Глава 19 «ШАРНХОРСТ» ВЫХОДИТ В МОРЕ
Глава 19
«ШАРНХОРСТ» ВЫХОДИТ В МОРЕ
ЛАНГ-ФЬОРД, СУББОТА, 25 ДЕКАБРЯ 1943 ГОДА.
Полдень рождественского дня. Прошло двенадцать часов после того, как генерал-адмирал Шнивинд отправил на утверждение гросс-адмиралу окончательный проект приказа. Теперь все зависело от Дёница, однако с ним было трудно связаться: в это время он летел высоко над слоем облаков, нависших над континентом. Его комфортабельный личный самолет Ju-52 поднялся с аэродрома под Парижем рано утром; на борту находились сам гросс-адмирал и его штаб.
Тяжесть складывающейся обстановки ощущалась в разговорах, которые велись в салоне самолета. Немецкие войска пока что сохраняли позиции от Пиренеев на юге до полуострова Фискер на севере. Первые годы войны были для Германии победоносными. Однако Дёниц был реалистом: ситуация резко изменилась, на Востоке армия терпела одно поражение за другим. Если задержать наступление советских войск не удастся, то тысячелетний рейх рухнет так же быстро, как и возвысился. Будучи главнокомандующим Кригсмарине, он был обязан использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для предотвращения краха. Поэтому было предельно ясно, что ему надлежит делать. Чтобы не потерять лицо перед Гитлером, надо отдавать приказ Боевой группе о выходе в море. Он долго откладывал принятие решения, но лучшая возможность вряд ли представится:
«Конвой с военным грузом для России проходит через район, который находится в пределах досягаемости Боевой группы. Крейсерский эскорт конвоя — это не противник для нашего линкора. Ледовый барьер у острова Медвежий воспрепятствует попытке конвоя скрыться. Более высокая скорость немецких кораблей — залог того, что избежать атаки конвою не удастся. Наша авиаразведка не установила факт присутствия вражеских сил в данном районе, хотя это, конечно, не значит, что таких сил нет в море вообще. Но если они даже и есть, то находятся далеко, и поэтому у „Шарнхорста“ будут все возможности для проведения быстрой и успешной атаки. На борту двадцати судов находится значительный объем военных грузов, которые способны существенно усилить наступательную мощь Советского Союза. Надо использовать любую возможность, чтобы воспрепятствовать этому. Мое мнение, а также мнение командующего флотом и начальника штаба таково, что ситуация предоставляет „Шарнхорсту“ прекрасный шанс».
Когда самолет приближался к Берлину, решение уже было принято. Точно в 14.12 приказ был отдан — сначала по телефону, а затем по телетайпу:
«Боевой группе надлежит своевременно выйти в море и провести атаку на конвой».
В Киле генерал-адмирал Шнивинд ждал принятия этого драматичного решения пятнадцать часов. Он уже приготовил все для шифровки сигнала на тот случай, что все пойдет так, как он это себе представлял. Примерно через двадцать минут, в 14.33, он уже был готов передать приказ капитану цур зее Рудольфу Петерсу в Нарвике, придав ему форму четкой и роковой по своим последствиям радиограммы:
«ОСТФРОНТ 25/12».
Шифровальщики на борту яхты командующего в бухте Нарвика пользовались стандартным шифром «Энигма», а не более сложным ключом M-Offizier,[25] и все равно прошел целый час, прежде чем приказ был получен на «Тирпице», а в 15.27 радиограмма была переадресована «Шарнхорсту» и эсминцам сопровождения в Ланг-фьорд, но с важным дополнением:
«ОСТФРОНТ 1700/25/12».
«Это означает, что Боевой группе приказано действовать против конвоя. Мы выходим!»
— такую взволнованную запись сделал капитан цур зее Иоханесон через несколько минут после получения приказа.
Несмотря на затянувшиеся сомнения и нескончаемые споры высших офицеров, с самого утра шла напряженная работа по планированию операции. Уже в 7.00 из Тромсё вышел тральщик R-121 с тремя лоцманами на борту; они должны были осторожно провести Боевую группу через фьорд и затем вывести в открытое море. Когда тральщик оказался в Каа-фьорде, ему было приказано идти дальше — в Ланг-фьорд, где лоцманы перешли на борт «Шарнхорста» и эсминцев Z-33 и Z-29. В 12.30 из Хаммерфеста в Ланг-фьорд были направлены еще два тральщика — R-56 и R-58; они прибыли туда через четыре часа и встали рядом с «Шарнхорстом».
