Глава XXII ГОД 1837-Й (с января по декабрь)

Глава XXII

ГОД 1837-Й

(с января по декабрь)

С начала 1837 года М. С. Воронцов и чиновники его канцелярии были обеспокоены намеченной поездкой к Черному морю Николая I и его семьи. Пятьюдесятью годами раньше, в 1787 году, состоялось известное путешествие Екатерины II в полуденный край — Новороссию и Крым. Задолго до путешествия была издана книга, в которой подробно описывался маршрут движения императрицы и ее свиты. Теперь в подобное путешествие решил отправиться Николай I. Маршрут путешествия императора также был отпечатан типографским способом. В нем были указаны почтовые станции, расстояния в верстах, дни прибытия в то или иное место, причины остановок, способы передвижения — в экипажах, верхом — и т. д., и т. д.

В ходе подготовки этой поездки шеф жандармов А. X. Бенкендорф разослал почтовым и станционным смотрителям «Открытые предписания». В них говорилось, в частности, что на почтовых станциях необходимо иметь достаточное количество объезженных и смирных лошадей. Лошади не должны бояться огня факелов, так как, возможно, членам августейшей фамилии и сопровождающим их лицам придется ехать ночью. Требовалось также увеличить число надежных кучеров и запастись прочной упряжью.

В начале февраля разговоры в городе о предстоящем путешествии Николая I отошли на второй план. Чета Воронцовых и многие одесситы были потрясены известием о гибели А. С. Пушкина. Как только в Одессе были получены сообщения о смерти Пушкина, в тот же день, 12 февраля 1837 года, в газете «Journal d’Odessa», выходившей на французском языке, появилась большая статья, посвященная памяти поэта. Написал ее, по-видимому, редактор газеты А. Г. Тройницкий.

«Нам, современникам Пушкина, — говорится в статье, — бывших, так сказать, свидетелями его ежедневных успехов, трудно сделать верную оценку заслуг, оказанных им нашему языку и нашей литературе. Мы считаем себя, однако, вправе утверждать, что никто до него не довел нашего стихотворного языка до такого совершенства, никто не умел придать такой силы, меткости и в то же время нежности и гармонии прекрасному русскому языку»1.

В день выхода газеты А. Г. Тройницкий получил записку от секретаря М. С. Воронцова, М. П. Щербинина: «Статья, сегодня помещенная в „Journal d’Odessa“ по случаю смерти Пушкина, принята была всеми, а в особенности графинею Воронцовою, с восхищением. Так как, вероятно, она же, т. е. статья сия, будет помещена и в „Одесском вестнике“, то я спешу повергнуть пред вами мысль, родившуюся у графини Елизаветы Ксаверьевны, т. е. что большая часть стихотворений Пушкина созданы были в Одессе, во время его здесь пребывания. Мысль сия достойна быть обработанною. Впрочем, Бог знает, что скажут в Петербурге…»2

Итак, статья, посвященная Пушкину, появилась и в «Одесском вестнике». Ее не пришлось перепечатывать из «Journal d’Odessa». Она уже была написана Н. Г. Тройницким, братом редактора «Journal d’Odessa».

До Одессы не дошло требование высшей власти сокращать сообщения о смерти Пушкина, а М. С. Воронцов не пожелал стать добровольным «цензором».

Спустя полвека Н. Г. Тройницкий вспоминал, что как только он узнал о смерти Пушкина, сразу же побежал в типографию, попросил бумагу и быстро написал статью. «Но печатать ее без разрешения графа Воронцова, управлявшего краем, нельзя было. Предъявили статью графу. Он стал читать ее, читал очень внимательно и дозволил печатать, заметив при этом: „да уж не много ли тут сказано? Ведь у нас были Державин, Ломоносов…“»3.

Дозволил печатать, подчеркнем, несмотря на то, что мог догадываться, а, возможно, и знал о вероятном недовольстве Петербурга. О Державине же и Ломоносове вспомнил Михаил Семенович потому, что в детские годы воспринял от отца восхищение их стихами. (Кстати, когда была объявлена подписка для сбора денег на сооружение памятника М. В. Ломоносову, то больше всех внесли Николай 1–5 тысяч рублей и М. С. Воронцов — 2 тысячи рублей.)

