ПОКАЗАНИЯ РЫСАКОВА

ПОКАЗАНИЯ РЫСАКОВА

[1 марта]. Зовут меня — Николай Иванов Рысаков. От роду имею — 19 л., вероисповедания — православного. Происхождение и народность — из мещан г. Тихвина, Новгородской губернии; русский. Звание — жил по паспорту вятского мещанина Макара Егорова Глазова. Место рождения и место постоянного жительства — родился в Белозерском уезде Новгородской губернии Арбозерской волости, на лесопильном заводе Курдюк; с января сего года живу в Петербурге и последнюю квартиру имел на углу 9-й ул. Песков и Мытнинской, д. № не помню, кв. 17. Занятий — никаких. Средств к жизни — жил в последнее время на средства рабочей организации. Семейное положение — холост, имею брата Федора и трёх сестер: Александру, Любовь и Екатерину; все они живут на заводе Громова, в Олонецкой губернии. Экономическое положение родителей — отец Иван Сергеев и мать Матрена Николаева живут на лесопильном заводе Громова в Олонецкой губ. Вытегорского уезда, где отец мой служит управляющим заводом. Живет на получаемое жалованье. Место воспитания и на чей счет воспитывался — прежде в Вытегорском уездном училище, а затем в Череповецком реальном училище, на собственные средства, а с сентября 1879 года был в Горном институте по декабрь 1880 года. Причина неокончания курса, в случае выхода из заведения, с указанием самого заведения — окончил курс в Череповецком реальном училище по механико-техническому отделению в 1878 году. Был ли за границей, где и когда именно — не был. Привлекался ли ранее к дознаниям, каким и чем они окончены — не привлекался. На предложенные мне вопросы отвечаю:

К революционной партии я примкнул в начале января 1881 г., т. е. начал действовать среди рабочих на разных петербургских фабриках при поддержке партии, а до того с сентября 1879 г. пропагандой не занимался — сталкивался с рабочими, обучая их грамоте. Сочувствовал же я русскому революционному движению в духе программы «Народной воли» еще до поступления моего в Горный институт. Агитируя между рабочими, я побуждал их к открытому восстанию с целью политического и экономического переворота. Примкнувши к партии, я сделался нелегальным и стал жить по паспорту на имя Макара Егорова Глазова, который получил, пока не помню, от кого и при каких обстоятельствах. Обстоятельства же, заставившие меня сделаться нелегальным, следующие: я заметил слежение полиции за мной по поводу обыска, бывшего у меня, почему я предполагал, что меня могут выслать; обыск же был произведен у моего квартирного хозяина, с которым я не имел никаких столкновений и фамилии которого не помню. Это было по Среднему проспекту, на Васильевском острове, нумера дома и квартиры не помню. Будучи уже нелегальным, я познакомился с человеком, которого мне назвали Захаром [А. И. Желябов. — Сост.]. Мы имели продолжительный разговор о рабочем деле, который окончился тем, что для успешного рабочего движения необходима, по крайней мере, охрана его от шпионов, т. е. кроме агитации нужно посредством террористических действий защищать наше дело от покушений его расстроить. Я был, как и в то время, так и теперь, вполне согласен с этой мыслью, так как терроризм признаю за одно из средств, способствующих делу — открытому восстанию. В то же время, т. е. свидание, у нас зашел разговор о покушении на жизнь Государя Императора. Я высказал свои мысли, стараясь доказать, что открытое восстание невозможно по инициативе самого народа, что он настолько обессилен и разъединен, что не встанет вследствие недовольства существующим порядком до тех пор, пока не явится смелый и решительный предводитель, каким в прошлое время были самозванцы. Этот предводитель есть социально-революционная партия «Народная воля». Когда же он сказал, что не откажусь ли я от каких-либо террористических действий, то я ответил, что нет. Он прибавил, что на крупные террористические действия нужно кроме желания еще некоторое революционное прошлое. В ту минуту я такового не имел, а потому не мог рассчитывать, чтобы партия предложила мне что-либо. Я не считал свое прошлое, полное только отчасти агитацией, за такое, которое служило бы достаточной гарантией за мою революционную надежность. Поэтому я и не решался спрашивать про задуманное партией, считал это нескромным, да притом и не думал, чтобы партия доверилась мне настолько, чтобы могла безбоязненно открывать свои планы. Поэтому я спокойно по-прежнему занимался организацией рабочих кружков.