Капитан R-58 Вернер Хаусс оставил такое описание этой сцены:
«Здесь, в голове фьорда, спокойно, как в мельничном пруду, несмотря на то, что в открытом море — сильные шквалы и беснующиеся волны. Эсминцы затемнены так же тщательно, как и „Шарнхорст“. Не видно ни одного огонька и не слышно никаких звуков, кроме легкого шума ветра. Изредка на мостике линкора можно видеть призрачные, сине-фиолетовые проблески фонаря, передающего азбукой Морзе сигналы эсминцам. Тишина кажется какой-то потусторонней. Рядом возвышаются угрюмые горы, покрытые снегом, на фоне усеянного звездами небосвода переливается северное сияние, что еще больше усиливает ощущение чего-то сверхъестественного».
Капитаны двух тральщиков — Хаусс и Маклот — должны были явиться к капитану цур зее Фрицу Юлиусу Хинтце, и их пригласили на борт линкора.
«Мы шли через запутанный лабиринт проходов, герметичных дверей, трапов, кают, ремонтных мастерских, телефонных проводов, кабелей, труб, нижних палуб и кают-компаний… Везде идет лихорадочная суета… Корабль напоминает растревоженный муравейник, матросы носятся, как на стометровой дистанции, вверх и вниз по трапам, взад и вперед по проходам, как будто у них в распоряжении осталось всего секунд десять».
После длинного путешествия по душным и узким проходам их, наконец, привели к каюте капитана.
«Лейтенант постучал в дверь и открыл ее… Мы незаметно переглянулись. То, что предстало перед нами, было настоящей роскошью по сравнению со скромной обстановкой на тральщиках, к которой мы привыкли. Мы отдаем честь, затем на всякий случай отходим к стене. Такое впечатление, что одновременно делается несколько дел… Капитан, его первый помощник [фрегатен-капитан] Доминик и главный инженер Кёниг стоят у стола и что-то обсуждают. Рядом с капитаном стоит адъютант, у него в руке радиограмма. Капитан явно дает какие-то указания главному инженеру… Навострив уши, слышим последние слова: „Надо торопиться. В 18.00[26] мы должны быть готовы к выходу!“… И только сейчас я заметил в каюте просторные, удобные кресла, картины на переборках, фотографии в рамках на столе, и блюдо с рождественскими яствами. И подумал: „А ведь сегодня Рождество“. Я бы, наверное, и не вспомнил об этом, если бы не увидел яблоки и изюм, орехи и пирожное, шоколад, еловые ветки, украшенные мишурой. Все это навевает воспоминания, и я предаюсь мечтам».
38-летний фрегатен-капитан Эрнст-Дитрих Доминик, второй по старшинству среди присутствовавших офицеров, родом из Гибольдехаузена, был известен как педантичный и опытный моряк. В 1924 году, будучи кадетом, он прошел подготовку по артиллерийскому делу и затем служил на крейсере «Эмден»; на только что принятый флотом «Шарнхорст» он был назначен в январе 1939 года. Мало кто знал корабль лучше, чем Доминик. Он был на борту с самого начала и командовал всей корабельной артиллерией, а зимой 1943 года (имеется в виду зима 1942/43 гг. — Прим. пер.) стал первым помощником и правой рукой командира. Доминик был прирожденным бойцом. После четырех лет службы в море он 1 октября 1943 года получил назначение в штаб флота в Берлине. Однако сменщик до сих пор не прибыл в Ланг-фьорд, и поэтому Доминик по-прежнему находился на борту.
Его сын, фрегатен-капитан Вульф Доминик, сделавший карьеру в Бундесмарине после войны, рассказывает:
«Примерно в это время от отца пришло письмо моей матери, которая тогда жила у своих родителей в Нордхайме, под Гановером. Он писал: „Я думаю о родине. Пусть бог даст нам силу, чтобы наш гордый корабль смог внести вклад в победоносное завершение войны“. Это письмо было непроизвольно написано как завещание. Мне кажется, слова отца отражали типичные настроения всего экипажа».
Когда Маклот и Хаусс получали последние указания от Доминика, он уже куда-то очень торопился. На то были веские причины. В 12.00 на «Шарнхорсте» была объявлена часовая готовность и он давно стоял под парами; в таком же состоянии были и эсминцы. Однако контр-адмирал Бей в это время находился в Каа-фьорде. Без командующего эскадрой Боевая группа не могла выйти из своего фьорда. «Адмиралы северных морей (Admirals Nordmeer) приказали выходить в 17.00. Но это совершенно невозможно. Бей до сих пор не прибыл на флагман», — записал командир флотилии эсминцев Рольф Иоханесон.
