Другие караулы
Другие караулы
В мирное время несение караульной службы было искони одним из главных занятий гвардейского солдата. В те отдаленные времена, когда казарм еще не существовало, а солдаты жили «на квартирах», им распределяли места для спанья всегда на одну треть меньше положенного состава, учитывая, что ночью один из трех непременно будет занят на карауле. В новорожденном Петровском Петербурге караульная служба была еще тяжелее. Несмотря на малое его тогда пространство и незначительное население, полки Преображенский и Семеновский высылали в караулы ежедневно две трети своего состава. Петровская гвардия держала офицерские караулы не только на всех заставах, при въезде и при выезде из города, но и на мостах. Офицерский караул существовал при перевозе через реку Фонтанку. Офицеры, начальники караулов, обязаны были переписывать все проходившие обозы, обозначая число подвод, откуда, куда и с чем идут, причем один из указов Петра гласил: «чтобы взяток с проезжающих ни под каким видом не брать, ни сеном, ни дровами, ни чем прочим, под штрафом военного артикула, равно смотреть и за солдатами, которые при карауле обретаются».
При Петре большое внимание обращалось на отдание чести караулами. Доходили до таких тонкостей, что каждому воинскому чину караул отдавал честь различно. Генерал-адмиралу офицеры обнажали шпаги, барабаны и литавры били поход три раза, и играли на трубах. Генерал-лейтенантам и вице-адмиралам офицеры обнажали шпаги, играли на трусах и на барабане били дробь два раза. Генерал-майорам и «шаутбенахтам» (соответственный морской чин), офицеры обнажали шпаги и на барабане били дробь только один раз. Караульная служба тогда была настолько тяжела, что солдаты «недоросли из дворян», которых в тогдашних гвардейских полках было всегда не меньше 40 %, пытались за деньги нанимать за себя в караулы солдат из «сдаточных». Указом 22 августа 1722 года Петр строжайше запретил подобного рода наймы. При Елизавете и при Екатерине II, на часах часто стаивал недоросль из дворян солдат Преображенского полка Гавриил Романович Державин. Другой недоросль из дворян, Александр Суворов, который проживал на вольной квартире, но у себя в Семеновском полку ревностно нес солдатскую службу, раз стоял на часах в Петергофе, около павильона Монплезир. Было лето, солнечное утро, и императрица Елизавета Петровна, в сопровождении одной только фрейлины, вышла погулять в Петергофский парк. Подходя к морю, она увидела часового, маленького и на вид тщедушного солдатика в Семеновской форме и с ружьем много выше его самого. При приближении царицы этот тщедушный солдатик так ловко брякнул ей ружьем на караул, что она остановилась, вступила с ним в разговор и узнав кто он и что он, вынула из мешечка серебряный Петровский рубль крестовик и подала ему. Но молодой служака принять рубль отказался, говоря, что солдату на часах запрещено принимать деньги.
— Ну, возьмешь, когда сменишься! — сказала Елизавета и опустила рубль на песок рядом с часовым.
Рассказ этот, исторически верный, т. к. в свое время был записан со слов самого фельдмаршала, можно было прочесть во всех военных хрестоматиях. Теперь, интересный юридический вопрос: принял все-таки Суворов подаренный рубль, или нет? Стоя часовым он его не взял в руки, но в конце концов, пожалуй, все-таки принял, и стоя на часах.
