10. Организатор
10. Организатор
У Айн Рэнд на счету — множество побед над теми, кто был слабо подкован идеологически. Она часто побеждала благодаря тому, что объективизм не сосредоточен исключительно на капитализме и экономике: это было бы скучно и слишком сложно. Для подавляющего большинства тех, кто знаком с романами Рэнд, притягательным кажется все: например, индивидуализм персонажей вроде Говарда Рорка. Памела Геллер, когда, будучи еще подростком, взбунтовалась против строгих родителей, приняла свойственные Рэнд узкие взгляды на семейные отношения и решила, что благодаря ее книгам чувствует себя «право имеющей». Подростки часто страдают от духовной пустоты, чувствуют себя неприкаянными, поэтому становятся для Рэнд легкой добычей. Митинги «Чаепития» действуют на участников примерно так же, помогая им почувствовать, что они видят мир правильно, помогая им ощутить собственную значимость и обрести единомышленников, которые твердят те же самые расплывчатые банальности.
Задача Ярона Брука состояла в том, чтобы обратить всех этих людей, движимых низменными чувствами, в объективизм. И если бы не разногласия по вопросам религии, задача была бы простой. Рэндианцев и участников «Чаепития» связывают антиправительственные настроения, итеи другие выступают против выкупа государством проблемных активов. В «Манифесте „Чаепития“», который составил Дик Арми, под названием «Дайте нам свободу», целая глава посвящена порицанию подобных выкупов,[145] а негативное отношение «чайников» к подобным акциям, как и в целом к Уолл-стрит, было очевидно задолго до того, как в 2010 году Арми изложил свой «манифест» на бумаге.
Бывший лидер большинства в Палате представителей, он олицетворял то, что можно назвать республиканским крылом движения, поскольку прямо и открыто поддерживал программы корпораций и Уолл-стрит. Его организация «Freedom Works» получила от семейного фонда Кохов двенадцать миллионов долларов, что стало ярким примером влияния нефтяных магнатов на «Чаепитие».[146] Арми возлагал вину за финансовый кризис 2008 года ни в коем случае не на Уолл-стрит, а на того негодяя, который в полной мере проявил себя в последующие годы, — на правительство. Он пытался перенаправить гнев «чайников» в новое русло, указывая на то, что именно политика государства, как он утверждал, является главной причиной кризиса. В числе предложенных им решений — отказ от «многочисленных перекосов в законодательстве, которое ужесточило требования к финансовой отчетности, спешно принятые на волне паники… начиная с Закона Сарбейнза — Оксли», принятого в вялой попытке противодействовать тем финансовым махинациям, какие обнаружились в компании «Enron» и других в начале 2000-х годов.[147]
Аргументы Арми были взяты прямо из выступлений на заседаниях Торговой палаты США и Круглого стола. Читая послание Арми (Фара в своем «Манифесте „Чаепития“» почти не затрагивает экономические вопросы), можно понять, что за фокус здесь показывают. Недостатки капитализма превращаются из недостатков нерегулируемого капитализма в промахи кое-как регулируемой модели коррумпированного капитализма Буша — Рейгана. Большинству людей, если только они не следят за финансовыми новостями с особенным старанием, просто неоткуда узнать, насколько убедительны доказательства того, что к кризису привели действия крупнейших банков, Американской международной группы (AIG) и ипотечных операторов вкупе с недостаточным и небрежным контролем со стороны правительства. Однако же Арми попал в точку, сосредоточившись на слабых местах бэйлаута — программы по выкупу проблемных активов. Он заявил: «Выкупать плохих исполнителей, которые пошли на неоправданный риск, не имеет смысла».[148] Это был решающий аргумент, убедительный довод. Моральный риск в случае с выкупами не учитывался из-за рационального страха, что система вот-вот обрушится. Банкам был выделен капитал, который никто не требовал ссужать — они и не ссужали. В этом и состояло самое слабое место банковского бэйлаута, пусть в тот момент совершенно необходимого.
Горькая ирония всей этой истории с выкупом проблемных активов состоит в том, что она никак не стимулировала предоставление займов, потому что банкиры действовали как истинные рэндианцы — даже те из них, у кого на прикроватном столике не лежал томик «Добродетели эгоизма». Не ссужая деньги, полученные от правительства, банкиры действовали в рамках личных рациональных интересов. Они были эгоистичны. Для них было бы не только неверно, но и аморально, с точки зрения Рэнд, вести себя по-другому. Если бы банкиров изначально рассматривали через призму рэндианских идей как потенциальных объективистов, то стало бы ясно, что они, вероятно или даже наверняка, не станут выполнять свой гражданский долг и ссужать полученный от государства капитал. Это было бы очевидно.