Сейчас уже каждая минута приобретала жизненно важное значение. Чтобы атака имела хоть какой-нибудь шанс на успех, Боевой группе следовало быть в позиции к югу от острова Медвежий утром следующего дня. Однако в Каа-фьорде события как-то незаметно начали развиваться крайне неблагоприятно для нерешительного адмирала. В 14.00 Бей вместе со своим штабом из 36 офицеров перебрался с «Тирпица» на борт эсминца Z-30, которым командовал корветен-капитан Карл Лампе; однако эсминец только через час отшвартовался от судна снабжения «Нордмарк». Из-за неожиданного снежного шквала было трудно отвести буи, закрывавшие вход в Каа-фьорд. Запросили буксир, но он задерживался. Лишь около 16.00 Z-30 выбрался из Альта-фьорда и направился в Истестофен, причем шел не очень торопясь, со скоростью 21 узел. В 18.15 Бей, наконец, добрался до «Шарнхорста», но линкор и после этого продолжал стоять на месте.
«Машины эсминцев работают, но ничего не происходит. К сожалению, так и не удалось поговорить с командующим эскадрой»,
— все более раздраженно записывал Иоханесон. Дело было в том, что на борту «Шарнхорста» возникла новая, весьма серьезная проблема: вышла из строя радарная сигнальная система, а она имела решающее значение в боевой операции. Чтобы как-то выйти из положения, корветен-капитану Герфриду Брютцеру было приказано передать радарный обнаружитель Z-38 на линкор, и эта процедура заняла три четверти часа.
Наконец в 19.01 вспышки сигнальных фонарей с мостика передали: «Якоря поднять». Вскоре после этого к эсминцу Иоханесона Z-29 подошел катер. На борт поднялся офицер — он передал приказ Бея об атаке конвоя; чувствовалось, что двухстраничный текст диктовал человек, которого очень поджимало время. Несколько машинописных ошибок было исправлено от руки. Вскоре во фьорде появилось еще одно моторное судно. На его борту находились главный корабельный старшина Вильгельм Гёдде и группа матросов, выделенных для дополнительной охраны противолодочных сетей и имевших глубинные заряды. Оба младших лейтенанта — Хаусс и Маклот — получили личные указания от Доминика и давно покинули флагманский корабль. Их задача заключалась в том, чтобы расчистить путь эскадре через Стьернсунн, и они ждали только приказа, чтобы взяться задело.
«С мостика „Шарнхорста“ через мегафон передают приказ отдать швартовы. Матросы R-56 и R-58 бросаются к своим боевым постам, а молодые капитаны мгновенно появляются на мостиках. Раздаются два пронзительных свистка боцманских дудок, петли канатов сбрасывают с причальных тумб, затем канаты быстро вытягивают и сворачивают в бухты на палубе. Матросы хорошо знают свое дело. Похожие на привидения, оба минных тральщика медленно отходят и ложатся в дрейф, ожидая остальных».
В полной темноте откуда-то неожиданно появились два буксира.
«В этом месте фьорд узкий, а линкор стоит поперек него, носом к ветру, поэтому буксиры должны развернуть его на 90°, а потом он пойдет своим ходом через проход в сетях, установленных в устье фьорда».
Матросы вахты правого борта поднимали якорь и принимали швартовы, а весь остальной экипаж собрался на юте.
«Все как один — матросы с нижних палуб, офицеры из своих кают и кают-кампаний — торопятся на корму… Из-за задней орудийной башни появился высокий, стройный офицер — фрегатен-капитан Доминик. Это — опытный артиллерист, он командовал и зенитными пушками, и тяжелыми орудиями до того, как был назначен первым помощником капитана. Смелый и рассудительный человек, он в течение всей своей длительной службы постоянно проявлял заботу о подчиненных».
Главный старшина построил экипаж и отдал рапорт Доминику, который поднялся на возвышение. Он кратко охарактеризовал обстановку и в заключение сказал: «Конвой идет с грузом для Восточного фронта. Наша задача — уничтожить конвой».
Прошло десять месяцев с тех пор, как «Шарнхорст» в сопровождении своего эскорта пришел в Ланг-фьорд. Уже несколько недель ходили всякие слухи, особенно последние дни. Корабли все время находились в состоянии повышенной готовности, несколько раз давали отбой. Но на этот раз начались реальные события.
