Глава 43 Власть. Сталин выходит из тени

Глава 43

Власть. Сталин выходит из тени

“В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату… – вспоминал министр юстиции Малянтович. – Человечек был… в широкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок, на рыжеватых длинных волосах. В очках. С короткими подстриженными рыжими усиками и небольшой бородкой. <…> И воротник, и рубашка, и манжеты, и руки были у человека очень грязны”.

– Временное правительство здесь, – сказал министр торговли Коновалов. – Что вам угодно?

– Объявляю вам, всем вам… что вы арестованы, – ответил Антонов-Овсеенко. – Я представитель Военно-революционного комитета Антонов.

Это было в ночь с 25 на 26 октября, примерно без десяти два. Новые хозяева Зимнего дворца принялись за грабеж, “вытаскивая ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду”. Один солдат воткнул в свою шапку страусовое перо. Старые дворцовые служители, все еще одетые в голубые и красные с золотом ливреи, пытались остановить мародеров. Штурма Зимнего дворца не было: при съемках сцены штурма в фильме Эйзенштейна пострадало и то больше людей. Сагирашвили писал: “Правительство Керенского смыла Нева”.

Когда министров отправили в Петропавловскую крепость, Антонов-Овсеенко тут же утратил контроль над тем, что происходило во дворце. Нескольких девушек из Женского ударного батальона изнасиловали. “Особенно остро встал вопрос с погребами Зимнего дворца”, – вспоминал Антонов. В погребах Николая II было токайское времен Екатерины Великой и “Шато д’Икем” урожая 1847 года, любимое вино императора.

Преображенский полк… спился окончательно. Павловский – наша революционная опора – также не устоял. Посылались караулы из смешанных частей – перепивались. Ставились “комитетские” караулы – не выдерживали. Посылались броневики разгонять толпу – команда их после некоторого променада также начинала подозрительно шататься. Как только наступал вечер, разливалась бешеная вакханалия.

Отчаявшийся Антонов-Овсеенко вызвал петроградских пожарных. “Пробовали заливать погреба водой – пожарные во время этой работы напивались сами”. Комиссары начали разбивать бутылки на Дворцовой площади, но “пропойцы лакали прямо из канав”. “Пьяный угар заразил весь город”.

Наконец ленинский Совет народных комиссаров назначил в Зимний дворец коменданта, наделенного высшими полномочиями, но, как сухо замечает Антонов-Овсеенко, “этот человек тоже оказался не очень надежным”.

На Съезде советов именно Каменеву поневоле пришлось объявить, что Зимний дворец наконец пал. И тогда Ленин снял парик, смыл грим и появился перед делегатами как вождь новой России¹.

Тем временем Анна и Надя Аллилуевы, которые хотели увидеть открытие Съезда, пришли к Смольному и проскользнули в зал. “По возбужденным голосам, по громким восклицаниям мы угадываем, что произошло что-то очень большое. И неожиданно в толпе, движущейся нам навстречу, узнаем Сталина”.

– А, вы!.. Хорошо, что пришли! Слышали? Только что взят Зимний! Наши уже вошли в него!

Большевики падали с ног от усталости. “Во время Октябрьского переворота, – рассказывает Федор Аллилуев, старший брат Анны и Нади и новый помощник Сосо, – т. Сталин не спал пять суток”. Иногда удавалось перекусить или вздремнуть на полу.

“Город был спокоен, быть может, спокойнее, чем когда бы то ни было”, – писал Джон Рид. Когда в Смольный пришла новость о том, что весь Петроград в руках большевиков, Ленин перестал волноваться, начал отпускать шутки (в адрес Каменева), прилег на газеты на полу. “Коридоры были переполнены куда-то спешащими людьми с глубоко запавшими глазами”, но в комитетских комнатах “люди спали на полу. Около каждого лежала его винтовка”.

Большевистские руководители засыпали где сидели. Кто-то постелил себе на полу в кабинетах Смольного. “Сломленный усталостью”, Сталин еще успел поучаствовать в подготовке воззвания к народу, но “наконец заснул, сидя в кресле за столом”, вспоминает Федор Аллилуев. “Восторженный Луначарский [народный комиссар просвещения] на цыпочках подошел к спящему и поцеловал его в лоб. Тов. Сталин проснулся и долго добродушно смеялся над Луначарским”.

