Главная тайна бюрократии

Главная тайна бюрократии

В исправительный центр меня сопровождала пара телеканалов. Ехали до самых ворот и даже немного заглянули внутрь. В кадр на несколько секунд попал вход на проходную. Несколько дней спустя начальник колонии (теперь уже подследственный) живо возмущался проникновением журналистов на «режимный объект» и даже грозил санкциями. На самом деле, при всем обилии недостатков исправительной системы в целом и нашего поселка в частности, вход на проходную не таит в себе ровным счетом никаких страшных тайн. Возмущение начальника можно было бы счесть глупой причудой, если бы его не разделяли многие, как ниже-, так и вышестоящие чины.

Ревизор из департамента по исполнению наказаний, приезжавший сюда с комиссией, сказал мне: «Я надеюсь, вы не будете воспринимать свое пребывание здесь как рабочую командировку». Это переводится очень просто: «Не пишите, пожалуйста, ничего». В конце марта в Центре проходила акция «Спорт против наркотиков», приезжали футболисты-любители и даже легендарный Яремчук. Начальник очень гордился таким достижением. Сперва он планировал пригласить газеты и телеканалы для освещения этого знаменательного события, но в итоге его документировал лишь местный замполит с фотоаппаратом. Прессу позвать так и не решились: страх перед публичностью превысил возможную выгоду для репутации. На этот счет есть два универсальных объяснения: «недобросовестные заключенные будут использовать наивных журналистов в своих целях» и «недобросовестные журналисты будут создавать грязные лживые сенсации».

Как раз за день до ареста Александр Стасюк все-таки привез сюда прессу[23]. Чем-то это напомнило факира, заклинающего кобру с вырванными зубами. Среди журналистов присутствовал анонимный и одетый в штатское работник департамента по исполнению наказаний. Их передвижение по территории тщательно регламентировалось, а фотографу не давали делать «неудобные» кадры. К примеру, не разрешили снять обыск, которому подвергаются осужденные по пути с работы. Если вдуматься, в этом обыске нет ничего противозаконного, ведь это не пытка и не избиение. Охрана действительно имеет законное право и даже обязанность обыскивать осужденных. Но почему-то боится это показывать. Даже страх перед демонстрацией настоящих недостатков нелогичен: за последние полтора года тут сменилось около шести начальников и большинство уходило на основе коррупционных скандалов. Все проблемы можно списать на предшественников, даже не особо согрешив против истины. Вместо этого администрация предпочла скрывать и отрицать очевидное. Себе же во вред.

Желание представителей власти ограничить информационные потоки слишком сильно и всеобъемлюще, чтобы свести его к попыткам скрыть какие-то свои преступления или следы коррупции. Скорее речь идет о попытке вернуться к идеалистическому, можно даже сказать религиозному, мышлению. Сакрализировать бюрократию. Святость же всегда нуждается в ореоле и тайне. В средние века государство оправдывало свою власть высшим авторитетом, божьей волей. Попытка подвергнуть ее сомнению или даже отстраненному анализу, первому предвестнику сомнения, — все равно что потрошить ангела в анатомическом театре. Эпоха Просвещения изменила подход: авторитет государства и закона остался непоколебимым, но он потерял свою мистическую природу. Теперь власть стала восприниматься как сложная, тщательно сбалансированная машина, с которой нужно обращаться с должным уважением, чтобы механизм не вышел из строя. Французская революция показала, что как только государство становится машиной, у человека возникает желание ее отремонтировать. Казнь Людовика — уже не убийство небожителя, а замена вышедшего из строя винтика.

Современная власть и особенно ее «исправительные» и «карательные» органы давно потеряли сакральный статус. Работоспособность их как машины тоже вызывает сомнения: изъеденный ржавчиной механизм разрушает себя сам. Чиновник, в форме он или в пиджаке, панически боится любого человека, заглядывающего внутрь, пытаясь оттянуть тот момент, когда покореженная ударом кувалды машина неизбежно отправится на свалку.