«Не успел Доминик закончить последнюю фразу, как началось бурное ликование. Радостные возгласы разносятся над фьордом, матросы, забыв о дисциплине, подхватывают помощника капитана и восторженно несут его на плечах. Потом все бросаются к боевым постам. Через три минуты, за рекордно короткое время, они уже были на месте».
Котельный машинист Файфер, которому удалось остаться в живых, вспоминает этот эпизод:
«Оглядываясь назад, пожалуй, трудно понять, почему была такая реакция экипажа. Но дело, наверное, в том, что мы ждали целых десять месяцев. Нет ничего хуже этого. Мы были полностью уверены и в корабле, и в офицерском составе. С нами ничего не могло случиться. Большинство из нас было уверено, что мы вернемся дня через два, а затем продолжим отмечать Рождество».
Но у Гельмута Бакхауса, сигнальщика, которому вскоре предстояло забираться на фор-марс, возникло странное предчувствие:
«Надевая зимнюю одежду, я вдруг заметил свой жетон, висевший в шкафу. Раньше я его никогда не носил. Теперь же почему-то решил повесить его на шею».
На борту тральщиков R-56 и R-58 Маклот и Хаусс по-прежнему ждали приказа.
«Буксиры начали медленно разворачивать корпус стального гиганта, один тащил его за нос, а второй — за корму. Прозвучал сигнал телеграфа в машинном отделении, буксирные канаты были отсоединены, и винты линкора вспенили воду… Постепенно линкор завершает разворот на левый борт и направляется к выходу из фьорда… Моряки, стоящие на мостиках других кораблей, молча и в восхищении наблюдают за этой сценой. Постепенно длинный, изящный корабль набирает скорость, а затем плавно и почти бесшумно проходит мимо, на нем не видно ни огонька — красивый, но смертельно опасный хищник, вышедший из своего логова в горах в поисках добычи».
Эсминец Z-38 шел впереди «Шарнхорста» на дистанции 1200 метров в направлении буев на выходе из фьорда, остальные четыре эсминца держались сзади. Только в 20.37, т. е. с опозданием в три с половиной часа, «Шарнхорст» прошел через проход в противолодочной сети в голове фьорда, обогнул мыс Клуббенес и взял курс на запад, через Стьернсунн, в открытое море. Скорость сбавили до 25 узлов. В проливе эскадру встретил сильнейший штормовой ветер, порождаемый стоковыми воздушными потоками с окружающих гор; ветер яростно набрасывался на мачты и такелаж. Носовая палуба линкора исчезала под накатывающейся горой воды, потом «клиперный» нос как бы отряхивался и пробивался сквозь следующую волну. Все как будто забыли о двух минных тральщиках, которые, имея максимальную скорость всего 16 узлов, все больше отставали. Вернер Хаусс, находясь на борту R-58, напряженно вглядывался в бинокль, но ничего не было видно.
«Еще недавно я мог различать шесть неясных теней на фоне темных гор, теперь они окончательно исчезли».
За стремительным выходом эскадры наблюдал не только Хаусс. В своем доме на склоне горы, расположенной на восточном берегу Ланг-фьорда, семья Йохана Дигре сидела за рождественским обедом. Дигре был одним из связных группы «Ида», и поэтому было бы странно, если бы он днем, видя перед собой всю панораму устья фьорда, не следил с повышенным вниманием за проходами через заграждение в обоих направлениях. Его сын Пер, которому тогда было десять лет, вспоминает те события.
«Я помню, что все мы вышли из дома, и вдруг увидели „Шарнхорст“, который скользил по воде, вырисовываясь темной тенью на фоне далеких гор на той стороне фьорда. Он шел с высокой скоростью, а волна за кормой была такая сильная, что пришлось срочно вытаскивать нашу лодку на берег. На следующий день мы увидели во фьорде плавающие в воде рождественские елки — их выбросили за борт с кораблей».
Йохан Дигре позвонил другому связному — Харри Петтерсену, жившему на берегу Каа-фьорда; при этом якобы хотел просто поздравить его с Рождеством, но пользовался понятным только им шифром: «На Рождество я буду дома, но бабушка уехала на все праздники». Петтерсен сразу понял, что имел в виду Дигре. «Бабушкой» в группе «Ида» условились называть «Шарнхорст». Он вспоминал:
«Я связался с Торстейном Рааби и Карлом Расмуссеном, которые проводили Рождество в долине Тверрельв. Это они работали на радиопередатчике, спрятанном в подвале дома, принадлежавшего дорожному управлению».
