Как и многие из тех, что лежат сейчас в койках. Они уже слишком долго служат на лодке, чтобы не осознавать, сколь тяжелое испытание выпадет завтра на нашу долю. Но никто из них не шевелится и не проявляет своим поведением внутреннее напряжение. Они молчат.
Сон не приходит. Я закрываю глаза и вижу перед собой карту Скапа-Флоу: бухта с семью входами, через один из которых я должен проникнуть внутрь. Я мысленно пытаюсь представлять свой путь.
Наконец, я больше не выдерживаю это мучительное бодрствование на койке. Я встаю и на цыпочках крадусь в офицерскую кают-компанию. Полутьма отсека насыщена странным беспокойством. Кто-то откашливается, другой ворочается в койке, третий тяжело вздыхает, четвертый поднимает голову на звук моих шагов…
В кают-компании стоит, склонившись над картой, Шпар, мой давнишний старший штурман.
— А Вы что здесь делаете?
— Господин капитан-лейтенант, мне нужно посмотреть карту еще раз, — говорит он, как бы извиняясь.
И вот мы уже вдвоем безмолвно стоим у карты и пристально смотрим на нее.
Затем Шпар спрашивает шепотом:
— Господин капитан-лейтенант, мы действительно пройдем чисто?
— Шпар, — отвечаю я вопросом на вопрос, — я что, похож на пророка?
— А что будет, если не пройдем?
— Будет то, что называют военной неудачей.
Шелестя шарнирами подвески, отодвигается шторка соседней койки. Появляется голова Копса.
— Можете меня судить судом военного трибунала, господин капитан-лейтенант, но спать я больше не могу.
— Закрой рот, и чтобы я тебя больше не видел, — шиплю я на него.
Другого способа уложить его обратно в койку просто не существует. Вздохнув, он исчезает в своем логове.
Я снова крадусь к своей выгородке и ложусь. На этот раз мне удается заснуть. Но это совершенно поверхностный сон. Сознание продолжает бодрствовать, как у дикого животного, дремлющего на звериной тропе.
В четырнадцать часов я слышу, как вахта будит кока, и скорее вижу сквозь прищур полусомкнутых глаз, чем слышу, как он проскальзывает мимо к себе, на камбуз. Чтобы не делать шума, он обмотал свои ноги тряпками.
В пятнадцать часов общий подъем. Время приема пищи. Блюдо праздничное — антрекот с зеленой капустой, и бачковые приходят на камбуз не один раз.
Я сижу за столом в кают-компании с Вессельсом, Эндрассом и Фарендорфом, который нас развлекает. Подвижный, как ртуть, он сейчас в ударе, и находит все новые темы для разговора.
Обед закончен. По лодке проходят специалисты подрывного дела и закладывают взрывные заряды. Если лодка окажется в руках противника, мы взорвем ее.
Я еще раз прохожу через все отсеки и даю последние инструкции. Каждый проверяет свой спасательный жилет.
Старший штурман раскладывает карты. Верхняя вахта надевает водонепроницаемые прорезиненные комбинезоны.
Девятнадцать часов. Наверху уже ночь. Короткие команды: «Приготовиться к всплытию!», «Из уравнительной за борт!». Насосы откачивают избыточную воду из цистерны, и старший инженер-механик Вессельс докладывает приглушенным голосом:
— Лодка всплывает… метр над грунтом… два метра над грунтом…
Тонкое пение электродвигателей, и лодка поднимается к поверхности моря.
Я поднимаюсь в боевую рубку к перископу. Осматриваю горизонт. Ночь… Я перевожу дыхание и командую:
— Всплывать!
Сжатый воздух устремляется в цистерны, с шумом вытесняя из них воду. Лодка покачивается, как опьяневшая после длительного пребывания на глубине, и застывает на ровном киле. С глухим щелчком открывается рубочный люк. Снаружи врывается поток свежего воздуха.
Мы быстро поднимаемся на мостик: я, оба вахтенных офицера и боцман.
Я напряженно всматриваюсь в темноту и прислушиваюсь к внешним звукам. Но ничего постороннего, ничего подозрительного. Безветрие, штиль. Только легкие пологие волны набегают со стороны берега.
Следуют доклады наблюдателей: «С левого борта чисто…», «С правого борта чисто…», «По корме чисто…»
— Провентилировать лодку! — командую я, и оба вентилятора с гулом начинают работать.