Ленин и Троцкий уснули рядом на куче газет. “Знаете, – со вздохом сказал Ленин Троцкому, – сразу после преследований и подполья к власти… es schwindelt[206]”².

В шесть утра 26 октября “слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни. Тень грозного рассвета вставала над Россией. <…> Утро застало город в неистовом возбуждении”. “Буржуазия, от гвардейцев до проституток” – как замечал Шляпников – снова показалась на улицах. Заседание Съезда должно было начаться в час дня, и делегаты постепенно собирались, но и к семи часам вечера Ленин еще не появился. Наконец без двадцати девять он пришел и был встречен оглушительной овацией. “Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот… – писал Рид. – Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовке, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный”.

– Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка! – без обиняков провозгласил Ленин. Он говорил, приподняв по привычке ногу над полом. “Видна была подошва, и я заметил, что она протерта”, – рассказывал Молотов.

В 2:30 Каменев[207] зачитал с трибуны состав нового правительства. Сосо был назван “И. В. Джугашвили-Сталин”. До сих пор он был не слишком известен широкой публике, и большевики, побывавшие в эмиграции, были от него отнюдь не в восторге. Безвестность в 1917-м навсегда осталась для этого обидчивого человека травмой, которую он пытался изжить при помощи лживого культа личности. Но на самом деле Ленин и многие другие большевистские руководители давно уже отдавали должное его умениям и безжалостности. “В те времена, – писал Федор Аллилуев (с такой откровенностью, что его воспоминания так и не были напечатаны), – тов. Сталин был по-настящему известен лишь небольшому кругу людей, соприкасавшихся с ним по работе в подполье или… умевших отличать действительную работу и действительную преданность делу от трескотни, шумихи, пустословия и саморекламы”.

Все советское правительство теперь работало круглосуточно, в одной комнате, за одним столом. “После Октября тов. Сталин переселился в Смольный”, – пишет Федор Аллилуев. “Первые… три дня [я] оттуда не выходил, – говорит Молотов. – Сидели рядом – я, Зиновьев, Троцкий, напротив – Сталин, Каменев”. Новую жизнь, по признанию Молотова, они представляли “отрывочно”. Когда Каменев и Троцкий решили отменить смертную казнь в армии, это (вспоминал позднее Сталин) услышал Ленин. “Вздор! – воскликнул он. – Как же можно совершить революцию без расстрелов?” Ленин не шутил.

Переворот дался на удивление легко, но смертельная борьба за власть началась сразу же. Ленин не хотел пускать в свое правительство меньшевиков и эсеров, но Каменев настоял на том, чтобы провести с ними переговоры. Когда переговоры провалились, он подал в отставку. Тем временем Керенский бросил казачьи войска на Пулковские высоты близ Петрограда, а железнодорожники, подстрекаемые меньшевиками, объявили забастовку, требуя коалиции. Сталин вместе со Свердловым, Серго и Дзержинским организовывал защиту Петрограда.

В первые месяцы у власти Ленин, Троцкий и Сталин были нераздельной троицей. Ленина осаждали и изнутри партии, и снаружи, пытались склонить к компромиссу; в его партии были и халтурщики, и пустословы. Своих подручных он делил на “людей дела” и “чаепитчиков”. “Чаепитчиков” было слишком много. Если бы Советская Республика пришла к миру и стабильности, то “чайная” линия, которую представляли, например, Каменев и Бухарин, могла бы увести страну в совсем другом направлении. Но этому было не суждено сбыться. Ленин почти все время проводил с самыми решительными своими помощниками. В эти первые часы Ленин продиктовал декрет (точная дата отсутствует), в котором закрепил особое положение Сталина и Троцкого:

Инструкция караулу у личного кабинета председателя Совета народных комиссаров

В кабинет председателя без приглашения пропускать только:

председателя Совета народных комиссаров – Ленина…

Далее перед напечатанными именами личных секретарей Ленина написано от руки – вероятно, самим Лениным:

…народного комиссара по иностранным делам – Троцкого, народного комиссара по национальностям – Сталина.

“Ленин не мог обходиться без Сталина ни одного дня”, – писал Станислав Пестковский, польский большевик, ставший тогда главным помощником Сталина в наркомате по делам национальностей. Иногда Ленин просил Сталина поставить вторую подпись на декрете. “Наш кабинет в Смольном находился “под боком” у Ленина. В течение дня он вызывал Сталина по телефону бесконечное число раз или же являлся в наш кабинет и уводил его с собой”. Однажды Пестковский застал обоих за изучением карты.