В наше время караульная служба не была уже так обременительна, как в старину. Все же молодым офицерам в первые три года службы и старослужащим солдатам, на второй и на третий год службы, ходить на караулы приходилось довольно часто. Нашим районным караулом, куда мы ходили каждый день, и только мы, был караул в Государственном Банке. Здание Государственного Банка главным фасадом выходило на Садовую, а задним фасадом на Екатерининский канал, около Львиного мостика. Дом стоял во дворе, отступя от высокой, глухой железной решетки и главных ворот, которые всегда держались на запоре и открывались только для пропуска караула. Чиновники и публика проходили в Банк со стороны канала. Внутри ограды, в глубине, боком к главному зданию, стоял дом караульного помещения, очень удобный и прекрасно оборудованный. Через маленький корридор, как раз против главных дверей, выходивших на караульную платформу, помещалась комната караульного начальника. В ней стоял письменный стол, на котором всегда лежала развернутая «постовая ведомость», против стола стул, а рядом со столом глубокое и удобное кожаное кресло. У противоположной стены кожаный диван с кожаной подушкой. Огибая комнату караульного начальника, корридор выходил в обширное солдатское караульное помещение, где стоял обеденный стол, лавки, у одной стены стойки для ружей, а у другой деревянные нары, на которых заступающие на посты имели право «отдыхать лежа». Еще дальше помещалась маленькая кухня для разогревания солдатской и офицерской пищи, а за ней комната банковского сторожа. Банковский сторож, лет 15 один и тот же, с рыжими бакенбардами, был старый солдат Московского полка и участник Турецкой войны, по фамилии Щедров. Он был большой резонер, с караульными солдатами обходился сурово — не дай Бог, если кто-нибудь плюнет на пол, — и до разговоров с ними вообще не снисходил. Зато любил поговорить с караульными начальниками. Излюбленной темой его рассказов был генерал Гриппенберг, на Турецкой войне командир Московского полка, какой он был строгий, справедливый и как он заботился о солдатах. Между прочим, это был тот самый генерал Гриппенберг, родом финн, который на Японской войне командовал 2-ой армией, рассорился с Куропаткиным и, не дожидаясь позволения, самовольно уехал в Петербург. Излишне говорить, что этот поступок, в сущности дезертирство, сошел ему тогда с рук совершенно безнаказанно.
Из караульного помещения витая железная лесенка вела во второй этаж, в помещение для арестованных офицеров. Чаще всего помещение это пустовало, но случалось, что комната бывала занята и это всегда было довольно неприятно. Нужно сказать, что, к сожалению, не все арестованные офицеры умели держать себя корректно. Некоторые из них заявляли бессмысленные претензии, требовали, чтобы к ним пускали посетителей, обижались и нервничали. По гарнизонному уставу, караульный начальник, по заступлении, обязан был их «принимать по списку», т. к. все они фигурировали в постовой ведомости, и выслушивать их претензии. Эта процедура бывала особенно стеснительна, т. к. зачастую это бывали почтенные капитаны и ротмистры, лет на 15 старше безусых начальников караула. В этих случаях единственное спасение было «сухая официальность». Когда в карауле мне приходилось иметь дело с арестованными офицерами, я обыкновенно являлся в их помещение и «представлялся» каждому. На всякие претензии и просьбы неизменно отвечал: «Слушаюсь, г-н капитан. Разрешить это я не имею права, но я сейчас пришлю Вам бумаги и конверт. Извольте подать рапорт коменданту и я сейчас же перешлю его с посыльным». Сам разговаривать к ним я никогда не ходил и если офицеры эти являлись в комнату караульного начальника «поболтать», принимал их стоя и всячески им показывал, что там им не место. Находились и такие, которые «под честным офицерским словом» просили отпустить их «на часок повидаться с женой». На это приходилось делать каменное лицо и предлагать опять-таки снестись с комендантом.
По положению, раз днем караул поверял полковник, дежурный по караулам, и раз ночью — рунд. Так как ворота банка были постоянно заперты, то и тот и другой должны были оставлять свои экипажи на улице, а сами идти пешком по асфальтовой дорожке шагов полтораста до караульного помещения. От сторожа Банка, который днем и ночью стоял у ворот, был проведен электрический звонок прямо в комнату караульного начальника. Сторожа у ворот все были старые служаки и прекрасно знали свое дело. Покуда начальство еще только готовилось вылезать из экипажа, они нажимали спасительную кнопку и караульный начальник уже знал, что ему нужно было делать. Та же процедура с предупредительной кнопкой имела место и тогда, когда поверять караул являлись комендантские адъютанты. Благодаря той же спасительной кнопке, ночью «отдыхать лежа» было также совершенно безопасно, разве уже караульный начальник попадался такой, какого никакими звонками не разбудишь.
Нельзя сказать, чтобы богатый Государственный Банк очень заботился о воинах, которые денно и нощно его охраняли. Кроме кипятка, ни солдаты, ни офицеры от Банка ничего не получали и даже чай в тюричках приходилось приносить в караул с собой. Обед и ужин солдатам привозили из рот, а офицерам в судках из Собрания.