Дело по организации велось довольно успешно, что, кажется, и было причиной нового свидания с Захаром. Таких свиданий было несколько, однако не больше четырех. В одно из последних свиданий он упомянул о частых арестах и сказал, что нужно торопиться. Кажется, в это же свидание зашел разговор уже решительный о покушении на жизнь Государя. Я свое согласие дал. О способах к покушению, о плане разговоров не было определенных; приблизительно я узнал, что покушение произведется посредством взрыва, но как? — я себе не мог представить. Дня за три или за два до факта покушения я виделся с ним, и он мне в общих чертах указал, что должно произойти, так что мне нужно было знать только место действия, чтобы играть роль в покушении. Захар имеет средний рост, плотное телосложение, французскую русую бородку, русые волосы и больше ничего не припомню, носит теплое пальто и фуражку. В последнее время я познакомился через моего товарища по делу, прозвище его Инвалид, с человеком высокого роста, названного мне Михаилом [И. П. Емельянов. — Сост. ], причем было прибавлено: «Впрочем, это все равно». Его отрекомендовали мне как товарища по делу. Он был в пальто, бороды и усов не было; очков не носил. Мне хотелось хорошенько столковаться по такому важному делу, но говорили, что нет на это времени. Поэтому пришлось ограничиться указанием места, где должен был проехать Государь. Это правая набережная Екатерининского канала. Мне тут же, или как-нибудь иначе, хорошенько опять-таки не помню, сказали, чтобы в воскресенье, т. е. сегодня, 1 марта, утром в 9-10 ч. я прохаживался по Невскому проспекту от угла Новой улицы до вокзала для получения снаряда, а в 12 ч. встретился бы с Михаилом: назначена была кондитерская Андреева. Снаряд я получил от незнакомой мне брюнетки в темном пальто и черном платке, которой меня, наверное, указали, так как я встретил человек 3–4, с которыми встречался раньше по рабочему делу. С Михаилом, вследствие ожидания, я ни о чем почти не сговаривался, только он подтвердил мне, что известие о проезде по Екатерининскому каналу верно. Я ушел и начал прохаживаться в ожидании проезда около условного места, вовсе не ожидая поддержки. Встретившись с Государем, я, после минутного колебания, бросил снаряд, не зная вовсе его действия, но промахнулся и был отброшен к решетке. Когда я был поднят взявшими меня 3 солдатами и 1 полицейским, то увидел, что Государь подошел и что-то сказал, затем отошел к карете; я после этого отдал свой револьвер и ножик набросившемуся на меня военному.

С Захаром о принятии мною участия в покушении на жизнь Государя Императора я заговорил в первый раз недели 2–3 тому назад, а с Михаилом уже определенно по этому поводу я говорил только сегодня в 12 часов дня, когда уже у меня был снаряд. О том, что я должен сегодня быть на Невском для встречи с женщиной, мне сказали или Захар, или Инвалид, или блондинка, но кто именно из них — хорошо не помню. Встретился я с этой женщиной [С. Л. Перовская. — Сост. ] сегодня в 9? ч. утра, и тут она мне передала снаряд, сказав при этом, чтобы я с ним обращался осторожнее и не выронил. Больше ничего я с ней не говорил. Подойдя же ко мне, она назвала меня Беломором, т. е. так, как меня прозывали в революционном кружке. Откуда Михаил знал, что Государь будет проезжать по Екатерининскому каналу, я не знаю, но мне он сказал определенно отправиться на Екатерининский канал для действия. Сегодня мне Михаил ничего не говорил, что будет действовать, но у него был такой же снаряд, как и у меня, так как я видел у него этот снаряд в руках, когда мы были в кондитерской Андреева, из чего, а также из того, что и раньше мне называли его товарищем по предприятию, я заключаю, что и он мог действовать. Когда я шел по Екатерининскому каналу, то мне кажется, что впереди себя на далеком расстоянии я видел Михаила. Брошенный мною снаряд разорвало, и произошел выстрел, а после того, как уже меня задержали, раздался другой выстрел. Данный мне женщиной заряд был завернут в белый носовой платок, и в таком виде я его носил до момента покушения под левой рукой поверх платья, с платком же и бросил. Бросая снаряд, я стоял на панели аршина на 4 от экипажа Государя Императора. Направлял его под лошадей в том предположении, что его разорвет под самой каретой и что лошади могут растоптать снаряд.

[2 марта]. Захар, о котором я говорил в моем вчерашнем показании, есть именно то самое лицо, которое мне вчера было предъявлено и которого вы называете Андреем Желябовым. Настоящей его фамилии я до вчерашнего дня не знал, а известен он мне был под именем Захара, как он назывался в среде рабочих, которым читал лекции, о чем я знаю от некоторых рабочих. Кроме того, в среде интеллигентных революционеров его иногда называли «бородач» и «папаша». С Захаром я познакомился в начале этого учебного года у студента Урсыновича с целью вступить в рабочую организацию, так как агитировать в одиночку почти бесполезно. Разговор на квартире упомянутого студента не касался прямой цели ни моего, ни его прихода, а выйдя на улицу, уже толковали о нашей цели. При содействии революционной организации я получил возможность действовать более широко, более осмысленно и даже более плодотворно, чем прежде. Мой успех, быть может, служил причиной того, что в январе месяце текущего года я был приглашен неизвестным мне человеком членом в рабочую организацию. Свидание состоялось на квартире у легальных лиц, как мне говорили, по 7-й роте Измайловского полка, хозяев квартиры я не видел, нумера дома и квартиры не помню, так как был проведен туда Андреем Желябовым, который, представив меня, ушел. Я остался один на один с незнакомым человеком, который дал мне сведения о цели, составе и средствах рабочей организации. О средствах он говорил потому, что я был тогда нелегальный и, как агитатор, мог рассчитывать на материальную поддержку партии. Как фамилия хозяина этой квартиры, я не знаю.

Со времени приглашения меня членом организации я бывал на ее собраниях, которые были раз или два в трактире, а два или три раза у меня, что может подтвердить моя хозяйка. Во время собраний шел разговор о чисто специальных, агитационных вопросах и иногда о террористических действиях, как способствующих оживлению рабочего движения и охраняющих его.