С другой стороны, Генри Полсон, Тим Гайтнер, Бен Бернанке и прочие сотрудники Министерства финансов, которые участвовали в подготовке бэйлаута, вели себя не как объективисты. Они не преследовали рациональные интересы правительства США. Они наивно предположили, что денежные вливания потекут к заемщикам. Вместо этого деньги остались в банках, а бэйлаут стал примером самопожертвования со стороны правительства. И еще они противоречат рэндианской идее о том, что рынки должны прекрасно работать и без вмешательства правительства. Вот уж воистину ложная идея, когда очевидно, что вмешательство необходимо для спасения банковской системы, доведенной до крайности неверными действиями банкиров. Финансовый кризис прекрасно продемонстрировал, что рынок не является саморегулирующимся механизмом.
Разумеется, многое зависит от того, как понимать собственный рациональный интерес. Если посмотреть на произошедшее под другим углом, то Полсон, Гайтнер, Бернанке и иже с ними совершили поступок в своих рациональных интересах, в узком, эгоистическом смысле, а это, если подумать, очень в духе Рэнд. Хэнк Полсон благополучно вышел в отставку с государственной службы. Гайтнер вполне закономерно получил повышение и занял пост министра финансов, Бернанке сохранил работу, и не последовало никаких санкций ни для кого из участников дела, будь то банкиры или чиновники. Никого из банкиров не призвали к ответу, во всяком случае, за три года после кризиса. Единицы подверглись преследованиям со стороны регулирующих органов. Правительственные чиновники, которые прогнали стадо через это непопулярное вмешательство правительства в дела бизнеса, подверглись порицанию, но остались целыми и невредимыми. Если главной функцией бюрократа является самосохранение, то выкупы имели потрясающий успех.
«Чаепитие» прониклось к бэйлауту ненавистью, но кто не проникся? Люди самых разных политических убеждений негодовали. И только правые — включая, разумеется, последователей Рэнд — похоже, что-то выиграли от этих выкупов. И доказательством тому служат объемы продаж «Атланта», бьющие все рекорды.
Бэйлаут противоречит всем идеалам объективизма. То было грубое вмешательство правительства в свободный рынок, худшее проявление коррумпированного капитализма и так далее. Конечно, выкупы спасли систему, но признавать это было не обязательно, поэтому никто и не признавал. Рэндианцы спекулировали на бэйлауте, чтобы пропагандировать объективизм среди участников «Чаепития».
Но ни Ярону Бруку, ни кому другому за пределами движения не было нужды представлять Айн Рэнд «чайникам». Она уже была среди них.
Я отправил записку одному из главных организаторов «Чаепития», Марку Меклеру. Я выбрал его, исходя из масштабов и влияния его организации, а не из предположения, что он может быть рэндианцем. Это был выстрел наугад. Ни он, ни один другой лидер «Чаепития» не признавались публично, что имеют хоть какое-то отношение к Айн Рэнд, не говорили, что исповедуют ее веру или что отвергают ее. Поэтому я был приятно удивлен, когда Меклер захотел со мной поговорить. Подразумевалось, что ему есть что сказать. И он сказал.