Два бандита с Кавказа, Камо и Цинцадзе, приехали в Петроград. “Сталин был в кабинете один, – вспоминает Цинцадзе. – Мы очень друг другу обрадовались”. Вдруг в кабинет зашел Ленин.

– Это Котэ Цинцадзе, – представил его Сталин (Камо Ленин уже знал). – Старый кавказский грабитель и террорист.

Но с Пестковским Сталин разговаривал только отрывистым бормотанием. Держался угрюмо и молчаливо, не сплетничал, в отличие от других разговорчивых большевиков-руководителей[208].

29 ноября 1917 года в ЦК образовалось главное бюро лидеров – четверка, в которую входили Ленин, Сталин, Троцкий и Свердлов. Эти самые могущественные в России люди имели “право решать все экстренные дела”. Но у Свердлова, ставшего номинальным главой государства (председателем Всероссийского Центрального исполнительного комитета), время уходило на управление партийным секретариатом. В итоге, как пишет Троцкий, “четверка… свелась к тройке”.

Ленин предлагал радикальные и репрессивные меры: “Мир, земля, хлеб!” Он начал мирные переговоры с кайзеровской Германией. Когда нарком по иностранным делам Троцкий доложил о ходе переговоров, Ленин ответил: “Посоветуюсь со Сталиным и дам отчет”. 27 октября была запрещена оппозиционная печать. На заседании ЦК 2 ноября Ленин успешно положил начало диктатуре большевистских олигархов. 4 ноября Совнарком наделил себя полномочиями управления без участия советов. Роль наемных убийц изначально принадлежала ВРК, но 7 декабря Ленин создал Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем – знаменитую ЧК во главе с Дзержинским. ЧК, предшественница ОГПУ, НКВД, КГБ и сегодняшней ФСБ, имела абсолютную власть решать вопросы жизни и смерти, власть выше закона.

– Зачем тогда нам вообще комиссариат юстиции? Давайте назовем его честно – комиссариат социального истребления! – запальчиво выкрикнул нарком юстиции, левый эсер Исаак Штейнберг.

– Хорошо сказано! – ответил Ленин. – Именно так и надо бы его назвать!

Другому коллеге он сказал: “Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев? “Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо…” В записках Ленина встречаются требования расстрелять, убить, повесить “паразитов”, “пауков”, “пиявок”. Он спрашивал: “Как же можно совершить революцию без расстрельных бригад? Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая же это великая революция?.. Одна болтовня и каша!” Он требовал “найти людей потверже”. Но Сталин и Троцкий были достаточно тверды. “Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовней о священной ценности человеческой жизни”, – говорил Троцкий[209]. Сталин любил террор не меньше. Когда в самом начале революции эстонские большевики предложили ликвидировать “предателей”, он сразу ответил: “Идея концентрационного лагеря великолепна”.

“Сталин стал чувствовать себя более уверенно, – пишет Троцкий. – Я заметил вскоре, что Ленин “выдвигает” Сталина. <…> Ленин, несомненно, высоко ценил в Сталине… твердость, цепкость, настойчивость… хитрость… как необходимые качества в борьбе”[210]. Молотов, ненавидевший Троцкого, считал, что “Ленин не случайно выделил двух – Сталина и Троцкого – как главных. Два человека, которые выделяются как самые талантливые”. Скоро даже Суханов понял, что Сталин “держал в своих руках судьбы революции и государства”. Он, по словам Троцкого, “привык к власти”.

Но приход Сталина к власти не был предопределен. Сообразительность, уверенность, интеллект, политические таланты, вера в действенность насилия и применение его на практике, обидчивость, мстительность, обаяние, тонкость восприятия, бессердечие, вся невероятная исключительнсть этого человека – все это было к месту, но самого места не было. В 1917-м место появилось.

Он не смог бы подняться к вершинам власти в любую другую историческую эпоху: требовалась синхронность человека и момента. Для того чтобы грузин стал правителем России, нужна была интернациональность марксизма. Его тирания осуществилась благодаря осадному положению Советской России, утопическому фанатизму ее квазирелигиозной идеологии, беспощадному большевистскому мачизму, смертоносному духу Первой мировой войны, живодерскому представлению Ленина о “диктатуре пролетариата”. Сталина бы не было, если бы Ленин в первые дни нового порядка не победил в споре с Каменевым и не создал механизм для такой безграничной, абсолютной власти. Для таких условий Сталин был прекрасно снаряжен. Теперь он мог сделаться Сталиным.