Личности не намечались, но вообще вредными были признаны для рабочей организации шпионы без указания на особенно назойливых, потому что таких в виду не имелось. Иногда с собраний с Захаром мы уходили вместе, и тогда велся разговор о покушении на жизнь Государя Императора, но так общо, что ничего определенного о способах и месте действия вынести из него было нельзя. Он говорил, что все средства уже испробованы, — остается путь открытого нападения. Я с этой мыслью был вполне согласен, и она нравилась мне больше, чем все прежние способы, и я даже почему-то вообразил, что покушение будет с обыкновенным оружием в руках. Эти разговоры, хотя и не новые (их пропагандировала и до этого «Народная воля»), велись недели за две, за три до покушения, не указывалось и на время. А так как положение дел было достаточно спокойно, то по спокойным же рассуждениям я заключал о факте как отдаленном. Только за последнее время, за неделю или полторы до совершения покушения 1 марта 1881 года, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», — сказал Захар мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого-нибудь метательного снаряда. На предыдущей неделе, т. е. до 1 марта, мы встречались раза два по трактирам, причем я получил от него взятый у меня нож, узнал о месте действия. Захар мне сказал, что у меня будет товарищ по делу, с которым меня познакомит в скором времени и с которым мы должны будем действовать в воскресенье на Екатерининском канале, а до этого он свел меня на конспиративную квартиру, объяснив, что в ней можно укрыться после факта. Думая, что он не желает дать мне знать адрес квартиры, на тот случай, если я буду арестован, я его не спросил об адресе, а поэтому его не могу сказать. Нам отворил дверь мужчина, одетый в пальто, и указал на одну из комнат, как не занятую. Утром в какой-то из средних дней недели, в четверг или пятницу, он познакомил меня с товарищем по делу в трактире, которого назвал Михаилом, прибавив при этом, что «это, впрочем, все равно». Разговор во время свидания велся о предстоящем факте, опять было упомянуто о времени и месте действия и даже о способах, но действительно в очень общих чертах. Как я заметил, Захар вовсе не был научным образом знаком с метательным снарядом, только приблизительно знал его действие, почему мы не могли точно сообразить, как должен быть направлен удар, и порешили кидать под передние ноги лошадям, потому что экипаж может накатиться на самый снаряд, а стало быть, удар будет самый верный. Причем, не надеясь на его силу, мы думали, что первый снаряд, вернее всего, убьет лошадь, так как они его растопчут. Тут же были назначены свидания на следующие дни, именно на воскресенье и понедельник. В воскресенье в 9 ч. утра, или в 9?, что было еще, я должен был отправиться за снарядом на конспиративную квартиру, а в 12 ч. дня — в кондитерскую Андреева на свидание с Михаилом. Захар советовал нам без особенной нужды на квартиру не ходить, так как она может пригодиться, а частые посещения могут навлечь подозрение. Этим объясняется и то, что я был на квартире всего 2 раза. В воскресенье утром я, придя, получил снаряд, завернутый в белый платок. Он лежал на диване, и присутствовавшие лица, их было человека 3, кроме меня, обращались с ним очень осторожно. Только один из них, ушедший сейчас же после моего прихода, обращался с ним как с знакомым ему. На мой вопрос о способе приготовления таких снарядов оставшиеся люди отозвались незнанием, впрочем указали мне на то, что с ним нужно обращаться осторожно и держать крышкой кверху, чтобы чего-то не испортить. Оттуда я ушел в кондитерскую, встретив по дороге ту брюнетку [В. Н. Фигнер. — Сост. ], о которой говорил в первом показании, но так как она мне незнакома, то я ей не кланялся. При встрече с Михаилом я узнал, что Государь наверное будет в манеже, а стало быть, будет проезжать по Екатерининскому каналу.

Вследствие понятной ажитации мы больше ни о чем не толковали. Я, недолго еще посидев, ушел. Михаил, как я уже говорил, имел тоже что-то в руках, не помню во что завернутое, а так как вещь в его руках по форме вполне походила на мой снаряд, то я и заключил, что такой же снаряд он получил раньше или позже меня, — я его ожидал в кондитерской минут около 20-ти. В конспиративной квартире других снарядов не видал, именно в той комнате, в которую я зашел. Выйдя из кондитерской, я походил по улицам, стараясь быть к 2-м часам на канале, как сказал еще прежде Захар в свидание мое с ним и Михаилом. Около двух часов я был на углу Невского и канала, а до этого времени ходил или по Невскому, или по смежным улицам, чтобы понапрасну не обращать на себя внимание полиции, находящейся по каналу. По каналу я ходил около получаса, замедляя шаг; идя по направлению от Конюшенного моста к Невскому по панели канала, я встретил Государя между мостом и той улицей, из которой он выехал; поравнявшись с ним, я бросил свой снаряд, от взрыва которого был отброшен к решетке и задержан там 3 солдатами и одним полицейским. Мой взрыв, по-видимому, не причинил вреда, потому что Государь подошел ко мне и что-то сказал, погрозивши. Затем я отдал свой револьвер и полученный мною нож военному и услышал новый взрыв. Ходя по каналу, я не заметил никого из своих товарищей, хотя публики совсем не было, только пред взрывом незадолго я видел вдали человека, похожего по росту и телосложению на Михаила, чего, впрочем, заверять не могу, так как идущий был на довольно значительном расстоянии, да притом мое внимание было обращено на показывающиеся экипажи и на публику, могущую быть на канале, почему, например, я не заметил и солдат, взявших меня, видел только полицейского и еще в некотором расстоянии мальчика, везущего что-то, тюфяк кажется, на который я, побежав, и наткнулся. Про существование технического комитета мне ничего не известно, хотя одно из лиц [Н. И. Кибальчич. — Сост. ], встретившихся со мною на конспиративной квартире, по моему мнению, знает техническую сторону дела. Это именно тот человек с французской бородкой, который мне объяснил на конспиративной квартире в мое посещение в присутствии 2–3 лиц устройство снаряда, причем не касался химического состава тел, в него входящих. Он принес с собой 3–4 стеклянные пустые трубки, хлопчатобумажные нитки, загорающиеся от действия серной кислоты, и еще какие-то взрывчатые соединения. Устройство предполагаемого снаряда он предлагал на наше рассмотрение и поэтому не настаивал, чтобы им проектируемые были приняты и пущены в дело. При мне он объяснил устройство 2 систем. Я их опишу по возможности подробно.