Меклер, юрист с севера Калифорнии, являлся соучредителем и национальным координатором «Патриотов „Чаепития“» — одной из пяти групп, которые занимаются пропагандой идей и организацией в целом неорганизованного «Движения чаепития». Группа Меклера обеспечивала поддержку и обучение активистов «Чаепития», а также поддерживала слух, будто это действительно народное, массовое движение. При этом ее участники не скатывались до предвзятости, с какой относится к движению Дик Арми.[149] Меклер получил нагоняй от журнала «Mother Jones» за свою прежнюю работу: он занимался распространением товаров «Herbalife». Поставщики пищевых добавок прибегают к схеме «многоуровневого маркетинга», в котором некоторые противники видят едва ли не схему финансовой пирамиды.[150] Хотя высказывание Меклера о том, что движение «Чаепития» не должно стать орудием Республиканской партии, часто цитируется, его критиковали за связи с консультантами из числа республиканцев и c «FreedomWorks» Дика Арми.[151]
Враждебно настроенная пресса сумела создать образ этакого оппортуниста и едва ли не жулика, а вовсе не уверенного в себе идеолога. Однако, изучая связанные с ним публикации опытным взглядом исследователя рэндианства, я заметил некоторые признаки того, что он не просто какой-нибудь Сэмми Глик от «Чаепития». Распространение «Herbalife» предполагает наличие рэндианской предприимчивости, желание делать деньги, а этическая сторона этого занятия демонстрирует тот самый вид эгоизма, который так любила Рэнд. Еще я нашел краткие упоминания в прессе о том, что несколько лет назад Меклер держал в городе Неваде, штат Калифорния, кафе под названием «Mekka».[152] Любой читатель «Атланта» знает, что один из второстепенных персонажей романа (хороший парень) держит закусочную.
Так что я не удивился, когда Меклер сказал мне, что он прочитал «всю подборку работ Рэнд» на первом курсе колледжа, когда ему было лет восемнадцать. «Учитывая, какое влияние она оказала на мою жизнь, даже стыдно, что я не помню, как именно познакомился с ее книгами», — сказал он. Меклер сообщил мне, что сначала прочитал «Источник» и «Атлант расправил плечи», а уже потом осилил остальные работы.
Детство Меклера прошло в маленьком городке, где господствовали мещанские нравы. Сын торговца и предпринимателя, он вырос в долине Сан-Фернандо. Его родители были консервативными республиканцами. Он рос в «плотно заселенном квартале» и, по-видимому, по этой причине с детства хотел стать застройщиком. Чтобы достигнуть своей цели, он поступил на юридический факультет и теперь живет в городке Грасс-Вэлли, среди холмов под Сакраменто. Это, можно сказать, страна Джона Стейнбека, но когда дело касается последователя Рэнд, в его сознании почти нет места для Стейнбека. Его популизм вовсе не тот, что был у наших отцов. В его картине мира нет никаких сезонных работников, которых эксплуатируют жестокие фермеры, нет жителей Оклахомы, которые стремятся к лучшей жизни, борются с негодяями, находя прибежище в устроенных правительством лагерях для рабочих мигрантов. Его популизм был популизмом благородных предпринимателей, а также лавочников и фермеров, чуждых самопожертвования.
Меклер серьезно изучал Рэнд. Еще в юности он прочитал не только ее романы, но и публицистику, и прочие произведения, в том числе книгу, в которой излагается эпистемология объективизма. Надо быть истинным приверженцем Рэнд и рэндианцем до глубины души, чтобы продраться через это туманное произведение, отличающееся литературным изяществом бетономешалки. (Одна из глав называется «Аналитически-синтетическая дихотомия», и написана она всегда узнаваемым Леонардом Пейкоффом.) Я с удивлением узнал, что у Меклера нет подборки информационных бюллетеней Рэнд. Ведь любой ее истинный последователь, как я заметил, непременно должен обладать оригинальными изданиями этих будоражащих душу эссе.
«Я никогда не был истинным последователем кого бы то ни было, — возразил мне Меклер. — Просто в данном случае я был очарован ее идеями и философией. Я никакой не активный последователь, я не подписываюсь на периодические издания, не вступаю в клубы, ничего такого». Было странно слышать подобные слова от организатора политического движения. Может, он как Ганди, которого я точно никак не могу представить себе в местном клубе «Kiwanis»?
Я попросил Меклера объяснить мне, что его так привлекло в «Источнике». Он ответил, что, читая книгу, натолкнулся на несколько принципиальных понятий, которые были для него важны. Он ясно увидел в ней отражение многочисленных истин, к которым сам успел прийти в восемнадцать лет, но которые был не в силах сформулировать. Одна из них заключалась в том, что лишь самобытная личность может чего-то достичь.
Другая концепция, почерпнутая им из работ Рэнд, состояла во «вредоносности коллективизма», хотя в то время Меклер не сумел бы выразить это такими словами. «Я видел, что случается с людьми, когда их тормозит какой-нибудь коллектив, — сказал он. — В обществе существует тенденция прицепляться к людям, которые чего-то достигли, и тянуть их назад». Это мнение у него уже сложилось к восемнадцати годам, поэтому когда он читал книгу, «это было словно озарение. „Да! Да, это то, во что я верю!“ Не то чтобы: „Ух ты, какие свежие идеи, ничего подобного мне и в голову не приходило“. Нет, скорее, ощущение было такое, будто то, во что я верю, наконец сформулировано, причем так ловко, как я никогда бы не смог».
