Глава 5 МУЗЫКАНТЫ И АКТЕРЫ

Глава 5

МУЗЫКАНТЫ И АКТЕРЫ

1897 год завершается в праздничном возбуждении. Критика приветствует премьеру «Хованщины». «Г. Шаляпин дал отличный внешний облик Досифея, прекрасно пел и сумел оттенить на игре, мимике и гриме ту перемену, которая произошла в Досифее, когда наступили грозные для раскольников события», — писали «Московские ведомости». В. Д. Поленов поздравляет артиста восторженным письмом. 30 декабря Шаляпин впервые выступает в «Садко» в роли Варяжского гостя, без бисов, разумеется, не обошлось.

С 24 декабря началась рождественская неделя. Шаляпины к этому времени переселились в гостеприимный дом Татьяны Спиридоновны Любатович, на Долгоруковскую улицу. Москва веселится. Главные торжества в Манеже. Здесь выступают семь военных оркестров, большой оперный хор соревнуется с хором московских цыган, атлет-борец Вильям Моор обещает поднять и пронести по эстраде рояль вместе с играющим пианистом.

Шаляпин — Грозный. Портрет работы В. Серова. 1897 г.

31 декабря — дневной спектакль «Псковитянка». Вечером — встреча Нового года. Газета «Московский листок» утром 1 января 1898 года поздравляет читателей: «Старый 1897 год, отслужив свой срок, подал в отставку и удалился на покой. Поклон новоиспеченному, 1898-му! Ворота настежь! Музыка, играй марш! Шампанского сюда!»

Впрочем, расслабляться Федору Ивановичу нельзя: на 1 января назначена «Хованщина» — все билеты давно распроданы…

…В разгар сезона театр С. И. Мамонтова постигла катастрофа: ночью 19 января произошел пожар, почти полностью уничтоживший зрительный зал и прилегающие к нему помещения. Железный занавес спас сцену, декорации и реквизит, чудом уцелел и стоявший в фойе рояль — подарок Мамонтова Шаляпину. Однако Савву Ивановича катастрофа не только не сломила, но даже азартно воодушевила — театр отправился на длительные гастроли в Петербург демонстрировать свои достижения.

Опера «Садко» в Москве имела у публики успех, но ее создатель Николай Андреевич Римский-Корсаков остался недоволен спектаклем. С ним был солидарен и композитор М. М. Ипполитов-Иванов: «Хоры и оркестр были совершенно не подготовлены, и надо было удивляться, как в таком виде Савва Иванович решился их выпустить. Все шло вразброд, а в оркестре от кружевной партитуры Корсакова не осталось и намека». Поэтому в Петербурге спектакль выпускал сам Римский-Корсаков. Дирижер Е. Д. Эспозито, как заметил потом сам композитор, оказался внимательным к замечаниям автора, были заново выучены трудные оркестровые и хоровые фрагменты.

Частная опера показывала спектакли в Большом зале консерватории с 22 февраля по 19 апреля 1898 года. Петербуржцы увидели обширный репертуар — девять русских и пять иностранных опер: «Псковитянку», «Жизнь за царя», «Рогнеду», «Садко», «Снегурочку», «Майскую ночь», «Хованщину», «Русалку», «Опричника», «Фауста», «Миньону», «Самсона и Далилу», «Богему», «Орфея». В те же дни напротив консерватории, в Мариинском театре, гастролировала немецкая труппа с операми Р. Вагнера, а до этого, совсем недавно, в столице выступали итальянцы. Корреспондент «Петербургской газеты» с некоторым удивлением отмечал, что Частная опера успешно выдерживает конкуренцию:

«Г. Шаляпин… производит впечатление чрезвычайно талантливого человека, посвятившего себя всецело искусству». Газеты полны восторженных отзывов: «В каждом движении, в каждом слове чувствовался Грозный царь. Голос его такой же хороший, свежий, звучный, как и был; дикция выработана (петь ему мало приходится в этой опере) и отчетлива. Обработать и типично передать такой сложный характер, каков характер Грозного, — для этого нужны большие способности».

Когда 24 февраля 1898 года Шаляпин выступил в «Псковитянке», в антракте рослый длиннобородый старик в сюртуке порывисто кинулся к рампе, рукоплеща и громко восклицая:

— Да ведь это удивительно! Огромный талант! Такой Грозный! Я такого не видел! Чудесно! Гениально!