Караул в Государственном Банке был маленький, кажется всего 6 постов. Считая по три человека на пост, плюс два разводящих, караульный унтер-офицер и посыльный, всего 22 чина и один офицер. Кроме часового у фронта, все посты были внутренние и одиночные, но где они были расположены, не имею понятия. По уставу караульный начальник из помещения караула отлучаться не мог. На случай тревоги, из Банка в караульное помещение были проведены особые тревожные звонки. По такому звонку караульный унтер-офицер должен был с шестью чинами стремглав нестись туда, откуда звонили, но таких случаев на моей памяти не было.
В карауле в Государственном Банке мне случалось бывать много раз и должен сказать, что в смысле безмятежного спокойствия караульных начальников, из всех караулов он был, пожалуй, самый приятный.
Недавно мне довелось прочесть книгу одного американского писателя, описывавшего свою жизнь в Лондоне и свое знакомство, с несколькими офицерами английской королевской гвардии. Один из этих офицеров раз пригласил американца к себе обедать, в 7 часов вечера, и дал номер дома, в самом коммерческом центре города, в «Сити», на улице «Ниток и Иголок». К назначенному часу американец отправился по адресу и первое время долго не мог понять, в чем дело. Данный номер оказался номером английского Государственного Банка. Он все-таки позвонил и вышедшему на звонок человеку объяснил, что его пригласил 1-го Королевского Гвардейского полка лейтенант Рессель, но что он все-таки думает, что ошибся адресом. К еще большему его удивлению оказалось, что никакой ошибки не произошло и его любезно проводили в… караульное помещение. Там в комнате караульного начальника был накрыт стол на два прибора, а сам караульный начальник, одетый в замшевую кофточку, радостно протянул гостю руку. Красный с золотым позументом мундир караульного начальника висел на спинке стула, а на другом стояла его высоченная и огромная меховая шапка. Никем не тревожимые, приятели очень вкусно пообедали — обед был от банка — и выпили вина. Часов в 10 вечера американец отправился домой. Дело это происходило в 1908 году, т. е. как раз тогда, когда и мы ходили в наш русский Государственный Банк, но с тою разницею, что нам, русским гвардейцам, принимать гостей, да еще статских, в караульном помещении и в голову бы не могло прийти.
Приблизительно раз в 8 дней от нашего полка наряжался офицерский караул в Аничков дворец. Там здание караульного дома и караульная платформа помещалась как раз напротив главного подъезда дворца, а так как большие ворота всегда держались запертыми и около них постоянно стоял дворцовый служитель, а в будке у него имелась спасительная кнопка, то никаких неприятных неожиданностей, как и в Государственном Банке, караульному начальнику в Аничковом дворце опасаться не приходилось. Во дворце часто жила вдова Александра Третьего, императрица Мария Федоровна. Когда, очень редко, ей приходилось выезжать, караульных начальников заблаговременно предупреждали и на платформу выбегал караул. С караулом старушка никогда не здоровалась, а только ласково ему кивала и на этот кивок, если поспевали, мы полным голосом ей отвечали.
Во дворце помещение караула было прекрасное, а у караульного начальника роскошное, со всегда топившимся камином и с глубокими мягкими креслами. Чины получали по рублю караульных денег, а офицеры прекрасный завтрак и обед с дворцовой кухни. Кроме того им полагалось в день по бутылке столового вина, красного или белого, по выбору, а в большие праздники и царские дни еще по полбутылке шампанского. Караул в Аничковском дворце, если не такой спокойный, как в Банке, был все-таки очень приятный караул.
Значительно менее приятный караул был в Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг. Экспедиция помещалась на Фонтанке, недалеко от Калинкина моста и охранять ее ходили поочередно Измайловцы, Егеря и мы. Дом Экспедиции был довольно мрачный и караульное помещение маленькое, низкое и темное. За комнатой караульного начальника помещалась комната арестованных офицеров и в ней всегда кто-нибудь сидел. В Экспедиции для наших офицеров, на общем мрачном фоне, был только один светлый луч. Директором там состоял бывший директор Технологического Института, весьма ученый профессор Н. И. Тавилдаров. Сын его Николай, участник Японской войны, был наш офицер. Когда в семье узнавали, что у них в доме стоит Семеновский караул, из профессорской квартиры караульному начальнику присылали первоклассный обед, с вином и с закусками.
