ОРГАНИЗАТОР КРАСНОЙ ЗДРАВНИЦЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОРГАНИЗАТОР КРАСНОЙ ЗДРАВНИЦЫ

…Позади штурм Перекопа, освобождение Севастополя. Со станции Джанкой командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе телеграфировал в Москву: «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован».

Это было 16 ноября 1920 года. В Симферополе шли дожди. Дождливая погода держалась долго, почти до самого декабря. От сырости и холода участились болезни.

О железную крышу товарного вагона монотонно стучали капли. Толстый войлочный тюфяк, брошенный на деревянные нары, был сырым и холодным. Уже неделю Дмитрий Ильич жил в столице Таврии. Забот было много.

Сразу же по приезде в Симферополь он был избран членом Крымского ревкома и президиума областного комитета партии. Приходилось писать много бумаг. В большинстве своем это были проекты постановлений и решений, обращения к рабочим, служащим, красноармейцам, статьи для только что созданной газеты «Красный Крым». Так получалось, что ночь предназначалась для написания документов, день — для работы в массах.

Холодный и сырой железнодорожный вагон стал для Дмитрия Ильича кабинетом и местом короткого отдыха. Как и прежде, спать удавалось три-четыре часа в сутки, не больше.

По утрам за Дмитрием Ильичом обычно заезжал Бела Кун, председатель только что образованного Крымского ревкома. Познакомились они задолго до освобождения Крыма в штабе Южного фронта. Уже при первой встрече Бела Кун нашел, что Дмитрий Ильич очень похож на брата, не только внешне, но и манерой вести разговор, умением убеждать собеседника, говорить словно заглядывая в душу. Они быстро подружились, вместе выезжали в войска, выступали на митингах, а во время штурма врангелевских укреплений были в полках и дивизиях, воодушевляя красноармейцев стройным большевистским словом.

Заезжая на станцию, Бела Кун всегда заставал Дмитрия Ильича работающим. Но в один из дней он увидел своего друга в постели.

Дмитрий Ильич лежал на деревянных нарах, укрывшись суконным солдатским одеялом. Поверх одеяла была наброшена шинель.

— Что с вами, Дмитрий Ильич? — удивленно спросил Бела Кун. — Заболели?

Черноволосый, широкоплечий, с черными, как терн, глазами, председатель ревкома смотрел на Дмитрия Ильича с укоризной. Не раньше, как вчера, он предложил ему перебраться на зимнюю квартиру, в город. Но Дмитрий Ильич отказался, ссылаясь на то, что нужно сначала разместить в тепле больных и раненых, а уж потом и о себе подумать.

— И все же вам, Дмитрий Ильич, придется подняться. Поедем ко мне. Поставим еще одну койку. В тесноте не в обиде? Так, кажется, у вас говорят?

Бела Кун постелил Дмитрию Ильичу в своей крохотной комнатушке. И хотя их койки пустовали целыми сутками, работники ревкома и обкома партии знали, что товарищ Ульянов теперь имеет пристанище.

У друзей мало выдавалось свободного времени, но в минуты, когда они оказывались вместе и можно было передохнуть от ревкомовских дел, все равно говорили о делах, о том, чем жили, что их интересовало и волновало. Дмитрий Ильич расспрашивал друга о революционных событиях в Венгрии, о последних днях Венгерской советской республики. Бела Кун, в свою очередь, расспрашивал Дмитрия Ильича о Ленине. Потом, уже после гражданской войны, Бела Кун не однажды говорил, что он выучил русский язык и полюбил Россию благодаря Ленину. А еще Бела Кун интересовался спецификой работы местных большевиков, особенно в период Крымской Советской Республики, когда во главе Совета Народных Комиссаров стоял Дмитрий Ильич Ульянов. И хотя Крымская Советская Республика просуществовала менее трех месяцев, многие методы хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работы, найденные и примененные тогда, могли пригодиться и сейчас, полтора года спустя. Бела Кун, как никто другой, неоднократно подчеркивал, что дела коммунистов двух предыдущих советских республик в Крыму дали хорошие всходы. Бела Кун имел в виду активное участие беднейших слоев населения в борьбе против белогвардейцев и иностранных интервентов. Но не только это. Уже в первые дни, как только контрреволюция была сброшена в Черное море, крестьяне степных районов вслед за рабочими Симферополя, Севастополя, Евпатории, Керчи, Ялты, Феодосии возобновили деятельность Советов. Именно они, Советы, руководимые местными большевиками, при содействии Красной Армии стали наводить железную революционную дисциплину и порядок. Опираясь на широкие массы рабочих, крестьян, революционно настроенной интеллигенции, Советы не допустили ни одного случая контрреволюционного выступления. А ведь Крым в отличие от других районов Советской России являлся, пожалуй, самым неблагополучным по лояльности к рабоче-крестьянской власти. Не случайно, говоря об этом 6 декабря 1920 года в докладе на собрании партийного актива Москвы, Владимир Ильич Ленин подчеркивал: «…сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам»[45].