«Впрочем, граф всегда относился к Пушкину благосклонно, — продолжал Н. Г. Тройницкий, — и даже покровительствовал ему, невзирая на некоторые из его школьнических выходок — как следствие темперамента и молодости поэта»4. «Мы помним его еще цветущим юношею, когда он жил некогда в Одессе и написал здесь многие из своих очаровательных произведений»5.

«Своими чудными звуками, своими вдохновенными созданиями он выражал все поэтические стороны современной жизни русского мира, и выражал их так глубоко, так прямодушно, так возвышенно. Он указывал нам на все великое нашего века, доступное всеобъемлющему чувству его души, чувству такому могучему, такому поэтическому. Певец в высшей степени народный, он одинаково понимал и сокровеннейшие тайники русского мира, и общие черты жизни человечества. Картины внешней природы и глубокие явления мира нравственного облекались в его творениях в такую свежесть, в такую силу, в такую образность выражения. Ознаменованный печатью высокого гения, он рассыпал в разнообразных произведениях своих столько могущества и фантазии, что чем долее и глубже всматриваешься в них, тем более открываются в них целые миры неподражаемых красот». И в заключение: «О, над могилою твоей обольется горькими слезами каждый сын России, кому дорога русская слава, в ком горит светлая любовь ко всему родному!»6

М. С. Воронцов узнал о смерти Пушкина из письма М. И. Лекса, который когда-то служил в его одесской канцелярии, а в то время занимал высокий пост в Петербурге.

«Покорнейше благодарю за письмо Ваше, — писал Михаил Семенович Лексу. — Мы все здесь удивлены и огорчены смертию Пушкина, сделавшего своими дарованиями так много чести нашей литературе. Еще более горестно думать, что несчастия этого не было бы, если бы не замешались в этом деле комеражи, которые, вместо того, чтобы успокоить человека, раздражали его и довели до бешенства»7. (Комеражи — по-французски — сплетни, сплетники.)

И. С. Зильберштейн, опубликовавший этот отрывок из письма Воронцова Лексу, не поверил в искренность генерал-губернатора: «Несомненно, — что лицемерно-сочувственные строчки Воронцова о гибели поэта вызваны были желанием хитрого царедворца отделить себя в глазах общества от врагов Пушкина»8.

Михаил Семенович не был ни хитрым царедворцем, ни врагом Пушкина, а потому нет никаких оснований сомневаться в его искренности.

М. И. Леке, знавший о прошлой размолвке между М. С. Воронцовым и А. С. Пушкиным, решил познакомить с этим письмом В. А. Жуковского: «Имею честь препроводить при сем выписку из письма графа М. С. Воронцова. Он достойно чтит память незабвенного Пушкина и чрез то усиливает свои права на общее уважение»9.

В марте-апреле главной темой переписки М. С. Воронцова и А. X. Бенкендорфа была поездка Николая I, его супруги и наследника к Черному морю. В мае Михаил Семенович был вызван в Петербург, чтобы уточнить детали приема августейшей фамилии в Одессе и в Крыму. В столицу чета Воронцовых прибыла 29 мая. Михаил Семенович узнал здесь, что 2 марта на заседании комитета министров А. X. Бенкендорфу стало так плохо, что он еле добрался до дома и вынужден был лечь в постель. Когда Александру Христофоровичу стало немного легче, он впервые за 38 лет службы решил воспользоваться правом на отдых и уехал в свое имение Фалль под Ревелем (ныне это Таллинн). В связи с болезнью Бенкендорфа М. С. Воронцову пришлось обсуждать условия предстоящего путешествия августейшей фамилии с другими лицами.

Михаил Семенович и Елизавета Ксаверьевна намеревались встретиться в Петербурге с Н. Н. Пушкиной, чтобы выразить ей свое соболезнование в связи со смертью Александра Сергеевича. Но к этому времени вдова поэта уехала вместе со своими детьми в имение Полотняный Завод. Поэтому соболезнование было передано Воронцовыми, видимо, через В. А. Жуковского или через кого-то еще. А Жуковский, со своей стороны, обратился к Воронцову с просьбой содействовать распространению подписки на посмертное издание сочинений Пушкина, деньги от продажи которого предназначались вдове и детям поэта.