Старейший критик, друг и соратник композиторов «Могучей кучки», вдохновитель художников-передвижников Владимир Васильевич Стасов загорелся желанием немедленно познакомиться с певцом. В антракте Шаляпин услыхал раскатистый голос Стасова: он пришел за кулисы вместе со скульптором М. М. Антокольским:

— Ну, братец, удивили вы меня! Здравствуйте же! Давайте познакомимся! Я, видите ли, живу здесь, в Петербурге, но и в Москве бывал, и за границей и, знаете ли, Петрова слышал, Мельникова, и вообще, а таких чудес не видал. Нет, не видал! Вот спасибо вам! Спасибо!

Певец был польщен и счастлив. На следующий день после знакомства Шаляпин пришел в Публичную библиотеку: Стасов заведовал здесь рукописным отделом. Огромное, почти во всю стену окно, тяжеловесный письменный стол, заваленный книгами, рукописями, журналами, стенды с гравированными портретами Петра Великого, стеллажи со старинными, с золотым тиснением фолиантами.

Стасов пододвинул Шаляпину кресло.

— Прошу! В этих креслах сидели когда-то Гоголь и Тургенев… Нет-нет, садитесь! Ничего, что вы еще молоденький, — ободрил Стасов молодого гостя.

«Этот человек, — писал потом Шаляпин, — как бы обнял меня душой своей. Редко кто в жизни наполнял меня таким счастьем и так щедро, как он… Всегда, как только на пути моем встречались трудности, я шел к Стасову, как к отцу… Он стал ежедневным посетителем нашего театра. Бывало, выйдешь на вызов, а среди публики колокольней стоит Стасов и хлопает широкими ладонями».

25 февраля в «Новостях» и «Биржевой газете» появилась статья Стасова «Радость безмерная!». «Великое счастье на нас с неба упало. Новый великий талант народился» — такими словами приветствовал критик Шаляпина в «Псковитянке». Выступления молодого певца — повод для нового программного манифеста Стасова в защиту национальной культуры: «Двадцать семь лет тому назад, в 1871 году, мне привелось напечатать в „СПб Ведомостях“: „В настоящую минуту одним капитальным художественным произведением у нас больше. Это — статуя „Иван Грозный“, вылепленная молодым скульптором Антокольским“. Прошло четверть века, и вот нынче с таким же доверием к тому, что перед собой вижу, я снова говорю: „В настоящую минуту — одним великим художником у нас больше. Это — оперный певец Шаляпин, создавший нечто необычайное и поразительное на русской сцене“. Так же как Антокольский, этот еще юноша, даже на несколько лет моложе того, но создавший такого Ивана Грозного, какого мы еще никогда не видели ни на драматической, ни на оперной сцене. За последнее время Шаляпин еще вырос безмерно. Он создает уже не отдельные сцены, не отдельные фигуры и облики, а целые роли, целого человека, во всем многообразии разных его элементов и положений. Передо мной явился вчера Иван Грозный в целом ряде разносторонних мгновений своей жизни. Каков это был бесконечный ряд чудных картин. Как голос его выгибался, послушно и талантливо, для выражения все новых и новых душевных мотивов! Какая истинно скульптурная пластика являлась у него во всех движениях, можно бы, кажется, лепить его каждую секунду, и будут выходить все новые и новые необычайные статуи! И как все это являлось у него естественно, просто и поразительно! Ничего непродуманного, ничего театрального, ничего повторяющего сценическую рутину».

Так к старым петербургским друзьям и знакомым Шаляпина — М. В. Дальскому, Ю. М. Юрьеву, В. В. Андрееву, И. Е. Репину — теперь прибавились новые. Стасов свел 25-летнего певца с Н. А. Римским-Корсаковым, А. К. Глазуновым, М. М. Антокольским. Традиционными стали вечера на даче у Стасова в деревне Старожиловке и в его петербургской квартире на Песках, «нечетные среды» Римского-Корсакова, встречи на даче Глазунова в Озерках.

22 августа 1904 года Шаляпин, Горький и Репин приезжают к Стасову в Старожиловку, что под Петербургом.

