В городе
В городе
Как и по всей Средней Азии, здания бухарских медресе были обычно двухэтажные или одноэтажные. Таковы медресе Бухары, Самарканда, Ташкента и многих других городов.
«Вокруг этих зданий тянулись каменные площадки, дворы их мостились жженым кирпичом, поставленным на ребро, стены зданий тоже выкладывались из жженого кирпича, украшались арками, мощными сводами и нишами; мечети при медресе венчались огромными каменными куполами, и все это покрывалось цветными глазированными изразцами. Над зодчеством и украшением медресе работали всегда лучшие мастера, и возведение этих великолепных строений должно было увековечивать славу строителей и правителей, давших средства на это».
Так начинается вторая книга «Воспоминаний» устода Садриддина Айни. Эта книга называется «В городе» и целиком посвящена Бухаре, ее чиновникам, учащимся медресе, торговым рядам, правам и обычаям того времени. Особенно характерна и бесценна первая глава — «Мир-Араб». Из нее мы узнаем о методах обучения вообще в Средней Азии и, в частности, в городе Бухаре, не изменявшихся на протяжении четырехсот лет, о причинах зарождения движения джадидов — организаторов новометодных школ, представителей мелкой буржуазии, а также о причинах бухарской революции.
«…Но наружное великолепие прикрывало внутреннее убожество бухарских медресе. Большинство основных помещений, — пишет устод, — где протекала жизнь учащихся, было убогими, темными, тесными кельями, где два человека обычно помещались с трудом. Эти кельи имели одну только дверь, через которую проходили люди, воздух и свет. Всякие другие отверстия, вроде окон или бойниц, были лишь в немногих кельях.
Готовили пищу, умывались, складывали дрова и уголь при входе в эти каморки, и дым из очага выходил через ту же дверь, потому что строители часто забывали о дымоходе.
Эти старые медресе, построенные три или четыре столетия назад, доныне удивляющие нас своим великолепием, как бы олицетворяли феодальный строй, внешне нарядный, величественный, сверкающий, а внутри темный, удушливый, смрадный, невыносимо тесный. В этих зданиях выражены лицемерие и жестокость феодализма, то средневековье, которое в России давно изучают по книгам в музеях, а я видел сам, пережил и перестрадал, прожив в нем половину своей жизни».
Год в медресе начинался в месяце мизон (22 сентября) и заканчивался в месяце хамал (22 марта).
Изучали арабский язык — морфологию и синтаксис, логику, риторику, естественные науки в богословском понимании, правила омовения, поста, похорон, паломничества в Мекку, зякет, порядок купли и продажи, правила рабовладения и освобождения рабов, правила брака и развода и другие установления шариата: знания, необходимые для религиозной или государственной службы.
Математику, литературу, историю и родной язык изучали на стороне, кто где мог, или вовсе не изучали: знание этих предметов считалось ненужным, даже вредным.
Всякий окончивший начальную школу не умел ни читать, ни писать — был неграмотным. Ученик находил себе учителя в своем медресе или в другом — не важно — и проходил книгу «Бидон» — арабская грамматика на таджикском языке, потом «Начало науки» — основы ислама, арабскую морфологию — по книгам «Муиззи» и «Занджони», синтаксис — по «Авомил», и на все эти книги уходило три года. Изучив эти книги, учащийся переходил к пятилетнему курсу и изучал книги «Шархи мулло» Абдурахмана Джами, «Кофия» — арабский синтаксис, книгу логики «Шамсия», «Хошияи Кутби» (толкование «Шамсии») — годичное занятие, изучение метафизики по книге «Акоиди Насафи».
Четыре года изучали толкование «Акоиди». Два года изучали логику и метафизику по книге «Тахзиб», два года уходило на книгу «Хикмат-ул-Айн» — сверхъестественные науки, два года на «Мулло-Джалол».
Проучившись девятнадцать лет, мулла не умел порой ни писать, ни читать. В год проходили около десяти строк и толкования к ним и толкования к толкованиям, один читал, остальные слушали и потом выкрикивали все, что услыхали. Кто кричал громче — тот считался умнее.
Ученик добровольно сам выбирал учителя, делал ему подарки и учился у него. Подарки учеников — единственный доход учителя, поэтому каждый из учителей стремился прослыть умным, хорошим и добрым учителем, чтоб иметь побольше учеников.
Поэзия не входила в программу обучения: если кто из учащихся и знал стихи, то только благодаря своей любознательности.
Итак, в 1890 году в бухарском медресе Мир-Араб стал учиться двенадцатилетний гиждуванец Садриддин. Жил он вместе с братом Мухиддином в маленькой келье под крышей на четвертом этаже. Изучал «Кофию»: одну главу — с Мулло-Абдусаломом, другую — с Мулло-Бозором, «Мухтасар и Викоя» — с Мулло-Авезом из Ходжента.
Чтобы самому как-нибудь прокормиться, он варил обед для других зажиточных учеников Абдусалома, Мулло-Косима и Мулло-Кори-бека. К тому же в субботу, среду и четверг сотрапезники долго просиживали по вечерам. Садриддин готовил им чай и прислуживал за достарханом. В эти долгие скучные вечера шла неторопливая беседа о наследстве, доходах, смерти и других житейских мелочах. Мальчик с тоской вспоминал деревню, отца, мать и, конечно, добрую старушку Царевну Туту. Только желание получить знания, выбиться в люди, стать ученым муллой (мальчик, пока сам не столкнулся вплотную с миром ханжей и фанатиков, ради наживы идущих на все — даже на лжесвидетельские показания и клевету, — считал, что муллы знают очень много) удерживало его в зловонной «благородной Бухаре», в тесной и неуютной келье на двоих под самой крышей.
Первое приобретение мальчика в полосатых штанах, старой рубашке, потрепанном халате, перевязанном старым платком, по утрам выбегавшего из душной кельи на мощенный красным кирпичом двор в деревянных сандалиях, была книга стихов «Махмуд и Аёз», изданная в Индии.
Отдав одну теньгу из своих запасов в три теньги, Садриддин, прижав книгу к груди, убегал на открытую большую площадку, где другие учили уроки, и, открыв книжку, погружался в мир поэзии.
Мало кого интересовало, что читает новичок, — одни умывались, другие зубрили, третьи отсыпались, четвертые злословили исподтишка, пятые уходили слоняться по узким и кривым улочкам Бухары.
Большая часть учеников — степенные, бородатые, многие даже женатые, давно закончившие все науки и успевшие многое перезабыть, спесивые и чванливые, гордые и самомнительные неудачники, оставшиеся без места. Они при встрече друг с другом злословили, как кумушки, спешили на свадьбы и похороны и жили в тайной надежде, что где-то скончается мулла и дехкане, прослышав об их учености, попросят к себе в деревню. Для некоторых такие мечты сбывались, а для некоторых так и оставались мечтой, несбыточной, неосуществимой, даже трагичной, как, например, для Мулло-Туроба.