Чета Воронцовых встретилась с Н. Н. Пушкиной лишь в 1849 году в свой очередной приезд в Петербург. К этому времени Наталья Николаевна уже носила фамилию Ланская. Она вышла замуж за генерала П. П. Ланского в 1844 году — через 7 лет после смерти Пушкина.

Встреча произошла на званом вечере в великолепном особняке Лавалей на Английской набережной. У Лавалей часто устраивались концерты и рауты. Здесь бывали и Пушкин с Натальей Николаевной, и Жуковский, и Лермонтов. Не отказывались от приглашений на балы и вечера и император с императрицей.

О встрече с Елизаветой Ксаверьевной Наталья Николаевна написала мужу. «В течение всего вечера я сидела рядом с незнакомой дамой, которая, как и я, казалось, тоже не принадлежала к этому кругу петербургских дам и иностранцев-мужчин». Узнав, что ее соседкой является графиня Е. К. Воронцова, Наталья Николаевна напомнила ей об их очень давнем знакомстве, которое произошло на таком же вечере 17 лет назад.

Графиня не могла прийти в себя от изумления. «„Я никогда не узнала бы вас, — сказала она, — потому что, даю слово, вы тогда не были и на четверть так прекрасны, как теперь, я бы затруднилась дать вам сейчас более 25 лет. Тогда вы мне показались такой худенькой, такой бледной, маленькой, с тех пор вы удивительно выросли“. Вот уже второй раз за это лето мне об этом говорят. Несколько раз она брала меня за руку в знак своего расположения и смотрела на меня с таким интересом, что тронула мне сердце своей доброжелательностью. Я выразила ей сожаление, что она так скоро уезжает и я не смогу представить ей Машу; она сказала, что хотя она и уезжает очень скоро, но я могу к ней приехать в воскресенье, в час дня она будет совершенно счастлива нас видеть. По знаку своего мужа она должна была уехать и, протянув мне еще раз руку, она опять повторила, что была очень рада снова меня увидеть»10.

Вторая встреча не состоялась. Когда Н. Н. Ланская с опозданием приехала к Е. К. Воронцовой, то оказалось, что та уже уехала в Петергоф. Больше, видимо, Елизавета Ксаверьевна и Наталья Николаевна не встречались.

Завершив в Петербурге необходимые переговоры, с разрешения императора М. С. Воронцов отправился в Фалль к больному другу. Его приезду была рада вся семья А. X. Бенкендорфа. Из Фалля Воронцов привез Николаю I два письма от Александра Христофоровича. Тот, не надеясь на окончательное выздоровление, попросил императора разрешить ему написать завещание на имя жены. Император не возражал, и завещание было составлено.

В память о дружбе М. С. Воронцова и А. X. Бенкендорфа в парке Фалля была установлена чугунная скамья. На спинке скамьи был изображен герб и написан девиз рода Воронцовых «Semper immota fides» (Всегда непоколебимая верность).

8 июля М. С. и Е. К. Воронцовы покинули Петербург. По прибытии в Одессу Михаил Семенович организует три временные комиссии. Первая должна была позаботиться о почтовых и верховых лошадях, о седлах и всякого рода сбруе. Вторая отвечала за помещения, в которых будут жить путешественники, за мебель, посуду, еду, вина. Третья заготовляла и распределяла съестные припасы. Некоторые товары и продукты пришлось выписать из-за границы. В Константинополе были куплены египетские циновки, турецкие шали, ковры и мебель. В Алупке спешно достраивались центральный и столовый корпуса воронцовского дворца.

С 18 августа по 3 сентября Николай I присутствовал на больших военных маневрах и смотре в Вознесенске. Был здесь и М. С. Воронцов. Но он постарался уехать оттуда пораньше, чтобы проверить, все ли готово в Одессе и в Алупке к приему высоких гостей.

Императрица Александра Федоровна прибыла в Одессу 4 сентября, а Николай I и его свита пожаловали в ночь с 5 на 6 сентября. Остановились гости во дворце генерал-губернатора.

6 сентября в здании Биржи состоялся ужин и бал. Гости были поражены украшением зала: росписи на стенах, лепные капители, 15 люстр в форме серебряных якорей, обвитых золотыми канатами с фестонами из морской травы. Для ужина, на котором присутствовало около 700 человек, к Бирже был пристроен временный деревянный зал.