1-я система. Цилиндрическая металлическая банка наполнена стеклянными запаянными трубками с серной кислотой, расположенными по краям банки. Трубочки обертываются загорающимся веществом и заключены в гуттаперчевые трубки, дабы огонь не мог передаться взрывчатому веществу, которое загорается от огня, а не взрывает, — гремучему студню. Огонь от ниток переходит в запал, зажигает там какое-то соединение (название не помню), которое, вспыхивая, отодвигает гвоздик, находящийся в той же медной трубочке; гвоздик царапает гремучую ртуть, которая взрывает, и уже взрыв гремучей ртути передается гремучему студню, который от взрыва взрывает.

2-я система. Вместо массы стеклянных трубок берется только две: одна идет в вертикальном, другая в горизонтальном направлении. Посредине трубок прикрепляется свинцовый груз, трубки заключены в медную оправу, обмотаны теми же нитками и соединены с запалом. Остальное все так же устроено, как и в первой системе. Для действия 2-я система удобнее, потому что трубка ломается грузом, поэтому я предпочел ее. Техник предлагал еще некоторые приспособления, вроде дистанционных трубок или ручных гранатных терок, но в снаряде моем этих приспособлений не было, что, впрочем, понятно, так как эти приспособления требуют большого хладнокровия.

О малых снарядах, как о средствах самозащиты, я ничего сказать не могу — были ли они, или нет, но я такого не имел. Желание иметь их высказано было кем-то из присутствующих. О том, как читал техник свои пояснения с чертежами, я могу только думать. Думаю, однако, что не всем вместе, а для удобства и конспиративности слушатели разбивались на группы. К устройству снарядов я прибавлю, что опытов на квартире производимо не было, потому что при взрыве бывает звук очень сильный, но устройство банки объяснялось с помощью чертежей, а также при посредстве металлической банки из-под конфет, как мне казалось, сжигалось, между прочим, порошкообразное вещество, которое предназначалось для ниток. Каким образом прикреплялась крышка, я в точности не знаю и на своем снаряде не видел, потому что не развязывал платка, в котором он был завернут. При разговоре с Захаром и другими лицами я услышал, что необходимо было бы иметь своих лошадей для более удобного и успешного терроризирования, но Захар объяснил, что, несмотря на полезность таких извозчиков или лошадей, как, напр[имер], Варвар,[53] иметь в настоящее время своих извозчиков неудобно. При задержании меня найдено: 1) заряженный шестикамерный револьвер, который мне предъявлен 2 марта с 6 зарядами. Револьвер этот приобретен мною в провинции у частного человека; 2) тот именно нож в медных ножнах с вырезанными на оных якорем, двумя мечами и короной, который я получил при свидании от Захара; 3) записная книжка в желтой обертке и фальшивый билет от вятского мещанского старосты за № 786 на имя вятского мещанина Макара Егорова Глазова, полученный мною при переходе в нелегальное состояние, от кого не помню; 4) платок носовой, ремень, кошелек с деньгами 3 р. 45 к. и двумя ключами от чемодана и комода. Предъявлены мне теперь также вещи: 1) рубашка с металлическими запонками и портянки с моей меткой — Н. Р., 2) кобура от револьвера, 3) обертка от посылки с адресом: Николаю Васильевичу Попову в магазин Невский проспект, от Анны Петровны Енька-Доровской, 4) рецепт на имя Петрова и сигнатурка с зачеркнутой фамилией, 5) начатое письмо, начинающееся словами: «При вас с вами не наговоришься вдоволь…», на листке бумаги выписка из статьи «Цель и реформа податной системы», начатое чтение для рабочих «Святы ли законы?», стихотворение «Когда придет то времечко, когда (приди желанное)?»,[54] неоконченная (по случаю ареста) рукопись «Задачи рабочей боевой организации», объяснительная записка программы рабочих членов партии «Народной воли», выписка из прочитанных книг и журнальных статей, 2 листа бумаги со статьей, начинающейся словами: «Мужик скосил траву с луга…», №№ 2 и 3 «Листка Народной воли» по экземпляру; 1 экземпляр программы рабочих членов парши «Народной воли»; обертка от плана С.-П[етер]бурга и железисто-синеродистый калий для добывания берлинской лазури. В записной моей книжке находятся записи, которые не имеют никакого значения.