И снова мне рассказывают, как Рэнд превратила мнения своих читателей в нерушимую скалу идеологии. И снова я слышу о «подтверждении», о котором говорили и Памела Геллер, и Айрис Белл, и остальные, повторяя друг за другом почти слово в слово, будто сговорившись. Рэнд взывала к чему-то сокровенному, что таилось в душах таких разных людей: бизнес-леди с Лонг-Айленда, графического дизайнера родом из Чикаго, юриста из маленького городка в Калифорнии.
Меклер изучал объективизм так же упорно, как и остальные, хотя в отличие от них никак это не демонстрировал. Ни в одной записи его публичных выступлений мне не удалось найти ни единого упоминания о Рэнд. Но он все равно был законченный объективист. Он рассказал мне, что прочитал «Источник» и «Атланта» «раз шесть — десять». Подобная маниакальная тяга перечитывать и перечитывать наблюдается только у самых преданных последователей Рэнд. Они жаждут снова пережить радость от прочтения ее программных произведений и, вероятно, отыскать новые откровения, упущенные прежде.
Беседуя с Меклером, я уловил какой-то диссонанс. Он выражал свою преданность Рэнд словами, странными для объективиста: «Эти книги я читаю вместе с духовными книгами, вместе с Библией, читаю в трудные минуты. Когда мне необходимо вдохновение, чтобы бороться дальше, эти книги меня вдохновляют». В представлении Me клера Рэнд превратилась из непримиримого борца с коллективизмом в эдакого Нормана Винсента Пила.
Книга «Атлант расправил плечи» сразу вдохновила Меклера, потому что обещала: «Люди, которые поступают правильно, работают много, с полной самоотдачей и на благо своего дела, будут искать других людей, которые ведут себя точно так же. Меня вдохновило то, что существуют целые группы людей, которые так поступают. Я знал, какой я сам, как я работаю — с полной самоотдачей и на благо дела. Я не стремился никому ничего доказать».
Меклер описал себя не как «типичного ребенка, читающего „Атланта“», поскольку такой читатель представлялся ему выпускником дорогой частной школы, «в форме университета, входящего в Лигу плюща». Сам же Меклер увлекался панк-роком и всем тем, чем вообще увлекалась молодежь в 1980-е годы. Он не был политически активным, хотя следил за новостями с двенадцати лет, читал «Los Angeles Times» и обсуждал текущие события с отцом. В самом раннем возрасте он уже почувствовал то, что в полной мере осознал, став взрослым: «Чем меньше правительство будет лезть в нашу жизнь, тем лучше». И книга «Атлант расправил плечи» вторила его чувствам: так молодого человека, жаждущего социальной справедливости, могут вдохновить книги, прославляющие альтруизм (то есть почти все книги, написанные с начала времен).
«Теперь эта книга кажется мне почти пророческой, — сказал Меклер об этой Библии объективистов. — Невозможно читать „Атланта“, не представляя себе сегодняшний мир». Его двенадцатилетний сын почувствовал то же самое, подчеркнул Меклер. Трогательная представлялась картина: отец передает сыну драгоценную книгу. А какая книга у него любимая? «Если оставить в стороне все духовное и библейское, „Атлант расправил плечи“ — определенно самая любимая моя книга, оказавшая на меня наибольшее влияние», — отвечал он. Очевидно, Меклер был из числа тех самых христианских объективистов, о которых мне говорил Джон Эллисон. Меклер сказал, что «в основном согласен» с объективизмом. «Я говорю „в основном“, — подчеркнул он, — и это важно. Я не принадлежу к числу последователей объективизма и философии Рэнд. Но мне близки многие идеи, изложенные в ее книге».