— Оба дизеля, товсь!
И снизу слышен приглушенный ответ:
— Готовы оба дизеля!
— Стоп, электродвигатели! Оба дизеля, малый вперед!
С привычным, ровным гулом начинают работать дизели, и лодка устремляется вперед, подняв носовые буруны.
Постепенно глаза привыкают к ночной темени. И вот уже отчетливо, даже слишком отчетливо, становится видным все вокруг: лодка, набегающие волны и темная лента отдаленного побережья.
— Удивительно светлая ночь, — говорю я.
Небо подсвечено не от луны, а само по себе, каким-то внутренним светом. Как будто включен огромный софит, где-то там, за горизонтом. Да это же северное сияние!..
Для меня это, как удар. О нем никто не подумал, и мы не приняли его в расчет!
Для предприятия была выбрана ночь новолуния. Казалось, что этого вполне достаточно для обеспечения скрытности действий. И вот теперь светло, как в сумерки, а северное сияние усиливается, и вокруг становится все светлее. Кроме того, северный ветер сносит легкую облачность, и небо проясняется для сияния.
Выход в море.
Может быть, стоит отказаться от сегодняшней попытки, и переждать еще одни сутки на грунте? Ведь две ночи подряд северное сияние в этих широтах бывает очень редко.
Я поворачиваюсь к Эндрассу:
— Ну, Энгельберт, как тебе все это?
— Хорошая подсветка, господин капитан-лейтенант, — спокойно отвечает он.
И в тот же момент я слышу, как Фарендорф шепчет сигнальщику:
— Хэнзель, дружище, какая ночь! Как будто специально для нашего предприятия!
«Может быть, никакого северного сияния завтра уже и не будет, — думаю я, — но будет ли у моих юношей завтра такое же настроение?»
И я принимаю решение:
— Обе машины, средний вперед!
Носовой бурун поднимается выше, и клочья белой бурлящей пены разбрызгиваются по палубе. Мы стоим, напряженно, до рези в глазах, всматриваясь через бинокли в эти ночные сумерки.
Так выглядят после потопления судов противника суммарным водоизмещением шестьдесят шесть тысяч тонн.
Удивительно, как ответственность обостряет чувства. Вот перед нами тень на воде. Очень далеко, сквозь стекла бинокля едва различима. Но мы видим ее все!
Может быть, это всего лишь дрифтер, может быть, проходящий пароход. Но теперь — в нашем положении — каждая встреча связана с недопустимым риском.
— Тревога!.. Погружаться!..
Как испуганные мыши, мы ныряем в лодку через рубочный люк.
Вода с шумом заполняет цистерны. Пригнувшись к перископу, я ищу чужой корабль. Снизу слышны команды Весселя на горизонтальные рули. Затем низкий голос Шпара:
— Командиру: время поворота вправо, на курс двадцать градусов.
— Руль, право пятнадцать! — командую я.
Через некоторое время следует доклад рулевого Шмидта:
— Легли на курс двадцать градусов!
Тень наверху исчезла. Это было обычное в высоких широтах компактное кучевое облако — источник дождевого или снежного заряда, смотря по времени года. Вблизи оно превращается во мглу, быстро уплывающую по ветру на юг. Вслед за ним северное сияние кажется еще ярче: красноватые, желтые и синие лучи яркими фосфоресцирующими шторами простираются по небесной сфере по направлению к земле.
Мы подходим к берегу все ближе. Низкая зубчатая кромка гор превращается в скопление вершин, теснящихся друг возле друга, черные профили которых, резко очерченные на фоне сияющего неба, отражаются в подсвеченной поверхности моря темной полосой. Постепенно они растекаются по сторонам, как бы окружая нас.
— Господин капитан-лейтенант, Вы уже видели северное сияние раньше? — раздается за моей спиной. — А я еще ничего подобного не встречал.
Я оборачиваюсь, чтобы пресечь пустую болтовню. Ведь всем известно не хуже меня, какова цена оплошности в нашей игре.
— Послушай… — начинаю я грубо, и тут же осекаюсь: это Саманн. Его глаза широко раскрыты, как у ребенка, который очарован сказкой.
Я молча поворачиваюсь вперед.