[4 марта]. Котик [И. И. Гриневицкий. — Сост. ], или Михаил Иванович, и Михаил суть разные лица. На предъявленном мне трупе я узнал Котика, с которым познакомился месяца 1? — 2 тому назад. Он был членом народной группы, в которую я был приглашен в январе месяце текущего года. С Михаилом же я познакомился незадолго до 1 марта, виделся с ним всего два раза по делу о покушении на жизнь Государя Императора. По поводу организации революционного движения между рабочими поясняю следующее: рабочая организация, о которой я упоминал в своих предыдущих показаниях, преследовала следующие свои задачи: агитацию среди рабочих, редактирование «Рабочей газеты» и, наконец, охрану рабочих от лиц, стремящихся расстроить революционное движение, которых мы называем шпионами. В редактировании газеты я не участвовал и состава редакции не знаю, в агитационную группу я был приглашен членом в январе месяце. Цель агитационной группы была — руководить рабочее движение. Для большей системы и правильности каждый член группы ведал дело своего района, т. е. заводил связи по заводам, группировал рабочих в кружки и сводил кружки с учителями для пропаганды, читал лекции более определившимся рабочим по истории России, по истории движения социализма в России и в Западной Европе и, наконец, подготовлял рабочих к открытому восстанию, стараясь организовывать лучших рабочих в особые центральные группы, которые в горячую минуту могли бы встать во главе движения и поддержать его. Почти рядом с агитационной группой стоял террористический отдел, членами которого были или члены агитационной группы, как Котик, Желябов и я, или сознательные революционеры из среды рабочих, не входящие в агитационную группу, как Тимофей Михайлов. Состав же агитационной группы был несколько больше, — в него входили: Желябов, Котик, женщина, мне неизвестная, но которую я назвал в первом моем показании блондинкой, Инвалид и я. Покушение на жизнь Государя Императора не было задумано террористическим отделом рабочей организации, оно было только ей предложено, и притом в такой форме, что я был вправе заключить: 1) что мысль о покушении принадлежит Исполнительному комитету, 2) что самое исполнение вряд ли будет возложено на кого-либо из членов террористического отдела рабочей организации, потому что для этого требовалось революционное прошлое, поэтому давшие согласие на покушение должны были, по всей вероятности, охранять и помогать покушению, а в случае надобности защитить товарищей, и, наконец, 3) что покушение будет сделано кем-либо из видных деятелей-революционеров, т. е. членом Исполнительного комитета. При этом показании я должен еще прибавить о времени составления террористического отдела. В то время когда я был приглашен в агитационную группу, террористического отдела не существовало и надобности в нем, кажется, было не видно, потому что агитация шла успешно, и нападок на наше движение не было, особенно чувствительных. Террористическая группа образовалась тогда, когда пошли между нас и рабочих тревожные слухи об арестах рабочих-радикалов, образовалась, стало быть, в феврале месяце. Приглашение принять участие в покушении было сделано недели за две до 1 марта Андреем Желябовым, утвердительно на него отвечали Тимофей Михайлов и я, Котик же хотя и изъявил свое согласие, но на него мы не рассчитывали, тем более что агитационная группа могла значительно уменьшиться и, стало быть, и рабочее движение остановиться или пойти слабее, а в такое время, когда покушение должно было совершиться, нужно было больше усилий, чтобы удержать за собой все прежде сделанное и воспользоваться новым настроением умов. Так как я был более знаком с Михайловым как рабочим-радикалом, то мог думать, что он будет товарищем. Как и в прежних моих показаниях, я утверждаю, что о планах ничего не знал, а поэтому мог в то время только гадательно судить о способе действий. На последней уже неделе происходили собрания с целью ознакомления с предстоящим действием партии. Во вторник или среду собралась агитационная группа и обсуждала рабочие дела исключительно, но так как состав ее был неполный, то, не решая многих вопросов, перешли к ближайшему действию — к покушению. Михайлова на этом собрании, понятно, не было. После этого на конспиративной квартире велись обсуждения, что было, кажется, в среду, о метательных снарядах, разбирались две вышеупомянутые мною во втором показании системы снарядов под руководством техника. На обсуждении присутствовали я, Котик и Михайлов. Тут происходило все то, что написано в предыдущем моем показании. Еще могу прибавить ко 2-му моему показанию, что в субботу под руководством техника снаряд, не заряженный гремучим студнем, был испробован за городом в пустынном месте, где не было людей. На этой пробе были техник, Котик, я и Михайлов, который и кидал снаряд. Снаряд оказал надлежащее действие, ибо его от не особенно сильного удара о снежную дорогу разорвало.