Но полтора года, минувшие после Крымской Советской Республики, внесли много нового. Существенно изменилась международная обстановка. Советская Россия победоносно заканчивала войну, и это накладывало особый отпечаток на деятельность Крымского ревкома и обкома партии. И Дмитрий Ильич, как знающий местные условия, вносит на рассмотрение президиума Крымского ревкома предложения о национализации имущества буржуазии, о дифференциальной политике по отношению к колонистам (как известно, многие из них решительно поддерживали Советскую власть, начиная с 1917 года), об открытии в Крыму школ с преподаванием на русском и татарском языках (уже в декабре 1920 года при ревкоме стали действовать краткосрочные курсы по подготовке учителей из числа коммунистов татарской национальности). По предложению Дмитрия Ильича были взяты на учет многие специалисты, в том числе врачи, агрономы, инженеры, и выделены для них военные красноармейские пайки.

Ко всем, или почти ко всем, документам, которые рассматривались на заседаниях президиума Крымского ревкома, Ульянов имел непосредственное отношение.

Дмитрий Ильич помогал наладить работу новому секретарю обкома партии Розалии Самойловне Землячке. 28 ноября 1920 года она вынесла на президиум областного комитета РКП(б) предложение — поручить Дмитрию Ильичу навести порядок в крымских профсоюзах. В местные профорганизации проникло много меньшевиков и националистов. Нужно было показать рабочим, кого они держат в своей профсоюзной семье. Это Дмитрий Ильич мог сделать лучше, чем кто-либо.

На заседании президиума областного комитета партии было принято постановление, которое обязало Ульянова руководить всей работой в профсоюзах. Землячка не ошиблась в выборе.

Трудности ожидали с первого шага на новой работе. Просматривая список членов профсоюза металлистов, Дмитрий Ильич обратил внимание, что многие из них — бывшие офицеры. Подобная картина и в других профорганизациях. С помощью рабочих быстро навели порядок.

30 ноября Ульянов выступает с докладом на собрании партийной организации Симферополя. Говорит о том, что теперь, когда Красная Армия разгромила интервентов и белогвардейцев, настало время залечивать раны, нанесенные войнами, восстанавливать разрушенное народное хозяйство, беспощадно подавлять сопротивляющуюся контрреволюцию.

Однажды Дмитрия Ильича пригласил к себе Михаил Васильевич Фрунзе. Он только что вернулся из Керчи, где закончились последние бои с белогвардейцами.

Михаил Васильевич рассказал Дмитрию Ильичу, что штурм Сиваша стоил не только большой крови, но и здоровья тысячам красноармейцев. Этих людей надо лечить сейчас, немедленно.

Просьбу Михаила Васильевича Фрунзе Дмитрий Ильич принял близко к сердцу.

Он попросил у командующего врачей и топлива. Относительно топлива проблема решилась просто: уже был отдан приказ разобрать перекопские укрепления. Там все порубленные леса Крыма. Сеймур и Манжен[46] не жалели русского добра. А что касается врачей, из армии забирать их было еще рано: на очереди освобождение Дальнего Востока. Ведь война продолжалась…

И снова дороги Таврии, от Евпатории до Алушты, от Симферополя до Феодосии. Тысячи бойцов, промерзших при форсировании Сиваша, нашли теплые палаты в дворцах и виллах, еще недавно принадлежавших именитым особам.

Полевые госпитали были разгружены. Эта работа отобрала у Дмитрия Ильича много сил. Ложился спать в час ночи, а в четыре утра спешил в обком или же начинал объезд санаториев.