На даче — атмосфера предвкушения грядущего праздника. Празднично одетый Владимир Васильевич Стасов часто выходит на крыльцо и с беспокойством восклицает: «А вдруг не приедут?» Решено преподнести гостям шуточный адрес, текст сочинил юный Самуил Маршак. Он вспоминал:

«Шутейный церемониал встречи был выполнен во всех подробностях. Шумно играли туш, если не ошибаюсь, на двух роялях. Поднесли адрес. Читать приветствие пришлось автору — самому младшему из гостей, подростку в гимназической куртке с блестящими пуговицами и резными буквами на пряжке пояса. Меня хвалили, пожимали мне руку, обнимали. Только Горький не сказал ни слова. Да он и вообще-то был не слишком словоохотлив на первых порах и медленно вступал в общую беседу. Я смотрел на всех троих, не спуская глаз. Репин и Шаляпин выглядели нарядно, особенно Шаляпин. Казалось, скуповатое осеннее солнце освещает его щедрее, чем всех. Как светлы были его легкие, словно приподнятые ветром волосы, его открытое, веселое и смелое лицо с широко вырезанными, как будто глубоко дышащими ноздрями и победительным взглядом прозрачных глаз. И одет он был во все светлое — под стать солнечному дню. Легкий костюм ловко и ладно сидел на этом красивом человеке, таком большом и статном».

Горький сразу покорил впечатлительного Стасова. В письме друзьям критик сообщал: «А сам он собой преотличный, пречудесный… Мы успели перебрать всякой всячины целые горы: и про Льва Великого, и про Чехова, и про самого Горького, и про Андреева… Мы почти одинаково думали… Что за чудная натура! Что за чудная голова! Что за поэзия! Что за сила духа и художества! Что за простота и красивость формы!»

Стасов очень любил талантливую молодежь, радовался, когда к нему приезжали писатели, артисты, музыканты. «А про Горького и Шаляпина, — писал он брату 2 сентября 1904 года, — мне опять есть много что рассказать нового! Чудно и великолепно!» И друзья тоже любили навещать «старчища могуч-богатыря», как называл Владимира Васильевича Шаляпин. Горький в ноябре 1904 года писал Стасову: «Может быть, Вы устроили бы так: сообщите мне, когда у Вас будет свободный вечер, и я приеду. И Большого Федора зовите — хорошо?»

Свободный вечер выдался нескоро, 3 сентября 1906 года. Шаляпин сообщает Иоле из Петербурга: «Я хотел уехать сразу, но милый Стасов так стар (83 года), что вот-вот умрет. Я хочу устроить ему праздник… буду немного петь и прочту новые вещи, написанные Горьким… Вчера вечером ужинали у Контана вместе с Дальским, так как был день его ангела».

Последний раз Стасов встретился с Шаляпиным в своей петербургской квартире. Было много гостей. За ужином хозяин дома провозгласил тост «за здоровье Федора Большого!». Шаляпин в ответ спел «Славу», остальные подхватили.

«…Я упросил Гинцбурга Элиаса прочесть после конца ужина две маленькие вещицы, — пишет В. В. Стасов брату. — …Все хохотали и восхищались — всего более Мария Валентиновна, нынешняя пассия Шаляпина; он сидел по мою правую руку, она по левую. Она решительно всем вчера понравилась: и красота, и простота, и любезность, и приветливость… Но Шаляпин — Шаляпин какой он вчера был — просто невообразимо!! Так произвел „Ich grolle nicht“ и „Die alten b?sen Lieder“ („Я не сержусь“ и „Старые злые песни“. — В. Д.), как, кажется, никогда еще! Я подобного у него не слыхивал…»

Без Стасова Шаляпину в Петербурге первое время было одиноко. Может быть, поэтому он так стремится на «среды» Римского-Корсакова, хотя между ними той живой близости, какая была со Стасовым, не было.

«В Римском-Корсакове как композиторе поражает прежде всего художественный аристократизм, — писал Шаляпин позднее. — Богатейший лирик, он благородно сдержан в выражении чувства, и это качество придает такую тонкую прелесть его творениям… Иная грусть, чем у Чайковского, у Римского-Корсакова — она ложится на души радостным чувством. В этой печали не чувствуется ничего личного — высоко, в лазурных высотах грустит Римский-Корсаков. Его знаменитый романс на слова Пушкина „На холмах Грузии“ имеет для композитора смысл почти эпиграфа ко всем его творениям».

Мне грустно и легко:

Печаль моя светла…

…26 ноября 1906 года Федор Иванович Шаляпин у Римского-Корсакова много пел на все голоса — и басом, и баритоном, и тенором, и даже сопрано. Потом говорили о музыке, об опере, о «Царе Эдипе» Софокла.

— Какой прекрасный материал для оперного спектакля! — горячо воскликнул Шаляпин и прямо обратился к Римскому-Корсакову: — Вы должны написать «Царя Эдипа»! Должны! Эдип — это же моя роль. В ваших операх, Николай Андреевич, достигнута удивительная естественность театральной декламации. Да нет же, вы послушайте!