Сигрид Расмуссен, которая была уже на последнем месяце беременности, открыла дверь.
«Это был наш сосед; у него неподалеку тоже была ферма. Он сказал, что к телефону просят подойти Калле или его приятеля Торстейна. Отец очень рассердился, когда они, извинившись, встали из-за стола и ушли. Однако „Шарнхорст“ вышел в море. Не могли же они сказать, что им нужно срочно отправить радиограмму в Лондон».
А в это время погода в северной части Баренцева моря испортилась еще больше. Конвой прошел над U-601 утром, примерно в 8.30, и с тех пор Отто Хансен сделал несколько отчаянных попыток установить с ним контакт. Однако дул 8-балльный юго-западный ветер, сопровождаемый то дождем, то снежной пургой, лодку сильно качало и бросало из стороны в сторону. Хансен записал:
«Море очень бурное, видимость всего 100 метров, боевая рубка все время под водой».
Вахтенным на боевой рубке выпало нелегкое утро.
«Кругом кромешная темнота. „Берегись!“ — кричит вахтенный офицер. Лодка резко кренится. Мы хватаемся за все, что можно. На нас мчится огромная волна, вода захлестывает лица и плечи, заливает рубку… Вокруг только бушующее море, которое со стороны, наверное, кажется очень красивым… Лодка пробивает себе путь среди волн, пенистые гребни которых вздымаются над нами на 8–10 метров… С боевой рубки открывается грозное зрелище. Прямо на тебя катятся черные горы лоснящейся воды… По небу несутся рваные тучи. Если на несколько секунд в них появляется разрыв, мы обшариваем горизонт биноклями. Ведь мы здесь для того, чтобы обнаруживать вражеские корабли… И вновь нос лодки глубоко зарывается в воду. Очередная волна кажется особенно огромной. Ее гребень покрыт белой пеной. Она разбивается о рубку со звуком, напоминающим грохот грузового поезда, идущего по мосту. Пена хлещет по лицам. Такое ощущение, что кто-то бросил в лицо горсть крупного песка. Несколько минут мы ничего не видим. Соленая вода жжет кожу».
Впередсмотрящие Отто Хансена могли различать только темные контуры торговых судов, идущих где-то впереди. В 11.02 он сообщил:
«ВИЖУ ЭСМИНЕЦ И НЕСКОЛЬКО СИЛУЭТОВ, КУРС 90 ГРАДУСОВ»
в 12.26:
«ЕЩЕ ТОРГОВЫЕ СУДА И КРУПНЫЙ ДВУХТРУБНЫЙ ЭСМИНЕЦ».
Хансен непрерывно информировал обо всем происходящем капитана цур зее Петерса в Нарвике. Однако такая погоня была опасным делом. Эсминцы входили в состав ближнего эскорта конвоя: они перехватывали немецкие радиограммы и знали, что где-то неподалеку находятся лодки из группы «Железная борода». Матросы были готовы в любой момент сбросить глубинные бомбы.
Через полтора часа, и 14.08, впередсмотрящие подводной лодки вдруг заметили эсминец, до него было всего 500 метров. Прозвучал сигнал тревоги, и U-601 пошла на срочное погружение. Еще через полчаса, в 14.36, Хансен вновь всплыл, шторм бушевал с прежней силой. Однако море было пустынным: конвой исчез, уйдя на восток.
В нескольких милях от U-601 рвалась в бой с врагом недавно введенная в строй подводная лодка U-716. Как и Отто Хансен, ее капитан обер-лейтенант цур зее Ганс Дюнкельберг, родом из Мюльхайма, что в Рурском бассейне, был молод — ему было всего двадцать пять. Он принял лодку в апреле и после пяти месяцев тренировочных плаваний в Балтийском море, в середине декабря, оказался в Бергене. Через несколько дней ему было приказано присоединиться к остальным лодкам «Железной бороды» и нести дежурство у острова Медвежий. Сейчас же он со своим экипажем был готов от злости произвести первый выстрел.
Радист U-716 Педер Юнкер вспоминал:
«Погода была ужасная. Однако Дюнкельберг был хорошим капитаном. Хладнокровный и твердый, как скала, он пользовался большим уважением матросов. На верфи в Гамбурге лодку ремонтировали после ожесточенной бомбежки в конце июля — начале августа. Мы очень тяжело переживали это. Видя такие ужасные разрушения, трудно было поверить, что войну еще удастся выиграть».