В тот раз он тоже поднялся рано и через темный сквер пошел в ревком. Внезапно сквер пошатнулся, исчез. Горячая волна пламени ударила в лицо.

— Вам плохо, товарищ?

Дмитрий Ильич открыл глаза. Спиной он упирался в каменную ограду. Перед ним стоял незнакомый красноармеец. У Дмитрия Ильича начался жар, и, пока не потерял сознание, попросил:

— Помогите мне, до ревкома…

Двое суток врачи не отходили от постели больного. Температура постепенно спала, но слабость во всем теле не давала возможности подняться на ноги.

Бела Кун, справляясь о здоровье друга, понимал, что больному нужен длительный покой и отдых. Но Дмитрий Ильич считал, что быть не у дел для него худшее наказание…

Выздоровление шло медленно. Как только стало лучше, он тотчас же приступил к своим обязанностям. К этому времени в Москву уехал Бела Кун. На крымскую землю он больше не вернулся.

Вскоре приехал нарком здравоохранения РСФСР Николай Александрович Семашко. В Крыму он возглавил государственную комиссию по обследованию курортов. Семашко убедился, что Дмитрий Ильич в считанные недели успел сделать многое. 16 марта 1920 года бюро обкома партии заслушало доклад Ульянова «О постановке курортного дела в Крыму».

По возвращении в Москву Николай Александрович посетил Владимира Ильича и высказал мнение, что Дмитрию Ильичу было бы целесообразно возглавить все крымские курорты. С санкции Председателя Совнаркома РСФСР Дмитрий Ильич был назначен особоуполномоченным Наркомздрава и начальником Центрального управления курортов Крыма (ЦУКК).

Владимир Ильич попросил Семашко срочно подготовить проект декрета СНК об использовании Крыма для лечения трудящихся.

— Напишите в приподнятом духе, такой, чтоб каждая фраза пела. II сразу же приносите мне. Этот документ мариновать нельзя.

Буквально через несколько часов проект декрета был подготовлен. Владимир Ильич с карандашом в руках внимательно прочитал текст.

— Все правильно, — сказал он. — Только мне кажется, целесообразно добавить после «всех трудящихся всех советских республик» слова «также для рабочих других стран, направляемых советом профсоюзов».

— Не рано ли? — возразил Семашко.

— Это будет иметь большое политическое значение, — подчеркнул Владимир Ильич, — эта фраза особенно запоет…

Из заснеженной, голодной и холодной Москвы весенним ветром торопился ленинский декрет «Об использовании Крыма для лечения трудящихся». По прямому проводу передавали: «Симферополь. Ульянову». И дальше следовал текст: «Благодаря освобождению Крыма Красной Армией от господства Врангеля и белогвардейцев открылась возможность использовать целебные свойства Крымского побережья для лечения и восстановления трудоспособности рабочих, крестьян и всех трудящихся всех советских республик, а также для рабочих других стран, направляемых Международным советом профсоюзов.

Санатории и курорты Крыма, бывшие раньше привилегией крупной буржуазии, прекрасные дачи и особняки, которыми пользовались крупные помещики и капиталисты, дворцы бывших царей и великих князей должны быть использованы под санатории и здравницы рабочих и крестьян…»

После этого декрета руководители Крымского полуострова, допускавшие местничество, должны были понять, что лечение рабочих, крестьян, красноармейцев — одна из важнейших революционных задач. Для строительства социализма и его защиты нужны сильные, здоровые и жизнедеятельные люди.

Дмитрий Ильич побывал в обкоме партии, в Крымревкоме, посетил заведующего губздравотделом. PI если в обкоме партии и ревкоме отнеслись к ленинскому декрету с пониманием, то в здравотделе опять натолкнулся на чиновничью рутину. («Нам бы вылечить хотя бы своих трудящихся, а москвичи и питерцы пусть заботятся о себе сами».)