Меклер постоянно ссылался на Священное Писание, поэтому я нисколько не удивился, когда он сказал, что атеизм — главное, чего он не принимает у Рэнд. «Никогда не будет такой философии, которую я приму целиком и полностью, — пояснил он. — Яне адепт, это не в моем стиле. Какие-то идеи мне близки, какие-то — наоборот». Разумеется, это разумный подход, хотя подобные рассуждения не порадовали бы Рэнд. С другой стороны, очень не многие из ее нынешних последователей порадовали бы гранд-даму радикального капитализма своими рассуждениями. Даже до сих пор недоступный для общения Ярон Брук, наверное, вывел бы Рэнд из себя, поскольку якшается с движением ненавистных ей либертарианцев. Я уверен, что она была бы в ярости из-за того, как Меклер и прочие ее почитатели копаются в ее учении, выбирая отдельные куски, словно в столовой местного отеля «Marriott». Если и существует Новый Объективист, то это Марк Меклер: не атеист, знаток Священного Писания, организатор и вдохновитель массовых протестов, независимый мыслитель, завсегдатай закусочных.
«Она точно не была заурядной личностью. Она имела невероятное количество изъянов, — заявил он. — Я был женат семнадцать лет. Мне и в голову не приходило завести связь на стороне. Не могу даже представить, как бы я смог оправдать ее личную жизнь с той же легкостью, с какой это делает она сама». А ведь есть еще право на аборт, которое, напомнил я ему, Рэнд всячески поддерживала.[153] «С философской точки зрения, я не последователь объективизма», — ответствовал Меклер. Вот он, Новый Объективист, который перестает быть объективистом, когда речь заходит о неприятных моментах.
Меклер был знаком и с книгой «Добродетель эгоизма» и даже положил ее перед собой на время нашей беседы. Мне было любопытно услышать его мнение по поводу альтруизма, ненависть к которому, между прочим, является центром притяжения всей этической системы Рэнд. Я готов согласиться, что вполне допустимо выбирать из работ Рэнд те фрагменты, которые вам наиболее близки. Однако, по моему мнению, серьезный читатель обязан либо полностью отвергнуть убеждение, что альтруизм омерзителен, либо согласиться с ним.
Здесь Меклер увильнул от прямого ответа. «Я не перечитывал эту книгу, наверное, лет двадцать, — сказал он о „Добродетели эгоизма“, хотя издание лежало прямо перед ним. — Яне смогу дать определение тому, как она определяет альтруизм». О себе же самом он говорит следующее: «Так уж я был воспитан. Вот девиз, в соответствии с которым живу: „Если ты несчастлив сам, то не сможешь сделать счастливыми других“». Я бы сказал, что это вполне согласуется с «Добродетелью эгоизма». По словам Меклера, люди, не добившиеся успеха, «обычно не стремятся сделать что-то для других. Именно те, кто удовлетворен собственной жизнью, — а именно это я считаю успехом, — делают что-то для других, поднимают других до своего уровня».
Я не понимал, как все это соотносится с идеями Рэнд, в особенности идеи «сделать счастливыми других» и «делать что-то для других». Это же прямо строчки из 1960-х годов, из песен чокнутых хиппи.[154] В «Добродетели» Рэнд развивает теорию о том, что счастье существует, и определяет его как «состояние сознания, возникающее в результате обретения ценностей».[155] Идеи «сделать счастливыми других» и «поднять других до своего уровня» — никак не согласуются с таким определением счастья и попахивают совершенно неуместным альтруизмом, какому учат в воскресной школе. Тем не менее его чувства были благородны и человечны, и мне не хотелось изображать из себя злодея и рушить его иллюзии. Если людям хочется привнести человечности в систему ценностей Рэнд, в которой изначально никакой человечности нет, кто я такой, чтобы им мешать? И все же в этот момент мне показалось, что Меклер либо не настолько хорошо знаком с идеологией Рэнд, как могло показаться, либо нарочно закрывает глаза на самые неприятные моменты.
Когда я заметил, что Рэнд не занималась благотворительностью и вряд ли поднимала кого-то до своего уровня, Меклер снова заговорил о ее интеллекте, сославшись на пресловутый «принцип торговца», подчеркнув, что «она верила в обмен ценностями на любом уровне». Так что все «зависит от ваших ценностей. Можно обмениваться ими так, что это будет истинный альтруизм, но при этом все же обмен». В конце концов, «вряд ли те, кто занимается благотворительностью, скажут, что подобные занятия делают их несчастными. Такого не бывает. Люди жертвуют на благотворительность, потому что от этого им становится хорошо, и, пусть они и не хотят в том признаваться, определенная доля эгоизма здесь присутствует». Жертвуя на благотворительность, они «повышают самооценку, у них улучшается мироощущение». Выписывая чек на крупную сумму, они «получают от этого удовольствие». Если вот так выщипывать догму объективизма, то «обет дарения» Уоррена Баффетта, который Ярон Брук порицал, называя «обетом покаяния», вполне вписывается в идеологию. На самом деле, любое проявление чистого альтруизма покажется вполне приемлемым, если тот, кто его творит, при этом ощущает радость.