Тени гор справа и слева сливаются за кормой. Мы оказываемся внутри темного логова. Отблеск неба исчез, вода потемнела. И почти сразу после этого просветлел горизонт впереди по нашему курсу. Бухта раскрылась, и совершенно гладкая поверхность спокойной воды вновь отражает сияние неба. Создается впечатление, что море подсвечено снизу, из-под воды.
— Мы внутри! — передаю я вниз.
Никакого ответа. Но мне кажется, как будто вся лодка затаила дыхание, и даже шум двигателей стал тише.
Бухта большая. И хотя горы, которые его обрамляют, высоки, на удалении они выглядят всего лишь как плоская цепь дюн.
Медленно, осматриваясь по сторонам, мы продвигаемся вглубь бухты.
Вот — несколько огней. Как упавшие звезды, они мерцают над самой водой. Я чувствую, как в висках стучит кровь… Но это только танкеры, стоящие на якоре.
Наконец… там… силуэт линкора во весь профиль! Четкий, резко очерченный, как черной тушью на фоне светлого неба: башенная мачта, высокая дымовая труба и позади нее вторая мачта, высокая и изящная.
Ближе, еще ближе к нему…
В такие минуты чувства отключаются. Остается только холодная, расчетливая мысль об охоте на этого громадного стального зверя, к которому крадучись подбирается лодка. Дать волю чувствам — значит погибнуть.
Все ближе… Теперь уже отчетливо видны купола орудийных башен, из которых угрожающе торчат стволы орудий. Корабль с затемненными огнями покоится на воде, как спящий великан.
— Линкор класса «Ройал Оук», — шепчу я, и Эндрасс согласно кивает.
Еще ближе… И внезапно из-за линкора появляется силуэт второго линкора, столь же могущественного, как и первый. Постепенно форштевень «Ройал Оук» сдвигается в сторону, и перед нами предстают его палубные надстройки: передняя орудийная башня, мачта… Это «Рипалс».
Мы должны атаковать сначала его, так как «Ройал Оук» совсем рядом с нами и никуда не денется.
— Приготовить все торпедные аппараты!
Команда, повторяясь многократно, как эхо, проносится через лодку в торпедный отсек.
Слышно шипение сжатого воздуха, шум воды, поступающей в трубы торпедных аппаратов, металлические щелчки, с которыми взводятся боевые рукоятки. Затем доклад:
— Аппарат номер один готов!
— Аппарат, товсь!.. Аппарат, пли! — командует Эндрасс.
Сила отдачи сотрясает лодку: торпеда вышла.
Только бы она попала… она должна попасть… силуэт был в перекрестье…
Внизу Шпар ведет отсчет времени: «Пять секунд… десять секунд… пятнадцать секунд…»
Время тянется бесконечно. В лодке — полная тишина. Только голос Шпара, размеренно, как тяжелые капли: «… двадцать секунд…»
Взгляд застыл на цели. Но стальная крепость все так же возвышается в ночи, молча и неподвижно.
Внезапно в носовой части «Рипалса» поднимается столб воды и сразу после этого доносится грохот взрыва.
— Он нашел свою участь, — говорит Эндрасс.
У меня нет времени ответить ему.
— Аппараты номер…, товсь!
Я разворачиваю лодку на «Ройал Оук». Мы должны торопиться, иначе прежде, чем мы сможем выполнить следующий выстрел, обстоятельства могут оказаться против нас.
— Руль лево пять!
Лодка медленно поворачивает влево.
— Держать на середину корабля!.. Так держать!
Мы держим курс точно на середину «Ройал Оук». Все сильнее вырастает его громадина с высокими палубными надстройками.
Шмидт удерживает курс так, как будто бы он сам видит цель. Нить прицела все время точно пересекает середину корабля. Пора!
— Аппараты номер…, пли! — командует Эндрасс.
Снова сотрясение отдачи, и снова Шпар начинает свой монотонный отсчет: «Пять секунд… десять секунд…»
Затем происходит нечто невероятное. Такое, что не видел никто и никогда, а увидев, не забудет до конца своей жизни.
Там вздымается лавина воды. Как если бы внезапно всплеснулось само море. Глухие звуки взрывов следуют один за другим, как бой барабана, сливаясь в единый грохот, рвущий барабанные перепонки… Снопы огня, синие, желтые, белые и красные, вздымаются непостижимо высоко. Небо исчезает за этой огненной преисподней. В ярком пламени огня ввысь, как огромные птицы, взлетают и обрушиваются обратно в воду черные тени. Это громадные обломки надстройки, мачт, мостика, дымовых труб. Там, куда они падают, поднимаются многометровые фонтаны воды.