В воскресенье, 1 марта, когда я пришел на конспиративную квартиру за снарядами, я видел Котика и Михайлова, а также, кажется, и техника. Имели ли вышепоименованные лица снаряды, были ли таковые снаряды на конспиративной квартире, я ничего сказать не могу, потому что не помню, как не помню и того, кто уходил или приходил в то время, когда я там был, и кто ушел раньше. Я уже видел тот самый снаряд, который я получил. Я взял его с дивана. На предъявленный мне вопрос, где именно помещалась конспиративная квартира и не помещалась ли она на Тележной улице, отвечаю, что действительно она помещалась на Тележной улице, номера дома и квартиры не знаю, он был вторым или третьим от угла. Сколько комнат в этой квартире, я не знаю, я знаю только две из них, в которых и был раза два. Бывая в квартире по Тележной улице, я из предметов, обративших мое внимание, видел только те, которые назвал во втором моем показании. Точно времени, когда я познакомился с Тимофеем Михайловым, я определить не могу, но приблизительно за месяц, но где и при каких обстоятельствах, не помню, квартиры его не знал, но он бывал у меня раза три. Большею частью я встречался с ним на свиданиях для того, чтобы принять те связи, которые он заводил среди рабочих, но связей этих я принять не мог по очень многим причинам, частью потому, что не имел времени. По поводу боевой дружины, членом которой состоял я, и которая была сформирована Желябовым, я заявляю: цель боевой дружины я представлял себе одну — охрану рабочего дела от шпионов, как чисто специальную. Другие цели вносить в условия нашей организации не представлялось необходимым и даже отчасти невозможным. Рабочая боевая организация не могла, напр[имер], убить Мезенцова или кого-либо из должностных лиц, как не вредящих нашему делу прямо, она не могла и не должна была по своим условиям раскидываться, а должна была сохранять известную систему. Затем выбор лиц, подлежащих мщению организации, не должен был выходить за пределы, определенные целью, — охрана движения от шпионов, — по крайней мере, организация не могла самостоятельно наметить такое лицо, потому что могла, по незнанию всех условий революционного движения, повредить ему, т. е. движению. Скажу даже больше — она не имела права на деятельность, выходящую за пределы ее специальности. Служила ли рабочая организация контингентом для выбора некоторых ее членов, по крайней мере, на другие цели, как, напр[имер], на покушение 1 марта, я ответить утвердительно не могу. «Для выработки характеров», для помощи, поддержки вспомогательный комитет, по моему мнению, через одного из своих членов мог обратиться в организацию с таким запросом и, стало быть, вызвать «добровольцев», — одно это название указывает на то, что добровольцы из рабочей организации призываются для дела, которое в их цель не входит, таково было дело 1 марта 1881 г. Отобранный у меня нож или кинжал и револьвер я носил для самозащиты на случай обыска или нападения на меня, нож я получил незадолго до покушения и, кажется, от Желябова, что, впрочем, хорошо не помню. Предъявленный мне сейчас человек есть тот самый Тимофей Михайлов, о котором я говорил выше. Квартиры тех рабочих, у которых я агитировал, я назвать не желаю.

[5 марта]. Предъявленную мне сейчас женщину, которую вы называете Гесей Гельфман, я видел на прошлой неделе мимоходом в конспиративной квартире на Тележной улице, но как ее фамилия или кличка, я не знал, потому что прежде с ней никогда не встречался, и это не та брюнетка, о которой я говорил в первом моем показании. Назвать известных мне рабочих, с которыми я встречался при пропаганде, я не желаю. Во дворце принца Лихтенбергского я никогда не жил. С Халтуриным я незнаком, и где он находится, мне не известно. О денежных средствах партии я точных сведений не имею, последние два месяца я жил на средства из фонда партии, которые получал от Желябова, в размере не более 30 р. в месяц. До перехода в нелегальное положение я получал от конторы «г. Громов и К?» по 30 р. в месяц, у которого отец мой служит на заводе в Олонецкой губернии. Кажется, за неделю до перехода моего в нелегальное положение партия нуждалась в денежных средствах, и Желябов спросил меня, не могу ли я достать денег; ввиду этого я написал письмо к кассиру Громова с просьбой выдать мне содержание за три месяца вперед, указывая, что деньги эти нужны для поездки на практические занятия. Деньги были мне выданы, и я отдал Желябову рублей около 50-ти.

[6 марта]. Я признаю себя виновным в взрыве, произведенном 1 марта с. г. на набережной Екатерининского канала, но мне представляется, что от моего взрыва никто из частных лиц не пострадал. Кто производил второй взрыв, я не знаю; я никого на набережной не видел, но в Малом Котике, которого я видел уже мертвым, признаю я того человека, которого я встречал в конспиративной квартире, в доме № 5 по Тележной улице, но не знаю, получил ли и он снаряд из этой квартиры. Человек, которого я знал под именем Захара и которого, как мне здесь уже сказали, зовут Желябовым, пригласил меня принять участие в покушении 1 марта, на что я согласился. Утром 1 марта я был на конспиративной квартире, где находились кроме меня человека два или три. В этой квартире были, кажется, Михайлов и Котик. Я вошел в эту квартиру через кухню, и в гостиной на диване лежал динамитный снаряд, завернутый в белый платок. Кто-то указал мне на этот снаряд, я взял его и пошел в кондитерскую Андреева на Невском проспекте для свидания с каким-то человеком, которого называли Михаилом и который должен был быть мне товарищем по взрыву. Этот Михаил не Котик, а выше последнего ростом. Кто он, я не знаю. Я пошел один на набережную Екатерининского канала и бросил снаряд, должно быть, вслед за каретой Государя Императора. Гесю Гельфман, жившую в конспиративной квартире, я не знаю и видел ее только раз, мельком, в этой квартире. Кто принимал участие в приготовительных работах, изготовлении зарядов и т. д., не знаю.