В карауле в Комендантском Управлении (Садовая 3) мне пришлось быть всего один раз. При карауле этом всегда содержалось довольно много арестованных офицеров, больше чем при всех других караулах, но караульных начальников они не беспокоили. С ними, к счастью, сносились комендантский штаб-офицер и адъютанты. Караул этот мне памятен только потому, что единственный раз за всю службу, там мне один неприятный адъютант записал в постовую ведомость какую-то пустяшную неисправность.
Самый беспокойный караул, в котором мне пришлось побывать, был офицерский караул в Красном Селе. На вторую половину июля и первые дни августа государь Николай II переселялся обыкновенно в свой маленький деревянный Красносельский дворец и оттуда выезжал на смотры, стрельбы, маневры, скачки и т. п. военные развлечения. В Красном же Селе, во время лагерного сбора, проживал грозный вел. кн. Николай Николаевич и командир Гвардейского корпуса. В маленький караульный дом, против дворца, поочередно все полки гвардии высылали офицерский караул, который ко дворцу, когда в нем жил царь, и к дому Н. Н. и командира, корпуса, выставлял парных почетных часовых. И вот в обыкновенное время еще не так, но во время царского присутствия, с раннего утра и до позднего вечера, мимо караульного помещения, по широкому шоссе главной Красносельской улицы, взад и вперед, верхом, в экипаже и в автомобилях, начинали летать генералы и полковники один другого важнее. И чуть не каждому из них по уставу на платформу полагалось вызывать караул. Хорошо было то, что почти никто из них на караул не обращал никакого внимания. А плохо то, что все они проезжали настолько быстро, что при нормальных условиях успеть проделать всю церемонию, как полагалось, не было никакой возможности. Но по счастью и в этом карауле имелась спасительная «сноровочка». Электрических звонков не было, но зато, за несколько домов справа и слева от караульного помещения, выставлялись «махальные» сторожа дворцового управления. Все высокое начальство они отлично знали в лицо и при появлении каждого подавали знак часовому у фронта, который незамедлительно ударял в колокол. Само собою разумеется, что в этот караул полки посылали людей расторопных, чаще всего из Учебной Команды, а часовыми у фронта, которым все время приходилось зорко смотреть по сторонам, ставили самых шустрых. Так как времени для выравнивания уже не было, на асфальтовой платформе проводили широкую черту мелом. К ней надо было подбегать. Сам караул, при раскрытых настежь широких стеклянных: дверях, с винтовками между колен, все время сидел на верхних ступеньках лестницы в полной готовности. Не успеет еще отзвучать колокол, как все опрометью бросались каждый на свое место. Через 10 секунд караул бывал уже выстроен и выравнен и караульный начальник весело командовал:
— Шай, на кра-ул!
Помню раз, при проезде Николая Николаевича, мы так чисто и ловко все это проделали, что он не только с нами поздоровался, но и успел нам бросить:
— Хорошо, молодцы!
Существовал еще один караул, куда изредка ходил наш полк. Это был «городок огнестрельных припасов» на Охте. Замечателен он был лишь тем, что идти туда нужно было целый час. К моему большому удовольствию, меня туда ни разу не назначали.
Очень легкий, но довольно скучный наряд было дежурство в Военных Госпиталях. В Семеновский госпиталь, помещавшийся за Семеновским сквером, против Царскосельского вокзала, назначали обыкновенно молодых офицеров 1-ой Гвардейской дивизии. Дежурному вменялось в обязанность пройти по всем палатам два раза днем и раз ночью, пробовать пищу и о всех замеченных неисправностях, кроме как в области чисто санитарной, доносить начальнику госпиталя, или лично, или рапортом. В одной комнате с офицером помещался и дежурный врач, обыкновенно тоже из молодых.
В этой самой дежурной комнате, лет за 50 до описываемого мною времени, состоялось первое знакомство двух великих русских композиторов. Один из них был тогда молодой военный врач Бородин, а другой юный подпоручик Преображенского полка Мусоргский.
Будучи сам человеком заурядным, должен к сожалению сказать, что никого из замечательных людей мне в госпитале увидать не посчастливилось.