«Эгоизм, — сказал Меклер, — есть и в том, чтобы жить в соответствии с идеалами», — как мать Тереза, альтруист из альтруистов, посвятившая свою жизнь беднякам Калькутты. Если применять эту модифицированную версию философии Рэнд, то наберется всего горстка несчастных безумцев, которые приносят себя в жертву и готовы едва ли не собственных детей и последнюю рубашку отдать своим злейшим врагам, и только их и можно назвать настоящими альтруистами. Или они тоже могут считаться эгоистами? Пусть нам подобные люди кажутся чокнутыми, но ведь для них желание принести себя в жертву продиктовано глубокой философской необходимостью.
Уверен, можно поспорить, что даже здесь присутствует скрытый «обмен ценностями».
Я наблюдал, как другие рэндианцы применяют ту же вывихнутую логику, чтобы благополучно оправдать нападки Рэнд на альтруизм. Подобные рассуждения всегда поражали меня, как явное интеллектуальное мошенничество. Нельзя получить сразу все. Если вы считаете, что быть неэгоистичным неправильно, то начинаете малодушно выискивать всевозможные лазейки, доказывая, будто практически все в мире пронизано эгоизмом. Подобный рациональный подход, кажется, придуман для того, чтобы менее значительные аспекты философии Рэнд казались не такими экстремальными, какими являются на самом деле, ведь тогда все прочие составляющие догмы — к примеру, нерегулируемый государством капитализм — будет легче принять.
Пока мы беседовали и Меклер продолжал выискивать эгоистическую подоплеку в альтруистических поступках, я начал невольно восхищаться его здравым политическим смыслом, который помог бы навести мосты между правыми христианами и разделяющими убеждения Рэнд атеистами, ратующими за свободный рынок. Формула здесь проста: вежливо не соглашаться с теми убеждениями Рэнд, которые отвращают от нее ревностных христиан, — например, с атеизмом или с ее мнением об абортах, — и находить рациональное объяснение тому презрению, какое она испытывала к благотворительности, альтруизму и прочим иудейско-христианским этическим принципам.
Однако даже со всеми необходимыми оговорками продвигать философию Рэнд будет нелегко. Меклер согласился, что ее атеизм отпугивает многих участников «Чаепития». «Многие из них утверждают, будто не могут читать Рэнд, потому что она воинствующая атеистка», — сказал он. А если бы они знали подробности ее личной жизни, добавил Меклер, то, «наверное, оскорбились бы еще больше». Он произвел на меня сильное впечатление, этот благовоспитанный христианин, который читает Писание, поэтому я спросил, как его воспитывали, как прививали любовь к Церкви, и он разрушил тот стереотипный образ участника «Чаепития», который у меня сложился. «Я иудей», — сказал он. Даже не знаю, почему я так удивился, но удивился. Как и многие другие, я был уверен, что во главе «Движения чаепития» должен стоять белый американец, представитель среднего класса и уж точно христианин.
При таком развитом интеллекте и политической эрудиции этот человек мог бы стать ценным приобретением для рэндианцев. Он был одной из самых важных фигур движения: это он помог создать организацию, которая, как он полагает, насчитывает двадцать миллионов участников и три тысячи отделений в разных городах. Поэтому я и удивился, когда Меклер сказал, что никогда не встречался и не поддерживает связей ни с кем из Института Айн Рэнд или «Общества Атланта». Даже с Яроном Бруком, несмотря на всю пропаганду «Чаепития». «Я был бы не против с ним познакомиться, но особенного желания не испытываю», — сказал Меклер. На заре движения Брук приложил немало усилий, чтобы наладить с ним связь, ав 2011 году даже удвоил усилия. Целый год Брук оставался в центре внимания всех участников «Чаепития» благодаря своей непримиримой позиции, а в речи на одном из собраний «Чаепития» он даже заявил, что система социального обеспечения «порочна» и причиняет страдания всей нации (как бы сильно эта система ни помогла Рэнд на склоне лет). «Изжить систему социального обеспечения будет не просто. Это займет какое-то время, — заявил Брук. — Однако мы должны твердо придерживаться своей позиции».[156]
И что же вынес Меклер из того факта, что никто из организованных последователей Рэнд так и не попытался установить связь с основоположником невероятно влиятельного, близкого им по духу движения? Ничего особенного: во всяком случае, так он утверждал. «Это не ложная скромность, но во мне нет ничего особенного, — сказал он. — Я организовал „Движение чаепития“ в Сакраменто и продолжаю добровольно браться за работу, когда другие не могут, потому что у них в жизни имеются еще дела».