Лодка занимала позицию к югу от U-601; утром рождественского дня, примерно в 10.00, ею была перехвачена радиограмма, в которой Отто Хансен сообщал об обнаружении конвоя. Пока радист пытался взять пеленг, Дюнкельберг развернулся к северу, так что ветер и дождь обрушивались на него теперь с кормы. После тяжелого пятичасового плавания в штормовом море наблюдатели в 14.58 заметили впереди, на некотором удалении от лодки, темную тень эсминца эскорта. Дюнкельберг немедленно объявил боевую тревогу и развернул лодку. С дистанции в 3000 метров он произвел первый боевой выстрел в качестве командира корабля. В сторону эсминца была выпущена самонаводящаяся торпеда T5 Gnat. Это был первый залп сражения у Нордкапа. Кратко доложив по радио о проведенной атаке, он сразу погрузился на большую глубину, а акустик, вслушиваясь в гидрофоны, ждал звука взрыва. Но взрыва не последовало. Дюнкельберг просчитался. При высоте волн от 8 до 10 метров практически невозможно попасть в эсминец, к тому же идущий встречным курсом.
В дневнике Дюнкельберг писал:
«Меня преследует эсминец. Нет ничего удивительного в том, что мы промахнулись, учитывая сильный шторм. Сейчас шум двигателей и турбин слышится с разных дистанций. Шум постепенно затихает в восточном направлении».
Около пяти вечера генерал-адмиралу Шнивинду принесли копию радиограммы, и он с удовлетворением отметил:
«Лодка № 2 вошла в контакт с конвоем. Указанная позиция соответствует сигналу с U-601».
Вскоре Дюнкельберг опять всплыл, но ничего, кроме бушующего океана, не увидел. К тому же вышел из строя чувствительный сонар (Gruppenhorchger?t, F255Dt — GHG), из-за чего теперь будет крайне трудно улавливать шумы в погруженном состоянии.
В это время лодка Отто Хансена U-601 вновь нагнала конвой. В 16.30 ее чуть не протаранил корвет, неожиданно возникший на расстоянии всего 300 метров. Опять пришлось совершить срочное погружение. Матросы замерли, ожидая взрывов глубинных бомб, но было тихо. Из-за сильного ветра и темноты корвет их не заметил.
У третьей лодки группы «Железная борода», занявшей позицию к северу от U-601, были неприятности. Ею командовал капитан-лейтенант Гильдебрандт: его день рождения пришелся на сочельник, и накануне он отметил свое тридцатидвухлетие в точке, расположенной к юго-западу от острова Медвежий. Следуя традициям ветеранов Арктики, он предпочитал прослушивать шумы врага в погруженном состоянии, потому что всплывать было очень опасно. В дневнике он писал:
«Опыт свидетельствует, что более разумно нести дежурство в погруженном состоянии, потому что: 1) видимость все равно плохая из-за „тяжелого моря“, 2) шум можно уловить с дистанции 8–10 миль, что вдвое дальше дистанции прямой видимости, 3) меньшая вероятность атаки кораблями эскорта, неожиданно появляющимися из темноты». Это были резонные доводы, но они приводили в ярость командующего капитана цур зее Петерса в Нарвике. «Погружение дает преимущество, если условия прослушивания благоприятны, — писал он, — [но] не в штормовом море. Все равно ничего не слышно. Погружаться на большую глубину имеет смысл, только если существует опасность атаки. Под водой капитаны утрачивают желание Слушать! Наблюдать! Атаковать!»
Это был чувствительный укус. Было ясно, что Петерс недолюбливает Гильдебрандта, хотя за плечами последнего был достаточно большой срок службы, а кроме того, на его счету было два успешных потопления в Арктике. Теперь же, в полдень рождественского дня, он погрузился и пытался услышать шум конвоя. Когда же вновь всплыл через полчаса, то услышал четкий и сильный сигнал Отто Хансена, передающего данные пеленгации.
