Глава XXII ЭМИГРАНТСКИЙ БЫТ
Глава XXII
ЭМИГРАНТСКИЙ БЫТ
Раз или два в год устраивались большие благотворительные балы, обычно в залах гостиницы «Лютеция», на левом берегу Сены. Эти балы устраивались либо в пользу детских русских приютов, либо в пользу богадельни. Билеты распространялись среди богатых эмигрантов так называемыми «дамами-патронессами».
В первые годы на такие балы собирались очень многие. Для них это было случаем себя показать и на других поглядеть, встретиться, поговорить о прошлом.
Ко мне, как и к другим семнадцатилетним девушкам, часто обращались с просьбой продавать цветы. Исполняли мы свою обязанность на совесть, каждая из нас старалась продать цветов на большую сумму, и поэтому мы буквально набрасывались на каждого входящего человека.
В той же «Лютеции», помню, начали выбирать «мисс Россию», кандидатура которой впоследствии выставлялась на международных конкурсах. Первые выборы организовывал журнал «Иллюстрированная Россия». Главный редактор его Миронов, напоминающий захолустного антрепренера, лоснящийся, улыбающийся, со множеством золотых зубов, приехал к нам домой и стал упрашивать моих родителей, чтобы я выставила свою кандидатуру, уверяя, что это очень нужно для престижа журнала. Сначала я долго отказывалась, отцу это тоже было не очень по душе, но Миронов сумел нас уговорить. Взяв напрокат розовое платье с блестками, я явилась на это мероприятие. Обычно такие выборы бывали предрешены заранее. Так было и на этот раз. Несмотря на обещание Миронова, выбрали другую девушку. От обиды и огорчения я хлопнулась в обморок и впоследствии отказывалась появляться на благотворительных балах.
С той же целью устраивались вечеринки и балы на разных собраниях — бывших офицеров, бывших моряков, но не с таким размахом.
В 1924–1925 годах многие писатели, артисты, художники раз в год устраивали свои вечера. Снимали зал, печатали билеты, те же дамы-патронессы их распространяли. Обыкновенно на вечере выступал сам виновник торжества и приглашал выступить наиболее популярных артистов эмиграции. Это давало возможность расплатиться с долгами и немножко вздохнуть от вечной мерзкой нищеты.
Так, например, на первых вечерах Куприна часто выступал очень популярный квартет братьев Кедровых, певших когда-то у нас в Гатчине для раненых солдат. Выступала Нина Кошиц, Тэффи со своими смешными рассказами и песенками. Среди них я помню одну про Красную Шапочку. Припев был такой: «А вы знаете сами, как мы врем нашей маме». Волк там оказывался красивым юношей.
Обычно никто не отказывался участвовать в этих вечерах, зная, что в следующий раз ему также придется обратиться за помощью к друзьям, товарищам по несчастью. Единственный, кто ни разу ни в одном вечере не участвовал, — это Шаляпин.
Постепенно, однако, эти вечера стали сходить на нет и устраиваться все реже. Многие из эмигрантов, имевших средства вначале, разорились, распространять билеты стало все труднее, и вручались они почти насильно.
Вот горькое письмо Марины Цветаевой к моей матери:
«Париж, 21-го января 1926 г.
Многоуважаемая Елизавета Маврикиевна,
Сердечное спасибо за добрую волю к земным делам человека, которого Вы совсем не знаете, а именно — за неблагодарное дело продажи билетов на вечер стихов.
Я знаю, что ни до стихов, ни до поэтов никому нет дела, — даже не роскошь — скучное развлечение.
— Тем ценнее участие и сочувствие. —
Прилагаю приглашение на вечер Вам и супругу.
С сердечной благодарностью
Марина Цветаева».
И письмо А. М. Ремизова к Куприну с просьбой помочь привлечь пресыщенную публику:
«22.4.27 г.
Великая пятница.
Дорогой Александр Иванович!
Если возможно, в Русскую газету дайте заметку о моем вечере. Я просил знакомых из „Пос. Нов.“ и „Возрож.“, но там „своeja руки подчерка стесняются“.
Прилагаю программу.
Кланяюсь Елизавете Маврикиевне».
Вот и эта программа вечера чтения Ремизова 29 апреля 1927 года, в которой нет уже «громких» имен, нет известных певиц или балерин:
«I отделение
Верба. Литовская легенда
Весна. Из книги „Оля“
Сережа. Из книги „Взвихренная Русь“
Г-жа А. М. Ян-Рубан
исполнит романсы В. И. Поля
II отделение
Сцены из „Полунощников“ И. С. Лескова»
Одно время русским писателям-эмигрантам помогало чешское правительство, а потом сербское. Помогал также известный в кругах русской эмиграции некий «король жемчуга» Леонард Розенталь. Существовала легенда, что начал он свое колоссальное богатство с того, что мальчиком в ресторане, открывая устрицы, в одной из раковин нашел жемчужину.
Розенталь сам считал себя немного причастным к литературе, написал и издал на свои средства две книги с прекрасными иллюстрациями. Писателям он помогал материально, а у других эмигрантов охотно покупал оставшиеся драгоценности, в особенности жемчуг. В своем особняке он часто устраивал приемы, куда приглашались сливки русской эмиграции. Впоследствии Леонард Розенталь помог моей матери открыть переплетную мастерскую.
Все житейские невзгоды целиком легли на плечи моей маленькой мамы — все неприятные хлопоты, переговоры, все муки за неоплаченные долги и добывание денег «из-под земли» не только для нашей семьи, но и для еще больше нуждающихся друзей и знакомых. Это было в полном смысле слова каждодневное самопожертвование, отдача всех своих сил, души и сердца. И полное отсутствие эгоизма.