На самом деле я все-таки решил, что это именно ложная скромность. Если бы в Меклере «не было ничего особенного», я не стал бы брать у него интервью, а его фамилия не мелькала бы в прессе. Он совершенно точно был блистательным политтехнологом, кто бы что ни думал о его политике, и мне хотелось услышать его мнение о том, насколько велико влияние Рэнд на «Чаепитие». Ответ оказался на редкость противоречивым.
«Я сказал бы, что сам по себе объективизм, как всеобъемлющая философия, которая привлекает людей, не влияет никак. Даже те из моих знакомых, кто читал художественные произведения Рэнд, не упоминают об объективизме, — сказал он. — Они говорят о Рэнд, в первую очередь — об „Атланте“, однако не рассматривают его как о манифест философии объективизма». Иными словами, участники «Чаепития» говорят об объективизме, поскольку «Атлант» — это библия объективизма. Рэнд доносит свою философию через персонажей, и давайте посмотрим правде в глаза: объективистская теология в деталях невероятно скучна. Даже те объективисты, которые собираются в ресторане на Манхэттене, редко рассуждают об объективизме в абстрактном ключе.
Однако Меклер заметил «значительное влияние, в особенности книги „Атлант расправил плечи“, на мышление людей». Он был бы своим человеком на вечере по сбору средств в отеле «St. Regis». Ярон Брук и Тара Смит были бы рады услышать его слова. Меклер считал, что Рэнд повлияла на «Движение чаепития» даже больше, чем философы свободного рынка Фридрих Хайек и Людвиг фон Мизес, книги которых стремительно раскупались на протяжении всего 2011 года. Для участников движения, сказал он, «нет более читаемого писателя, чем Рэнд».
«Движение чаепития» испытывает вовсе не вторжение объективистов, размахивающих знаменами с именем Джона Галта и расхваливающих Рэнд, которые валом валят из ресторана на Манхэттене и прочих ячеек рэндианства, а скорее приток тех, кого в 50-е годы реакционеры именовали «сочувствующими», — людей, которые находятся под влиянием взглядов Рэнд, хотя и не разделяют их полностью. Можно провести аналогию с Новыми левыми из 60-х и 70-х годов: их активисты находились под влиянием жестких марксистских доктрин, но при этом не принимали партийную платформу целиком. Вьетконговские флаги, которыми размахивали на антивоенных митингах дети послевоенного поколения, и плакаты с именем Джона Галта на митингах «Чаепития» — прекрасно дополняют друг друга. Итои другое — символы экстремистских идей в руках у людей, снедаемых тревогой за будущее своей страны.
В моей аналогии есть только одно слабое место: в Америке «Капитал» штудируют только ученые, начинающие марксисты и прочие специалисты. Рэнд же читали миллионы американцев, и Меклер небезосновательно заметил: «Очень трудно найти среди тех, кто читал ее работы, человека, который бы заявил, что они не оказали на него влияния». Меклер относился к влиянию Рэнд на «Чаепитие» спокойно: «Когда речь идет о влиянии на мировоззрение людей и их философию, неизменно возникает зримый эффект». И он попытался объяснить, отчего Рэнд так влияет на людей: «Она сумела изложить очень сложные философские идеи в форме романа. Мне кажется, именно благодаря этому они проникают так глубоко в наше сознание и сердце».
Меклер считал, что это происходит незаметно, на подсознательном уровне.
«Людям не обязательно говорить вслух: „Я голосую за того парня, потому что его взгляды близки к философии Айн Рэнд“. Однако ее философия живет в их сердцах и умах, составляя неотъемлемую часть их личности».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.