«Судя по силе сигнала, мы находимся недалеко друг от друга»,
— записал Гильдебрандт. А вскоре произошла катастрофа. Лодка меняла курс, вдруг накатилась огромная волна, которая захлестнула боевую рубку. Тонны ледяной воды хлынули в открытый люк и залили воздухозаборник дизельного двигателя. Лодка резко накренилась, двигатель заглох, а из аккумуляторов поползло облако хлора. Через несколько минут потерявшая управление подводная лодка беспомощно качалась на волнах. Спустя какое-то время двигатель вновь удалось запустить, и Гильдебрандт развернул лодку по ветру. И в самый раз. Лодка зачерпнула 15 тонн воды, а матросам от распространяющегося по отсекам хлора становилось все хуже. В 14.50 Гильдебрандт передал в Нарвик радиограмму:
«ВНУТРИ ЛОДКИ МНОГО ХЛОРА, ОНА УПРАВЛЯЕТСЯ С ТРУДОМ. ОТБОЙ.
ХАММЕРФЕСТ»
В течение трех часов Гильдебрандт, включив вентиляцию, проветривал лодку, затем вновь приказал погрузиться. Не успели цистерны полностью заполниться балластной водой, как все услышали характерный шум надводных кораблей. Это был конвой, который прошел прямо над лодкой. Только в 22.00, когда запах оставшегося газа был уже просто невыносим, Гильдебрандт решился всплыть и отправить следующую радиограмму:
«В 18.00–19.20 В КВАДРАТЕ АВ6496 НАДО МНОЙ ПРОШЛО ВОСЕМЬ ТРАНСПОРТНЫХ СУДОВ И ТРИ КОРАБЛЯ ЭСКОРТА. КУРС НА ВОСТОК. 70 ОБ/МИН. КОНТАКТА НЕТ. СЛЫШИМОСТЬ ПЛОХАЯ. ВИДИМОСТЬ 800 МЕТРОВ».
Подтверждения получения радиограммы не последовало, а повторно ее не передали, хотя для надежности это следовало сделать. Поэтому сообщение не было получено ни Боевой группой, ни капитаном цур зее Петерсом в Нарвике, который со все большей тревогой следил за разворачивающимися событиями. Петерс знал, что некоторые из подводных лодок, находящихся в районе острова Медвежий, идут по пятам конвоя. Однако за несколько утренних часов необычно быстро сформировался циклон. Ледяной ветер превратил море в своеобразный кипящий котел, и подводные лодки бросало, как пробки. Цели для атаки превратились в едва различимые силуэты, ненадолго возникавшие среди нагромождения волн, так что точно направить на них торпедные аппараты было практически невозможно. Затем стал известен прогноз погоды на день св. Стефана — ничего хорошего он не предвещал. Ожидалось возрастание силы ветра до 9 баллов, «тяжелое море», а с юго-запада — приближение снежной пурги. Около 16.00 Люфтваффе уже отозвали последние из самолетов, следивших за конвоем, из-за опасности обледенения. На рассвете следующего утра, 26 декабря, планировалось организовать шесть вылетов, но если шторм не утихнет, то разведывательные полеты будут отменены, так что обнаружить притаившийся вражеский эскорт уже не удастся. А это, в свою очередь, означало, что предпосылок, определявших успех атаки «Шарнхорста», уже не будет.
Настроение Петерса за последние несколько дней постоянно менялось — то у него появлялась надежда, то опять возникало отчаяние — он испытывал противоречивые чувства: долга и трезвой оценки ситуации, желание атаковать и страх перед очередным поражением; аналогичные настроения были и у других немецких адмиралов. Высшие офицеры знали лучше, чем кто-либо, что уровень боеспособности Кригсмарине существенно понизился. Однако, будучи профессионалами, они должны были вести борьбу с врагом, используя любую возможность. С другой стороны, они не имели никакого права обрекать корабли и их экипажи на верное поражение. Атака могла быть успешной только при максимальном учете факторов обстановки, но в случае подавляющего перевеса сил противника от атаки следовало уклониться. На Петерсе, которому пришлось выступать в роли командующего не только подводными лодками, но и надводными кораблями, лежала огромная ответственность. Незадолго до Рождества ему уже пришлось вмешаться в действия Бея, который начал было колебаться; он считал своим долгом вмешаться еще раз, пока не поздно. Судя по записи, которую он внес вечером рождественского дня 1943 года, его оценка сложившейся ситуации сомнений не вызывает:
«Авиаразведку флангов нужно исключить. Никто не знает, где находятся силы прикрытия врага, если они вообще существуют. Погода портится быстрее, чем по прогнозу, из-за чего сильно упадет скорость и уменьшится точность стрельбы. Подводные лодки отстают от конвоя, и поэтому нельзя будет навести Боевую группу точно на цель. Фактор внезапности будет утерян. Поэтому следует предположить, что „Шарнхорст“ и эсминцы сопровождения будут вынуждены вести бой с превосходящими силами прикрытия, а не с более слабым эскортом конвоя».