[11 марта]. В предъявленной мне сейчас женщине, которую вы называете Софьей Перовской, я признаю ту самую блондинку, о которой я говорил в моих предыдущих показаниях. Фамилии ее или клички я до сегодняшнего дня не знал, впрочем, кажется, ее звали Софьей Павловой. Ее я встречал у Михаила Ивановича (Котика) и знаю, что она входила в агитационную группу рабочих. Кроме того, я видел ее в воскресенье, 1 марта, утром в квартире по Тележной улице, но не помню, принесла ли она туда снаряды. Теперь припоминаю, что действительно, в воскресенье, 1 марта, идя по Михайловской улице на Екатерининский канал, где вместе со мною [был] Михаил, также со снарядом в руках, мы встретили предъявленную мне сегодня блондинку, которая при виде нас сморкалась в белый платок, что, как мне припоминается, было знаком, что следует идти на Екатерининский канал. Я должен сказать, что вообще о всем происходившем в воскресенье в подробностях у меня осталось не много в памяти, а потому, если я и не указываю некоторых подробностей, то потому лишь, что не помню их точно. У меня сохранилось также неотчетливо представление о том, что происходило на Екатерининском канале, когда я бросил снаряд, а поэтому не могу припомнить, произнес ли я фразу «посмотрим еще, слава ли Богу», после того как сказали, что Государь Император, слава Богу, невредим. После задержания меня я очутился в таком положении, что трудно было наблюдать за всем происходящим. Припоминаю еще, что недели за две до 1 марта я по приглашению Желябова был на какой-то конспиративной квартире в Троицком переулке. Номера дома не помню, но дом этот находится с правой стороны переулка, идя от Невского. Нужно пройти по переулку, затем пройти пустое место, и затем недалеко от этого места дом белый с уступами и железными воротами; двор вымощен асфальтом, и квартира помещается во дворе, в самом верхнем этаже, кажется № 23 или 25. Вход в угол, налево от ворот. Был я в этой квартире всего один или два раза, где встречал Желябова, Тимофея Михайлова, Котика, какого-то рабочего Михаила и еще кого-то, но кого — не припомню. Помню, что когда я был на этой квартире в последний раз, то Желябов говорил, чтобы туда больше не ходить, потому что квартиры этой не будет, так как хозяева оставляют ее, но кто были хозяева, я не знаю, хотя в квартире этой, равно как и на Тележной улице, нужно было спрашивать Борисова. Кроме того, в этой квартире был условленный знак в окне, заключающийся в том, что одна половина окна была закрыта занавеской, что означало, что входить в квартиру можно безопасно.

[12 марта]. Припоминая фактическую сторону всех обстоятельств дела, относящихся к 1 марта 1881 года, я считаю необходимым добавить следующее: утром 1 марта, около 9 часов утра, я пришел на конспиративную квартиру для получения снаряда и для объяснения плана покушения. В то же время приблизительно пришли Котик, насколько помню теперь, Михаил и, кажется, Тимофей Михайлов. После этого пришла и Софья Перовская, принесшая в руках довольно большой узел — это были снаряды. Она принесла их, во всяком случае, не больше двух. Где она их развязала, я не помню: кажется, что в угловой комнате, где мы сидели все. Придя, она сказала: «Вот, братцы, и снаряды, только их немного — не успели еще наготовить, может быть, еще принесут, — нужно довольствоваться малым». Затем она начала объяснять план действия, начертав на конверте приблизительно местность. Предполагалось, по ее словам, следующее: Государь обыкновенно проезжает в манеж так: по Невскому проспекту, заворачивает по Малой Садовой, по Большой Итальянской — в манеж. По Малой Садовой есть уже пункт, где ждут его, а поэтому нужно занять углы Невского, Садовой и Б. Итальянской. По Невскому проспекту должны быть двое: один у памятника Екатерине, другой — на углу Садовой и Невского, на том углу, который ближе к Адмиралтейству. На углу же М. Садовой и Б. Итальянской могут находиться также два лица, но только на одном углу, где позволяют стоять публике, и притом не вместе. Эти места она указывала кружками, причем не дала никакого объяснения относительно пункта на Малой Садовой. Когда Государь будет въезжать на Малую Садовую, то лица, имеющие снаряды, должны приблизиться к углам Садовой, не входя, однако, в нее. Находящимся у манежа знаком будет служить то, что навстречу Государю поедет жандармский офицер. Затем на Малой Садовой будет слышен звук, т. е. произойдет взрыв, как я думал, от такого же метательного снаряда, который вручен был и мне и устройство которого объясняли ранее. Звук служит сигналом входить в М. Садовую. «Если же Государь, — продолжала она пояснять, — по каким-либо причинам не поедет по Садовой, то, братцы, вы уже действуйте на Екатерининском канале». Государь из манежа заезжает в Михайловский дворец, пробывает там около ? часа и едет к себе во дворец по Екатерининскому каналу. Значит, если он заедет во дворец, то мы успеем прийти на канал и произвести покушение. Но иногда случалось, что он не заезжал, а проезжал прямо домой, в таком случае нечего ходить на канал и подвергаться опасности быть замеченным. Чтобы узнать, следует ли ходить на канал, нужно условиться о встрече. Она решила, что, если ничего на Малой Садовой не произойдет, то встретиться по Михайловской улице, причем она вынет носовой платок и высморкается, что покажет, что нужно идти на канал. В этом состоял план покушения. Затем она сказала, чтобы мы сами распределили места стояния, на что мы не согласились. Тогда она сказала, что более опасный пункт представляет Манежная площадь, поэтому необходимо, чтобы там находились люди, давно знакомые с собой, которые надеялись бы друг на друга, потому что от взрыва на М. Садовой, если он будет почему-либо неудачен, можно думать, что Государь по инерции, желая избежать опасности, поедет к Манежной площади, а стало быть, приблизится к тем, которые заняли этот пункт. Трудно думать, чтобы он вернулся, что возможно было бы, если в такую минуту извозчик кареты способен что-либо соображать; вернее, что он погонит лошадей вперед. Я не мог удовлетворить этому условию, потому что не был знаком до дружбы ни с Котиком, ни с Михаилом, ни с Тимофеем Михайловым. Этот пункт мог занять Котик с Тимофеем, как лица, давно знакомые и уже освоившиеся друг с другом. Поэтому Котик вызвался туда, я взял место у Екатерининского памятника, и Михаил по противоположной стороне Невского, на углу Садовой. Пришедший в это время техник и принесший, как мне казалось, тоже снаряды, сказал, что это иллюзия только, что нам со снарядами придется действовать. С Софьей Перовской по спешности (нужно было торопиться выходить) не было определенных разговоров о приготовлении снарядов. Она только сказала, что материалу и времени не хватило на приготовление достаточного количества. «Всю ночь работали несколько человек и то еще не успели», — пояснила она, причем не дала никаких указаний относительно квартиры, а также лиц, приготовлявших снаряды. Затем что произошло, показано уже мною в прежних протоколах. Относительно свидания в кондитерской Андреева добавлю, что если я показывал о чем неверно, то это неумышленно за последнее время. Сказал в первую горячую минуту это и находясь в таком умственном и нравственном состоянии, в котором трудно припомнить истинное и отличить его от лжи. Сказанное в горячую минуту запечатлелось в моем мозгу, и я способен был считать его за истинно происшедшее. Впрочем, та ложь настолько незначительна, что если бы была и умышленной, то на основании ее трудно упрекнуть меня в недобросовестности или умышленном извращении истины. По словам Перовской видно было, что она ехала со снарядами на извозчике до Тележной улицы, и думаю, что привезла не более двух или трех именно от возможной опасности от сотрясения, если бы их больше, как бы она их ни держала. <…>