Он повернулся к присутствующим и прочел начало монолога Сальери, свободно перевоплощаясь в характеры того и другого, как бы убеждая Римского-Корсакова.

— Вы же чувствуете драму, характеры, интонации как никто. Вы должны написать «Эдипа», — настаивал Шаляпин, — да я вам его прочту, хорошо?

Римский-Корсаков застенчиво улыбался. Шаляпин не успокаивался:

— Мы непременно соберемся в следующий раз, и я прочту. Непременно.

И сразу же назначил дату — 5 февраля.

Болезнь Шаляпина помешала встрече. «Прошу Вас, дорогой мой Николай Андреевич, не считать этого досадного случая концом моих пламенных желаний прочитать Вам „Царя Эдипа“ и позволить мне надеяться исполнить это как-нибудь в ближайшем будущем — по возможности».

С благодарностью вспоминал потом Шаляпин музыкальные вечера петербургских музыкантов, которые, по его выражению, сами творили русскую народную музыку: «Это они добрались до народных корней, где пот и кровь. Приходилось держаться друг за друга, работать вместе. Дружно жили поэтому наши старики. Хороший был „коллектив“ знаменитых наших композиторов в Петербурге. Вот такие коллективы я понимаю!.. Встречу с этими людьми в самом начале своего артистического пути я всегда считал и продолжаю считать одним из больших подарков мне судьбы».

Быт Римских-Корсаковых прост. Небольшая гостиная, в центре — рояль, по стенам — стулья. В столовой — скромная закуска. Гости говорили о музыке, о театре, о судьбах искусства, спорили о последних премьерах, но в одном были едины: все склонялись перед гением Мусоргского.

Любовь к музыке Мусоргского Шаляпину, как известно, привил Усатов, но укрепилась она здесь, в беседах со сподвижниками и друзьями — Стасовым, Римским-Корсаковым, Кюи. Невозможность увидеть Мусоргского Шаляпин вдруг ощутил как тяжелую утрату, личное горе: «Большое мое огорчение в жизни, что не встретил Мусоргского. Он умер до моего появления в Петербурге. Мое горе. Это все равно что опоздать на судьбоносный поезд. Приходишь на станцию, а поезд на глазах у тебя уходит навсегда!»

Окрыленный успехами петербургских гастролей, Шаляпин возвращается в Москву. Жизнь заполнена работой над новыми партиями. Только самые близкие друзья знали, как терпеливо артист искал каждый жест, каждую интонацию, как часто он бывал недоволен собой. Вряд ли поклонники, забрасывающие его цветами и венками с надписью «гениальному» и «великому», могли предположить, что их любимец столь сосредоточенно и мучительно пытается понять, в чем заключена великая тайна творчества. «В мои свободные вечера я уже ходил не в оперу, а в драму. Началось это в Петербурге и продолжилось в Москве. Я с жадностью высматривал, как ведут свои роли наши превосходные артисты и артистки», — вспоминал Шаляпин.

Драматические актеры едва ли не с первых театральных впечатлений стали «властителями дум» Шаляпина, а затем и добрыми наставниками. В. Н. Андреев-Бурлак, И. П. Киселевский, Н. В. Пальчикова — премьеры казанских театральных сезонов — остались в памяти Шаляпина на всю жизнь. Тогда же в Казани Шаляпин мог видеть очаровательную восемнадцатилетнюю актрису Марию Андрееву, дебютировавшую в антрепризе П. М. Медведева в 1886 году. Спустя несколько лет, уже на сцене Тифлисского артистического общества, М. Ф. Андреева выходит в водевильных, комедийных спектаклях и даже исполняет оперные роли. Вполне вероятно, что и Шаляпин, и живший в ту пору в Тифлисе Горький, люди не только увлеченные театром, но и профессионально причастные к нему, могли быть зрителями этих спектаклей или, по крайней мере, слышали о них. Тогда же здесь выступали выдающиеся актрисы М. Г. Савина и В. Ф. Комиссаржевская — с ними певец тоже через несколько лет встретится в Петербурге и будет вместе выступать на концертной эстраде.

Оказавшись в Петербурге, Шаляпин знакомится с актером Александрийского театра И. Ф. Горбуновым, дружит с Ю. М. Юрьевым, Н. Н. Ходотовым, К. А. Варламовым. Знаменательной для певца стала дружба с молодым, но уже известным трагиком Мамонтом Викторовичем Дальским. Многие встречи с великими мастерами искусства Шаляпин называл судьбоносными.