С таким мнением Дмитрий Ильич согласиться не мог. 10 января 1921 года он направил Николаю Александровичу Семашко телеграмму (копия Ленину): «Получил декрет Совнаркома от 24 декабря, который разъясняет дело и укрепляет наше положение. Необходимым считаю, чтобы Вы в развитие этого декрета подчинили мне местный Губздравотдел, потому что несмотря даже на этот декрет они продолжают смотреть на дело с высоты своей крымской колокольни. Это нужно сделать немедленно в самой категорической форме, иначе на каждом шагу мы будем встречать недопустимые помехи со стороны местных властей, не охватывающих вопрос в том объеме, как этого требуют интересы дела и определенное и ясное указание Центра. Параллельно с этим необходимы директивы Наркомздрава местным крымским органам о безусловном подчинении их интересов общим заданиям Республики…

Ульянов».

На копии телеграммы В. И. Ленин сделал пометку: «Запросите от Семашки копию его ответа для меня»[47].

12 января 1921 года Наркомздрав передал Владимиру Ильичу копию телеграммы, посланной в Крымский ревком и областной комитет партии. В телеграмме говорилось:

«Прошу строжайше предложить заведующему здравотделом всячески помогать Управлению курортами по подготовке приема, размещению, лечению прибывающих больных рабочих Москвы и Петрограда. Необходимо принять самые срочные меры, ибо больные прибудут 20 января. Нужно обеспечить автотранспортом, помещением, продовольствием, топливом согласно декрета СНК. Если заведующий здравотделом не понимает этих основных общегосударственных обязанностей перед трудящимися Республики, очень прошу назначить другого».

Ознакомившись с текстами телеграмм, Владимир Ильич на следующий же день передал брату: «Получил копию твоей телеграммы Семашке и копию его ответа тебе. Прошу сообщить, заметно ли улучшение»[48].

Да, улучшение наступило, но не скоро. Пришлось убеждать, доказывать и прежде всего вникать в дело самому, разбираться на месте.

Начал с поездки на Сакские грязевые источники. И надо ж было такому случиться — в нескольких километрах от поселка машина сломалась. Пока шофер копался в моторе, Дмитрий Ильич решил немного пройтись. Его внимание привлек старик, собиравший у обочины дороги какие-то коренья. Когда тот поднял голову, он узнал… Дзевановского. С нескрываемой радостью Дмитрий Ильич рассматривал старого товарища. Друзья разговорились. Дмитрий Ильич предложил заниматься не сбором лекарственных трав (это могут делать другие!), а серьезной врачебной работой. В ЦУККе врачей не хватает. Их приходится собирать по всей России. А здесь опытнейший специалист не у дел.

Весь день из головы не выходила встреча с Дзевановским. Сколько раз проезжал по Сакской дороге и не думал, не гадал, что рядом живет человек, которому он так многим обязан. А теперь он сам нуждался в помощи и поддержке. Порядочность Дзевановского как врача и человека для Дмитрия Ильича оставалась неоспоримой.

Постепенно под крышу ЦУККа собирались врачи. Если в январе их было только 70, то теперь, к лету 1921 года, в штатах управления насчитывалось уже 450 человек. Однако главной своей задачей Дмитрий Ильич считал не формальное объединение разных медицинских специалистов, а создание стойкого, идейно убежденного коллектива. И Дмитрий Ильич поставил перед обкомом партии и ревкомом вопрос о создании при ЦУККе политчасти и об укомплектовании ее комиссарами, демобилизованными из Красной Армии. Обком и ревком согласились с доводами особоуполномоченного. Дмитрий Ильич разработал положение, в котором определил роль и место политчасти в работе курортного управления. «Ни одно требование или указание политчасти, — подчеркивалось в положении, — не может быть отменено на местах, обжалование не должно задерживать исполнения…»

Были трудности и иного порядка.

Некоторые обвиняли Дмитрия Ильича в том, что он якобы берет под свое покровительство буржуазную интеллигенцию. Иные не в меру ретивые работники обкома требовали ни под каким предлогом не допускать к службе в ЦУККе спецов, а к старым, испытанным товарищам выдвигали необоснованные обвинения, навешивая ярлыки контрреволюционеров. Это создавало в управлении курортов нервную, неустойчивую обстановку, мешало работе.

Будучи в Москве в феврале 1921 года, Дмитрий Ильич поделился своими неприятностями с братом, добавив при этом, что при том скудном продовольственном пайке, который сейчас отпущен курортам Крыма, вряд ли можно ожидать эффективных результатов от лечения.

Владимир Ильич включил в повестку дня заседания Совета Труда и Обороны сообщение начальника ЦУККа.