К этому могу добавить, что в слежении за проездом; Государя Императора в его поездках по городу я также принимал участие, хотя весьма короткое время, вместе с некоторым Арсением или Аркадием [А. В. Тырков. — Сост. ], по-видимому, студентом, с которым меня познакомила Перовская, но не помню, где именно. Отчеты в наших действиях мы с Арсением отдавали Перовской, кажется, на Б. Дворянской или Монетной улице, где собирались все следившие, в том числе какая-то барышня Лиза [Е. Н. Оловенникова. — Сост. ], Макар, кажется, студент, Котик и еще несколько лиц, которых не знаю. Собирались мы в комнате, очевидно принадлежащей студенту, но где она была, я не знаю ни номера дома, ни квартиры, ни названия улицы, потому что меня приводил Арсений или Аркадий, с которым для этой цели уславливались встречаться в кондитерской Андреева. Мне ничего не известно о том, чтобы Перовская или кто-либо из членов партии завел или предполагал завести сношения с кем-либо из служащих в крепости ради каких-либо целей. Котик же мне как-то говорил, что у них есть связи в Иваново-Вознесенске Владимирской губернии с рабочими, но с кем именно, не знаю.

<…> С этого момента, т. е. с того времени, когда конспиративная квартира была указана нам, наступает нечто вроде нового периода, резко отличающегося по своим свойствам от прежних и длившегося не более недели вплоть до 1 марта. Этим периодом надлежит заняться серьезнее, чтобы со своей стороны не утерять ни одного штриха, могущего дополнить картину. Еще припоминаю, что в начале этой зимы я, до поступления моего в рабочую организацию, при посредстве Желябова познакомился с той блондинкой, которую вы называете Софьей Перовской, знакомство произошло в Гостином ряду, под арками со стороны Невского. Блондинка же познакомила меня с 5–6 лицами, кажется, студентами, некоторых я знал по имени: Макар, напр[имер]; в числе их была барышня — должно быть, студентка, по имени Лиза (она курит папиросы), меня им отрекомендовали под именем Николая. Не помню, где собралась в первый раз эта группа, пришел туда Котик, что я совсем позабыл за это время, блондинка и еще неизвестный мне человек лет 35, который сказал нам, что по примеру прежних лет нужно организовать слежение за Государем, причем объяснил, что в прежнее время дело велось так-то, как он рекомендует делать это и теперь, велось исключительно молодежью и из слежения видно было, существует ли периодичность в выездах Императора, имеет ли он постоянные места для прогулки, что ли, и т. д. И в этом году ему поручено было сорганизовать группу для слежения, что он и предлагает нам, добавив при этом, что следят для произведения некоторых действий. Согласие было дано, и следить начали по набережной Невы, а затем наблюдали поездки в манеж. Время было разбито на очереди, и мы постоянно чередовались. Я следил по ? ч. в день или больше, по Дворцовой набережной преимущественно. Около манежа следили в воскресенье, но я этот день оставил свободным для агитации, поэтому ни разу не пришлось быть у манежа, или, кажется, раз был. Собирались для собрания полученных сведений раз в неделю в различных местах — по комнатам следящих, я при этом просил, чтобы моей памяти не утруждали запоминанием адресов, а водили на квартиры, для чего я постоянно встречался в 5 или ? 5 вечера с Арсением или Аркадием, молодым человеком, имени которого точно не запомню, и он проводил меня на сходку, причем я, понятно, не мог узнать улицы, что тогда не было и интересно, впрочем. Чаще бывали на Петербургской стороне, не помню, в какой улице. Что это истинно — может подтвердить блондинка. Затем чего-либо относящегося до покушения я положительно припомнить не могу, а стало быть, перейду к последнему, подготовительному к покушению периоду.

Я, как доброволец, могу указать только те приготовления, которые знакомили нас, добровольцев, с исполнением покушения. Эти приготовления заключаются в 1) избрании средств к достижению покушения: лекции о снарядах, проба оных под руководством техника; 2) указании места действия, плана действия. При этом не был затронут вопрос о силах действующих, которым добровольцы являлись пособниками.