Поселившись в Москве, Шаляпин стал завсегдатаем Малого, а потом и Художественного театров. В Малом театре Федор знал и любил многих прекрасных артистов, но Ольгу Осиповну Садовскую выделял особо, называл ее «архигениальнейшей».

— И как это вы, Ольга Осиповна, можете так играть? — спрашивал он актрису, снискавшую себе славу в бытовых характерных ролях московских купчих, свах, приживалок.

— А я не играю, милый мой Федор.

— Да как же не играете? — допытывался Шаляпин.

— Да так. Вот выхожу да и говорю. Так же я и дома разговариваю, — лукавила Ольга Осиповна. — Какая я, батюшка, актриса! Я со всеми так разговариваю.

— Да, но ведь, Ольга Осиповна, все же это сваха.

— Да, батюшка, сваха!

— Да теперь и свах-то таких нет. Вы играете старое время. Как это вы можете?

— Да ведь, батюшка мой, жизнь-то наша, она завсегда одинаковая… Ведь язык-то наш русский — богатый. Ведь на нем всякая сваха хорошо умеет говорить. А такая сваха — это уж, батюшка, как хочет автор. Автора надо уважать и изображать того уж, кого он захочет…

О. О. Садовская и сама бывала на спектаклях с участием Шаляпина и считала, что молодым актерам тут есть чему поучиться.

В Малом театре певец стал своим человеком, у многих актеров бывал дома, общался с людьми яркими, талантливыми, для которых театр — высокое призвание, жизненное подвижничество. Исполнительская школа Малого многому научила Шаляпина, воспитала в нем эстетические критерии, вкус, чувство стиля.

«Я познакомилась с Шаляпиным, — сообщала М. Н. Ермолова 1 декабря 1898 года своему близкому приятелю врачу Л. В. Средину. — Пока впечатление сомнительное, не знаю, что будет дальше. Шаляпин хорош в Сальери, но не удивителен». Спустя месяц Ермолова пишет ему же: «Мы с Шаляпиным чуть не подрались, когда он мне доказывал, что музыка „Бориса“ так велика, что в ней видны даже проселочные дороги! Как Вы скажете? По-моему, это падение! Если в музыке слышны проселочные дороги и топот лошадей!»

Горячие споры лишь сблизили Ермолову и Шаляпина. Не прошло и года, как Ермолова восторженно пишет Средину:

«Приехал сегодня (15 ноября 1899 года. — В. Д.) Шаляпин на минуту по делу и забыл все дела и провел полдня у нас, до глубокой ночи. Мы сели к пианино, я кое-как с трудом подыгрывала, а он пел бесконечно. Я уехала играть, а он все сидел: говорят, спел целого „Фауста“».

Шаляпин в это время тесно связан с Московским Художественным театром, близок с семьей Станиславского; он рад приходу режиссера на спектакль. Накануне открытия Художественного театра, 14 октября 1898 года, Шаляпин — среди друзей. Вместе со Станиславским и свободными от работы актерами он смотрел репетицию премьеры — «Царь Федор Иоаннович», видел, как вешали главный занавес. Актриса О. Л. Книппер в письме А. П. Чехову сообщала, что Шаляпин «стену колотил от восторга» после репетиции спектакля «Смерть Иоанна Грозного».

С. И. Мамонтов. Портрет работы В. Серова. 1880 г.

Н. А. Римский-Корсаков. Рисунок Ф. И. Шаляпина

Пристально следят за успехами певца не только Станиславский и артисты Художественного и Малого театров. Настойчивые поиски сценической правды вызвали интерес к Шаляпину и у собратьев по профессии — оперных артистов. Молодой тенор Большого театра Леонид Собинов под впечатлением от «Бориса Годунова» пишет:

«Шаляпин был очень хорош. Теперь я начну аккуратно посещать спектакли с его участием. Он всегда меня интересовал, а после нашего разговора стал интересовать вдвое. Меня очень занимает секрет его творчества — упорная ли это работа или вдохновение… В Шаляпине весь фокус его художественного воспроизведения заключается в драматической стороне передачи, а ведь в драме с одинаковым интересом смотрим и первого любовника и трагического актера, совсем не произносящего красивых, идущих к сердцу фраз».

Собинову еще невдомек, что он совсем скоро станет партнером Шаляпина, они близко сойдутся, будут вместе выступать в концертах, ездить в Петербург…