Дмитрий Ильич выступил с докладом «О снабжении курортов Крыма». По докладу было принято решение, и ввиду «важного государственного значения курортов Крыма для трудящихся масс Республики» Центральная Россия направляла в санатории 600 пудов картофеля, 2 тысячи пудов мясных консервов, 3 тысячи пудов риса, 500 пудов сгущенного молока…

Еще до февральской поездки в Москву Дмитрий Ильич почувствовал, что Владимир Ильич взял персональное шефство над курортами Крыма. Получив информацию от Белы Куна и Семашко об условиях, в которых приходится работать особоуполномоченному, Владимир Ильич в телеграмме, посланной в Симферополь, просил выяснить, какое и откуда продовольствие поступает в ЦУКК.

Радовать Владимира Ильича было нечем. Продукты, которые выделила Москва, оказались израсходованными. А то, что удалось добыть в Крыму, погоды не делало.

В. И. Ленин телеграфирует в Харьков наркому продовольствия Украины М. К. Владимирову: «Продовольственное положение больных Крымской здравницы, согласно сообщению Симферополя, чрезвычайно тяжко, особенно в отношении хлеба. Подать помощь может только Украина. Найдите возможность в самом срочном порядке выслать в Симферополь ЦУКУ десять вагонов зернохлеба, частью мукой, два вагона фуража. О принятых мерах сообщите Брюханову, мне.

Председатель Совнаркома»[49].

Ввиду чрезвычайного положения с продовольствием в ЦУККе Владимир Ильич вынужден дать указание члену коллегии Наркомпрода H. IL Брюханову: «Необходимо ограничить количество больных в Крыму соответственно вполне обеспеченному продовольствию. По-видимому, медицинские власти с этим не считаются, но Наркомпрод должен урезать их безусловно свирепо.

Ленин»[50].

Шел август 1921 года. В этом сезоне в Крыму лечилось 7445 человек, из них 3235 рабочих, 1114 воинов Красной Армии и инвалидов гражданской войны, 400 детей. По тем возможностям это был подвиг коллектива ЦУККа. В Поволжье продолжался голод. Вся республика была на голодном пайке.

Больные и раненые понимают сложность положения. Но одним пониманием физически не окрепнешь. Требуется витаминное и калорийное питание. А взять негде.

С этими тяжелыми мыслями Дмитрий Ильич возвращался на Салгирскую улицу, в свой штаб. И вдруг… Да, это было вдруг. Секретарь ЦУККа Раевская выбежала навстречу, сияющая от восторга, вручила телеграмму Наркомпрода Украины. Согласно личному распоряжению Владимира Ильича Украинский комиссариат продовольствия выслал ЦУККу в самом срочном порядке десять вагонов хлебопродуктов и два вагона фуража. Хотелось в этот же момент сесть и написать брату благодарственное письмо. Помощь с Украины была как нельзя кстати. Но он знал брата: Владимир Ильич не любил принимать благодарностей, тем более от людей близких.

Было еще письмо от Марии Ильиничны. Она просила подыскать для Владимира Ильича место, где можно ему будет отдохнуть и полечиться. Не успел Дмитрий Ильич дочитать письмо, как раздался звонок. Звонил Иван Алексеевич Акулов, новый секретарь обкома партии, сменивший Землячку. Он просил зайти к нему по срочному делу.

В кабинете Акулова уже поджидал Дмитрия Ильича управляющий делами Крымского Совнаркома Аркадий Сергеевич Мазыкин.

— Совнарком получил письмо из Москвы, — сообщил Акулов. — Предвидится приезд в Крым Владимира Ильича. На отдых. Вам это известно?

— Да.

— Подумаем сообща. Вот товарищ Мазыкин предлагает обследовать Алупку.

На рассвете, взяв с собой Мазыкина и группу чекистов, Дмитрий Ильич отправился в Алупку.

Благополучно проскочили перевал, миновали Алушту. Высокое солнце жгло немилосердно, и люди в автомашине разомлели. Вел машину Мазыкин. Дмитрий Ильич охотно ему доверил руль, зная, что в водительском мастерстве тот мало кому уступит.