Через несколько месяцев после Октября Ленин и его подручные направили эту власть, сосредоточенную в их руках, на поля Гражданской войны. Именно тогда Сталин и его когорты испытали, что такое ничем не ограниченная власть – власть вести войну, менять общество при помощи беспорядочных убийств. Их, словно мальчишек на первой охоте, переполняли гордость и восторг. Сталин, испорченная, но одаренная натура, идеально подходил для того, чтобы заниматься безжалостным истреблением – у него была непреодолимая тяга к этому. Впоследствии механизмы репрессий, жестокосердная, параноидальная психология вечной конспирации и вкус к решению всех проблем самыми кровавыми способами не просто стали доминировать в повседневной жизни, но были прославлены, институционализированы и с мессианским рвением возведены в статус большевистской аморальной веры. В условиях колоссальной бюрократии, устроенной по принципу кумовства, Сталин проявил себя мастером персональной политики[211]. Он не только поощрял самые жестокие методы, но одновременно был их олицетворением; в 1929-м он совершенно справедливо произнес богохульные слова о партии, родившей и воспитавшей его “по образу своему и подобию”. Но, хотя он рос вместе с партией, присущие ему скрытый экстремизм и угрюмая черная злоба оставляли большой простор для того, чтобы пойти еще дальше.

Он вырос на Кавказе, где царило клановое сознание. Все зрелые годы он провел в конспиративном подполье, где больше всего ценились жестокость, фанатизм и преданность. Постоянная борьба и стресс были для него питательной средой. К власти пришел редкий человек, в котором сочетались привычка к насилию и идейность – профессиональный бандит и убежденный марксист. Но больше, чем во что-либо, он верил в самого себя, в то, что только его беспощадный стиль правления годится для страны в кризисе, для того, чтобы претворить умозрительный идеал в утопию на практике.

Кто же больше него подходил для работы в правительстве, не скованном никакими рамками, устроенном согласно принципам кровавого заговора и кланового протекционизма?

Борьба за власть между Троцким и Сталиным зародилась в самом начале, на первом же заседании нового правительства, в тот исторический момент, когда личные слабости и политические махинации столкнулись с сакральностью диалектического материализма.

Первое заседание Совнаркома проходило в кабинете Ленина в Смольном. Кабинет оборудовали наспех, и потому единственной связью с империей была каморка телефонистки и машинистки за некрашеной деревянной перегородкой. Троцкий пишет, что двое главных соратников Ленина, “мы со Сталиным”, “явились первыми”. Это, конечно, не совпадение.

Из-за деревянной перегородки доносились чувственные вздохи: телефонный “разговор имел скорее нежный характер”. Слышался “сочный бас Дыбенко” (наркома по морским делам): “двадцатидевятилетний чернобородый матрос, веселый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения… приближавшейся к 46-й годовщине”. Итак, в этот эпохальный момент Сталин и Троцкий случайно стали свидетелями нового скандального романа Коллонтай, о котором “в некоторых кругах партии… несомненно, сплетничали”.

Троцкий и Сталин – высокомерные самозваные марксистские мессии, великолепные администраторы, глубокие мыслители, убийцы, обойденные чинами еврей и грузин – переглянулись. Сталина ситуация позабавила, Троцкого возмутила. “Сталин… подошел ко мне с какой-то неожиданной развязностью и, показывая плечом за перегородку, сказал, хихикая: “Это он с Коллонтай, с Коллонтай…”[212]

Троцкий не засмеялся: “Его жест и его смешок показались мне неуместными и невыносимо вульгарными, особенно в этот час и в этом месте”.

– Это их дело, – сухо ответил он. Сталин “почувствовал, что дал промах”.

Случилось неслыханное: Сталин, сын грузинского сапожника, был близок к вершине российской олигархической власти. Троцкий почти моментально стал его соперником.

Сталин “никогда больше не пытался вступать со мной в разговоры на личные темы”, пишет Троцкий. “Его лицо сразу изменилось, и в желтоватых глазах появились… искры враждебности”³.