Мама видела, как трудно отцу было писать на чужбине, высасывать, по его выражению, темы из пальца, и как непостоянны были мои заработки. Чтобы как-то выйти из положения, она решила заняться коммерцией.
В 1926 году, вместе с профессиональным мастером-переплетчиком и маленьким подмастерьем, мама открыла переплетную мастерскую. На маме лежала обязанность не только финансирования машин и сырья, но и сбор заказов, которых было много. Компаньон оказался пьяницей и часто не выполнял заказов. Подмастерье поранил себя резцом, и пришлось платить за его длительное лечение.
Отец, который никогда не обращал внимания на одежду, теперь радовался, как ребенок, новому костюму, галстуку. Помню, как, побрившись и нарядившись, он приходил в мою комнату за одобрением и поцелуем. Иногда он приносил скромный букетик и дарил его мне с таким, например, четверостишием:
Какой у вас папаша,
Таких на свете нет.
Не злое слово ваше —
Тотчас же вам букет.
Однажды мы были приглашены на светский ужин к знакомым французам. Мама осталась дома, снабдив меня и папу пятьюдесятью франками, что было в то время суммой порядочной. За столом я сидела напротив отца и в душе смеялась, увидев, что соседкой его оказалась очень древняя маркиза. Я знала, что отец любил ухаживать за хорошенькими женщинами. Потом я сама увлеклась разговором и перестала наблюдать за отцом, но вдруг, посмотрев в его сторону, я увидала лицо старухи и ахнула: отец, как видно, говорил ей комплименты. Она порозовела, помолодела, как будто ее коснулась волшебная палочка, и я поняла, что сердце женщины никогда не стареет. Потом нам пришлось идти пешком через весь город, так как отец широким жестом отдал наши пятьдесят франков на чай наглому лакею, который с брезгливой усмешкой подал нам наши старенькие пальто.
В 1928 году в Сербии под покровительством короля Александра был организован съезд писателей-славян, для того чтобы обсудить сложные проблемы авторских прав. Пригласили и русских писателей-эмигрантов. Василий Иванович Немирович-Данченко, живший в Чехословакии, был председателем, так как в сербско-турецкую войну он был добровольцем на стороне сербов. Профессор Боголепов приехал из Берлина. Отец долго колебался, поехать ли, — чувствовал он себя не очень хорошо, но в конце концов решился. Писатели были приглашены во дворец на чашку чая к сербскому королю. Для такого визита полагалась визитка, которой, конечно, у русских эмигрантов не было. Черные пиджаки и смокинги считались недопустимыми в это время дня, но к русским писателям отнеслись снисходительно.
Прием был очень теплый. Один из участников рассказывал:
«Как-никак ведь это единственный король в Европе, который просто, по-человечески заинтересовался нашей судьбой, захотел с нами познакомиться, поговорить, посмотреть на нас поближе, позвать к себе чай пить. До этих пор иностранцы — большие и маленькие — говорили с нами только о визах, о нансеновских паспортах, о праве на жительство и о более или менее срочном выселении из пределов…»
Отец вскоре стал пропускать заседания и банкеты, считая, что он человек не деловой. Говорить на общественных собраниях он не любил, а на банкетах чувствовал себя стесненным.
В сербской газете «Политика» от 22 сентября 1928 года появилась статья, где Куприн резко отделялся от Мережковского, присутствовавшего на съезде. Вот выдержка:
«Среди приехавших писателей наибольшее внимание привлекают Мережковский и Куприн. Оба они совершенно различные люди, и различно и впечатление, произведенное ими на белградцев.
Мережковский!
Сумрачный, загадочный, удрученный. Держится как король, говорит как пророк. Никто его не понимает — ни мы, ни даже сами русские. На банкете он всех переполошил своею речью, своими взглядами. Каждая его мысль необычна и тяжеловесна. Он не желает быть ни любезным, ни внимательным; из разговора с ним, натянутого, без тепла, без сердечности, получается странное впечатление человека, любящего не людей, а только социальную идею человека.
„Я знаю, что вы не понимаете того, что я говорю, это трудно вам понять“, — обычно заканчивает свой разговор Мережковский.
А Куприн?
Ах, Куприн! Сколько белградцев теперь при этом имени чувствуют в сердце радость и теплоту. Куприн за несколько дней в Белграде стал для сербов своим.
„Александ Иванач! Ти наш брат, ти наш человiк очень хороша“, — радостно улыбаются ему его бесчисленные новые друзья.
И действительно, этот необыкновенный, но в то же время всем такой близкий и дорогой „русский человек“ как будто вышел из русских романов и пришел посетить Белград.
На многих приемах устроители озабоченно переглядываются и шепчут:
— Нет Куприна!
А Куприн между тем не сидит в номере отеля и не размышляет о судьбе света, а просто пошел наблюдать настоящую, нецеремониальную жизнь, такую же, как в Петербурге или в Москве.
— Трудно мне там, — объясняет он свое бегство с приемов.
Журналистам, осаждавшим его вопросами о том, что ему больше всего нравится в Белграде, он весело ответил:
— Ваши недостатки!»
Вернувшись, Александр Иванович написал серию очерков о Белграде и о сербском народе.
Сербы продолжали оказывать материальную помощь писателям, а король Александр присылал коробки папирос Александру Ивановичу, похвалившему его любимый табак.
В 1934 году Александр Сербский, приехавший с визитом к французскому президенту республики, был убит вместе с министром иностранных дел Барту в Марселе. Барту был за советско-французскую дружбу, и фашистским кругам было на руку устранить такого министра и создать международный скандал.
На сербский престол вступил ненадолго сын короля Александра Петр.
Пособия прекратились.