Зеленой глыбой быстро вырастала Медведь-гора, и вдруг с коротким свистом пули впились в машину, разбив ветровое стекло. Мазыкин резко затормозил. Чекисты залегли в кювете, открыли стрельбу. Последним из машины выбрался Дмитрий Ильич, захватив с собой забытый кем-то из чекистов карабин.

По машине снова ударил залп. Пули, срикошетив, пронеслись над головой.

— Заметили, откуда стреляют? — спросил Дмитрий Ильич.

Чекисты приподняли головы, стали всматриваться в придорожные скалы. Раздался третий залп. Стреляли трое или четверо.

— Нам бы сейчас пулемет, мы бы их шуганули, — проговорил Мазыкин, глядя в сторону валунов.

— Я буду стрелять, а вы, товарищ, — обратился Дмитрий Ильич к старшему чекисту, — снимите с машины пулемет.

Так и сделали. Пока Дмитрий Ильич обстреливал засевших бандитов, чекист снял со станины пулемет и перетащил его в кювет. Бандиты разгадали замысел, но было уже поздно. Дмитрий Ильич передал карабин Мазыкину, а сам занял место у прицела пулемета. Пулеметные очереди заставили бандитов спрятаться в расщелины скал. Путники сели в машину, но не проехали и сотни метров, как снова защелкали выстрелы.

— Поворачивайте, товарищ Мазыкин, в Алушту, — распорядился Дмитрий Ильич.

В Алуштинском исполкоме рассказали о происшествии. Больше всех возмущался бандитской вылазкой председатель исполкома Сафу.

Вскоре по дороге в направлении Ялты ускакал конный татарский отряд.

— Теперь можете спокойно ехать, — сказал председатель исполкома.

На этот раз дорога до самой Алупки оказалась безопасной. Не знали тогда еще ни Дмитрий Ильич, ни Мазыкин, что председатель исполкома сам бандит и все дороги Южного берега Крыма контролировались его бандой.

Без приключений добрались до Алупки, а затем и до мыса Форос. Здесь находился роскошный особняк, национализированный у чайного фабриканта Кузнецова. В непосредственной близости от особняка размещалась погранзастава. А самое главное, здесь было тихо. Лучшего места, чем мыс Форос, для отдыха и желать не надо.

На обратном пути заехали к известному алупкинскому виноделу Гаске, давнему знакомому Дмитрия Ильича. Карл Иванович Гаске предложил гостям самое лучшее вино и тут же принялся жаловаться на свою старость, на то, что без него погибнут виноградники.

— А вы возьмите себе в помощники молодых виноградарей, — предложил Дмитрий Ильич, — передайте им свой опыт.

— Они же комсомольцы…

— Вот именно. Комсомольцы и подхватят вашу славу.

— Нет уж… Как-то ко мне ночью нагрянули неизвестные. Требовали вина. Называли себя комсомольцами.

Не от первого Гаске Дмитрию Ильичу приходилось слышать, что ночные грабители именуют себя то коммунистами, то комсомольцами. Когда их изловили, они оказались недобитыми белогвардейцами.

Гости поблагодарили хозяина, сели в машину и тут под сиденьем обнаружили бутылки.

— Кто положил? — строго спросил Дмитрий Ильич.

— Это «Ля Криме», — сказал Гаске, — лучшее вино. Лечебное. Отошлите, пожалуйста, Владимиру Ильичу…

В Таврии наступила осень. Усилился поток санитарных эшелонов из Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска. На симферопольском вокзале гремела медь духового оркестра. Люди пересаживались на цукковские автомашины, разъезжались по санаториям.

Но самыми торжественными моментами для Дмитрия Ильича были проводы отдохнувших и выздоровевших красноармейцев, рабочих, крестьян. Поезда, полные оживленного, веселого люда, уходили на север.

В середине октября 1921 года Мария Ильинична сообщила, что здоровье Владимира Ильича резко ухудшилось. Дмитрий Ильич попросил наркомздрава Семашко предоставить ему возможность быть рядом с братом. Николай Александрович ответил телеграммой: «Не возражаю».

В день отъезда почти по-летнему светило солнце, щедро освещая город, голубые склоны гор, тихие степные просторы Таврии. К поезду Симферополь — Москва пришли многие друзья и товарищи.

Дмитрий Ильич покидал землю, ставшую ему родной, оставлял здесь частицу своего сердца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.