Вера Чайковская Тышлер: Непослушный взрослый

Вера Чайковская

Тышлер: Непослушный взрослый

Я никогда никого не слушался…

Из записок А. Тышлера

Лишь я, таинственный певец,

На берег выброшен грозою…

А. Пушкин. Арион

НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

Судьба Тышлера таинственна и парадоксальна. Один из самых причудливых художников эпохи «борьбы с формализмом», человек, не унижающийся до лести властям и до агрессии в адрес коллег, — он все время проходил «по самому краю». Рядом гибли лучшие: Мандельштам, Мейерхольд, Михоэлс — его соратники и друзья. А Тышлера словно какая-то незримая сила спасала и ограждала. Словно вокруг было некое «поле», его уберегающее…

Художница Татьяна Маврина, выпускница ВХУТЕМАСа[1], участница группы «13», в 1960–1970-е годы, судя по дневниковым записям, старалась не пропустить ни одной тышлеровской выставки. Дама язвительная и колкая (особенно в старости), тут она не скрывает своего восхищенного удивления — откуда такой? И своей горечи по поводу недоданности ему славы (мысль, которая, судя по всему, отражала и собственную ее неполную востребованность «на родной стороне»), В 1969 году она делает запись в дневнике после посещения тышлеровской выставки: «Какой интересный художник и вся его жизнь! Почему не на щите?»[2]

И хотя с тех пор о Тышлере появилось довольно много разнообразных материалов, — художник, как мне кажется, и сейчас не занял в нашей (и мировой!) культуре подобающего ему места.

До недавнего времени его личная жизнь была почти совсем неизвестна — отсутствовали материалы биографического характера, тышлеровские письма, воспоминания близких и друзей. Из-за этого жизнь художника обрастала мифами и домыслами, как получилось в монографии Кирилла Светлякова, в искусствоведческом плане вовсе не бесталанной[3].

Когда несколько лет назад я задумала написать о Тышлере биографическую книгу, — не было практически ничего. Но на ловца и зверь бежит. Постепенно отыскались упрятанные в частных архивах тышлеровские письма и воспоминания о нем, написала воспоминания (по моей просьбе. — В. Ч.) дочь Тышлера Белла, живущая в Израиле, продиктовала свои воспоминания Татьяна Осмеркина, дочь художника Александра Осмеркина.

Следует отметить деятельную помощь коллекционеров Бершадеров, поблагодарить администрацию и сотрудников РГАЛИ[4], разрешивших работу с еще не разобранным тышлеровским архивом Флоры Сыркиной[5], а также семью Щелкановых-Тышлеров, предоставивших ценные биографические материалы. В работе над книгой помогали посланные электронной почтой из Канады письма внука Тышлера, художника Игоря Тышлера, и тышлеровской падчерицы, художника-керамиста Татьяны Шур, из Америки…

Всем им огромная благодарность!

Отдельная благодарность за поддержку директору Института теории и истории изобразительных искусств РАХ В. В. Ванслову и заместителю директора этого института М. А. Бусеву.

* * *

Двадцатый век, в котором выпало жить художнику, полон катастрофических событий мирового масштаба. Причем российскую историю этого времени теперь часто рассматривают как некий «провал», гибельный эксперимент, чреватый революцией, тоталитаризмом, насилием. Откуда же в искусстве Тышлера (да и других его современников) столько энергии, любви, порыва? Как соотносится историческая реальность и творчество? Только ли «негативны» последствия революции? Откуда берутся у мастера творческие и жизненные силы?

Вопросы, вопросы…

Друг тышлеровской молодости художник Александр Лабас в 80-е годы XX столетия пишет о своей эпохе нечто абсолютно противоположное возобладавшему ныне взгляду: «Мне хотелось бы дожить до 2000 года, но, конечно, со способностью видеть, чувствовать, переживать, — но мне хотелось бы помечтать прожить весь XX век целиком — самый удивительный век, век потрясающих открытий, революций в жизни, науке, технике, искусстве. И все это было у меня на глазах. Все было реальным переживанием и во многом с моим непосредственным участием»[6].

Как видим, тут меняется ракурс. Художник обозревает свой век в целом — в «космической» перспективе. Такая перспектива была в высшей степени свойственна и Тышлеру. Он не оставил таких развернутых воспоминаний, как Лабас, но представляется, что и он, проживший большую часть XX столетия (1898–1980), мог во многом согласиться с другом своей молодости. Впрочем, Тышлер не любил ни к кому присоединять своего голоса. Да и лабасовского восторга перед техническим прогрессом у него не было.