Мы попали, по-видимому, прямо в артиллерийский погреб, и смертоносный груз на этот раз разорвал тело собственного корабля…
Я с трудом отрываюсь от бинокля. Во мне все оцепенело, как будто бы распахнулись врата ада, и я заглянул в прямо в преисподнюю.
Взгляд вниз, в центральный пост. Там — сумеречная тишина. Слышатся только работа машин, монотонный голос Шпара и доклады рулевого. И я ощущаю, как никогда до этого момента, какая тесная связь объединяет весь экипаж, сколь невероятное дело они сумели сделать, выполняя каждый свой долг, даже не увидев ту цель, которую они поразили, и готовые, если будет необходимо, умереть под водой.
Я кричу вниз:
— Он готов!
Секундное молчание. И затем восклицания и крики, сливающиеся в единый животный рев, как будто бы он исходит от самой лодки, рев, в котором находит разрядку страшное напряжение последних суток.
— Тихо! — что было силы, ору я вниз.
Лодка умолкает. Снова слышен голос Шпара:
— Поворот влево на курс тридцать градусов!
И через некоторое время доклад рулевого:
— Легли на курс.
Фейерверк постепенно угасает. Слышно еще несколько отдельных взрывов. Однако оживает вся бухта. Вспыхивают прожекторы, снопы света в бешеной пляске ощупывают поверхность бухты и снова гаснут. Огни мечутся туда и сюда, некоторые из них совсем близко от нас. Низко сидящие над водой, они перемещаются очень быстро: это торпедные катера или охотники за подводными лодками. Их беспорядочное блуждание напоминает рой стрекоз. Они ищут нас, и горе нам, если кто-нибудь из них нас обнаружит!
Последний взгляд. Корабль умирает. И вокруг, насколько можно видеть, нет больше ни одной стоящей цели. Только наши преследователи.
— Лево на борт! — командую я. — Обе машины, самый полный вперед!
Остается только одно: незаметно выскользнуть из этого адского котла и благополучно вернуться домой, сохранив лодку и экипаж.
Темные силуэты гор снова смыкаются вокруг нас. Течение, которое в узком проливе набирает силу быстрой реки, теперь препятствует нашему продвижению вперед. Машины работают на полных оборотах. И все же кажется, что мы движемся буквально со скоростью пешехода. Иногда даже создается впечатление, что мы застыли на месте, как рыба в горном ручье.
Сзади, отделившись от путаницы суетящихся огней, к нам приближается один из них. Топовый огонь расположен высоко: по-видимому, это эсминец.
Мы, однако, почти не продвигаемся вперед. Лодка, рыская, борется с течением.
А корабль приближается. Его тонкий силуэт уже отчетливо виден на фоне подсвеченного неба.
— Видит он нас, что ли? — говорит Эндрасс глухим голосом.
— Самый полный вперед! — кричу я вниз.
— Машины работают на максимальных оборотах! — возвращается снизу.
Кошмар. Кажется, что мы движемся очень медленно, как будто заколдованные какой-то невидимой силой. А смерть приближается… она все ближе…
Корабль дает несколько вспышек сигнальным прожектором: короткая — длинная — короткая…
— Этого еще нам не хватало, — шепчет Эндрасс.
Лодка вибрирует во всех стыках, как будто из последних сил вырываясь на свободу.
Мы должны… должны уйти… В напряженном сознании нет больше ни одной мысли. Только: мы должны уйти…
И здесь — это как чудо — корабль отворачивает. Его огни начинают удаляться, а еще через некоторое время мы слышим грохот взрывов первых серий глубинных бомб…
Лодка медленно преодолевает горло пролива. Вокруг темно и тихо. Только издалека доносится эхо отдаленных взрывов глубинных бомб.
И вот перед нами открывается простор моря. Широкий, теряющийся вдали — бесконечный под бесконечным небом.
И вздохнув полной грудью, я подаю команду, последнюю команду этой акции: «Всему экипажу: один линкор уничтожен, другой торпедирован! Мы возвращаемся!».
Смех… Крики «Ура!»… Поздравления… На этот раз они могут шуметь вволю.