Вывод Петерса носит драматичный характер: операцию следует отменить. Однако, желая избежать неприятных последствий, он решил политически обезопасить себя, сделав приписку:
«Я, разумеется, не могу исключить того, что общая ситуация требует проведения именно такой операции».
Около восьми часов вечера Петерс решил позвонить Шнивинду в Киль.
«Эсминцы бессильны при такой погоде. Флигерфюрер (Fliegerf?hrer) Лофотенских островов сообщает, что завтра улучшения погоды не ожидается. Силы противника заблаговременно обнаружить не удастся. Предлагаю операцию „Остфронт“ отменить».
Хотя и с неохотой, но Шнивинд был вынужден согласиться с этими доводами. Он позвонил в Берлин, а в 20.46 отправил сообщение по телетайпу (примерно в это же время «Шарнхорст» и эсминцы 4-й флотилии приняли на себя первые удары шторма в Стьернсунне):
«ОБСТАНОВКА КРАЙНЕ НЕБЛАГОПРИЯТНА. НА СУЩЕСТВЕННЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ РАССЧИТЫВАТЬ НЕ ПРИХОДИТСЯ. В СВЯЗИ С ЭТИМ ПРЕДЛАГАЮ ОПЕРАЦИЮ ОТМЕНИТЬ».
Спустя полчаса, в 21.16, дал о себе знать и Бей. Находясь на мостике «Шарнхорста», он, решив нарушить режим радиомолчания, сообщал:
«В ЗОНЕ ОПЕРАЦИИ ПРОГНОЗИРУЕТСЯ ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР ОТ 6 ДО 9 БАЛЛОВ. СПОСОБНОСТЬ ЭСМИНЦЕВ ВЕСТИ ПРИЦЕЛЬНУЮ СТРЕЛЬБУ СИЛЬНО ПОНИЖЕНА. СКОРОСТЬ СБРОСИЛИ».
В этот момент по левому борту «Шарнхорста» и пяти эсминцев эскорта был мыс Сильдмилинген, а по правому — горы острова Сере и Сёрёсунн, в проливе уже вовсю разгулялся шторм. Впереди был Лоппхавет, коварный участок моря, прославившийся штормами небывалой ярости. Здесь у немецких кораблей никакой защиты не было: с юго-западных просторов океана на них, завывая, набросился ветер, который мог тут хозяйничать совершенно беспрепятственно. Ветер и волны, сильное течение сталкивались друг с другом, превращая и без того беспокойное море в кипящий котел. И, по-видимому, именно тогда, когда он оказался в разъяренных водах Северного Ледовитого океана, до адмирала Бея, наконец, со всей ясностью дошло, что операция «Остфронт» — опасная затея, имеющая крайне мало шансов на успех. Таким образом, радиограмму, отправленную им из Сёрёсунна, можно было воспринимать как просьбу о помощи.
Адмиралы в Киле и Берлине тоже уже поняли, что при таком сочетании штормовой погоды и полярной темноты боеспособность линкора значительно снижается. А когда выяснилось, что и эсминцы обречены на неудачу, вывод стал очевиден: операцию нужно отменять.
Однако условия для радиосвязи были исключительно неблагоприятны. Поэтому радиограмма Бея дошла до Берлина лишь на следующее утро, в 3.56, а к этому времени он уже почти добрался до зоны операции. Кроме того, в Берлине уже сложилось твердое мнение. Дёниц не был готов отозвать Боевую группу. Он лично обещал Гитлеру результат, поставив всю свою репутацию на то, чтобы сохранить крупные надводные корабли. Теперь Бею оставалось только действовать — решительно и энергично.
На борту линкора «Дюк оф Йорк», пробивавшегося к острову Медвежий со скоростью 19 узлов, атмосфера была более спокойная. Пока Шнивинд, Петерс и Бей ждали окончательного решения Дёница, Фрейзер получил новую дешифровку «Ультра». Из нее следовало, что примерно в полдень Бей пытался связаться с минным тральщиком R-121, который направлялся из Тромсё в Каа-фьорд, имея на борту несколько лоцманов. В радиограмме содержался приказ, адресованный R-121, — идти в Ланг-фьорд и ждать там дальнейших распоряжений.
У Фрейзера до сих пор не было уверенности, что линкор вышел из своего уютного фьорда, однако степень вероятности того, что это так, уже была выше, чем ранее.