Но то, что он был не только свидетелем, но и деятельным участником[7] важнейших событий своего времени — не подлежит сомнению. Много всякого, и плохого, и хорошего, пришлось ему пережить вместе с веком, сопротивляясь его повадкам «волкодава» и восхищаясь его «космическому» замаху, энергии, свершениям. (Поздний Тышлер напишет целую серию работ «Путешествие в космос», пластически осмысливая головокружительное расширение «человеческого» пространства.)

Тем интереснее разглядеть этот живой, сложный, постепенно проступающий «на стеклах вечности» узор жизни художника.

* * *

…Автобиографический текст 1930-х годов, написанный Тышлером для неведомого издания, имеет на обороте последнего листа (а рукопись внезапно обрывается) несколько слов и фраз, набросанных рукою художника:

«Искренность Любовь к своему ремеслу Знание своего решения».

Отрывок уже после смерти художника был случайно найден и опубликован его второй женой — искусствоведом Флорой Сыркиной[8].

Написанное на обороте звучит как некий «внутренний завет», нравственный маяк, дающий ориентиры в лабиринтах жизни.

Флора Сыркина датирует этот текст второй половиной 1930-х годов, но Тышлер пишет в нем, что его мать еще жива, а она умерла в 1933 году. К тому же он упоминает о десятилетии своей работы. Сам художник считал началом своей выставочной деятельности то 1920-й (выставка Культур-Лиги в Киеве), то 1922 год[9]. Поэтому мне представляется, что автобиография писалась не в конце, а в начале 1930-х годов. В сущности, к этому моменту Тышлер уже «земную жизнь прошел до половины» и остановился, размышляя над пройденным.

И не потому ли эта жизнь кажется столь цельной, музыкальной, «рифмующейся» разными своими периодами, что «маяк» светил Тышлеру и до того, как он взялся за рукопись и написал свои «фразы», и после того?

В них много парадоксального.

Искренность — у театрального художника, фантазера, выдумщика — в чем она?

Что означает «любовь к ремеслу», почему не к «мастерству», — как полагается художнику-профессионалу?

И что значит «знание своего решения»? Какого решения? Разве оно может быть единственным на всю жизнь? Каждый миг жизни предполагает какие-то свои, и очень конкретные, решения.

Но нет! Тышлер абсолютно точно сформулировал свое жизненное credo. Об искренности и ремесле мы еще поговорим, а сейчас о третьем пункте — важнейшем.

Мне кажется, речь идет о каком-то интуитивном, плохо поддающемся словесным формулировкам императиве, который вел по жизни этого, на внешний взгляд, очень веселого, легкого, если не легкомысленного человека — Сашу Тышлера, — как радостно и запросто называют его и хорошо знавшие художника люди (живописцы Александр Лабас, Александр Осмеркин), и дети (дочка Михоэлса, Наталья — бывшая в описываемые ею времена девочкой), и почти посторонние (сестра поэта Владимира Луговского, художница Татьяна Луговская, видевшая его на улицах Ташкента в годы эвакуации), да и сам он письма к сыну-подростку подписывает этим именем.

Саша Тышлер — красивый, живой, невысокий, но очень ладный, необычайно талантливый, с обаятельной белозубой улыбкой, сводившей с ума женщин…

А он пишет для самого себя о каком-то «знании своего решения» и живет вовсе не как «птица небесная», а следуя внутреннему голосу. Может, это его и вывело, вынесло, спасло в самые трудные годы?

«Легкий» и «веселый» Тышлер с такой неуклонной настойчивостью осуществлял свое жизненное — художественное — предназначение, что приятель, кинорежиссер Борис Барнет, незадолго до войны решил снять его в роли Наполеона (который ведь тоже «знал свое решение»), Тышлер удачно снялся в пробах, но помешала война…

С чего же начать разговор об этой жизни? Впечатление такое, что можно — с любого места, — так она «зарифмована» и «ритмична»! Ведь и мотивы тышлеровской живописи проходят, преображаясь, через всю жизнь!

И все же начну с начала — с детства. Там самые истоки интенций и интуиций, внутреннего голоса, искренности и любви к ремеслу…