На прием гостей было израсходовано 70 тысяч рублей, но не из городской казны. 42 тысячи были собраны состоятельными одесситами по подписке, а остальные были выручены от продажи леса от временных построек и разных вещей, оставшихся после бала.

В следующие дни император и императрица посетили театр и собор, Ришельевский лицей, Институт благородных девиц, ботанический сад, больницу, Карантин. Побывали они и на городской художественно-промышленной выставке. Император даже выпил рюмку вина за здоровье художников и ремесленников. Кроме того, он провел смотр двух батальонов Подольского егерского полка и вновь сформированного Дунайского казачьего полка.

Николай I остался доволен увиденным в Одессе. Немалая роль в развитии города принадлежала его градоначальнику А. И. Левшину, назначенному на эту должность в 1831 году. Император пожаловал ему орден Св. Анны первой степени «за отлично-усердную службу и полезные труды».

Утром 9 сентября их величества отправились на военном корабле «Северная звезда» в Севастополь. Остальные гости разместились на пароходах «Мария-Анна», «Нева», «Громоносец» и «Петр Великий». В Севастополе Николай I осмотрел порт и корабли Черноморского флота. Вместе с супругой побывал в Бахчисарае. По пути их приветствовали мирзы и другие татары в национальных одеждах.

Николай I, посетив Орианду, высочайшим указом изволил подарить это имение Александре Федоровне, своей супруге. Оно было приобретено еще в 1825 году Александром I и перешло по наследству к его преемнику на престоле. Тогда же Александр I предложил М. С. Воронцову взять на себя управление этим имением. Согласно воле их величеств Николая Павловича и Александры Федоровны Орианда и теперь осталась в управлении Михаила Семеновича.

18 сентября в первом часу пополудни гости прибыли в Алупку. Елизавета Ксаверьевна встретила их хлебом и солью. Императора помимо свиты сопровождали около пятисот человек. Всех их разместили в зданиях дворцового комплекса. После обеда в 8 часов вечера окрестные горы, леса, деревья парка запылали множеством огней. Вряд ли кто из гостей видел такую иллюминацию.

На следующий день Николай I отплыл на «Северной звезде» в Керчь, а императрица и другие гости остались в Алупке. Императрица и великая княгиня Елена Павловна совершили верховую прогулку по окрестностям. Вечером на импровизированной сцене, устроенной в столовом корпусе дворца, гостям был представлен французский водевиль. Действие сопровождалось игрой Елизаветы Ксаверьевны на фортепьяно.

30 сентября августейшие особы покинули Алупку. В рескрипте Николая I, врученном М. С. Воронцову, говорилось: «Посетив ныне, после 9 лет, город Одессу, я с удовольствием нашел в нем столичный порядок. Значительное распространение и возведение многих красивых зданий свидетельствуют о цветущем оного состоянии. С равным удовольствием посетил я вновь Крым, после 21 года, и искренне радовался, видя быстрые успехи в устройстве этого края, столь обильного средствами к внутреннему благосостоянию, коему непременно способствовать будет отлично исполняемое устройство по Южному берегу Крыма прочных и удобных дорог. Относя все сие к постоянной благоразумной заботливости и неусыпным трудам Вашим, я исполняю долг для Меня приятный, изъявляя Вам полную и совершенную признательность за отлично-полезное служение Ваше»11. А императрица посетовала, что Черное море так далеко от моря Балтийского.

В то время когда в Крыму развлекали высоких гостей, в Одессе произошли события, вновь всколыхнувшие весь город. Но теперь причина волнений была трагической.

22 сентября в город прибыло судно «Самсон». Его шкипер Аким Алексеев рассказал карантинным чиновникам, что «Самсон» заходил за дровами в одно неблагополучное турецкое местечко. После чего жена шкипера заразилась чумой и вскоре скончалась. Тело умершей лежит в каюте уже семь дней.

Карантинные чиновники не поверили шкиперу. Они решили, что его жена умерла не от чумы, а от побоев мужа. И тот, боясь уголовной ответственности, придумал историю про чуму. В Одессе покойную похоронили на чумном кладбище, а экипажу разрешили заняться разгрузкой судна.

До 6 октября все было благополучно, но в этот день 5 матросов почувствовали себя плохо. Больные были срочно отправлены в чумной квартал города. 10 октября умер один из них, 20 октября — второй. 22 октября по распоряжению градоначальника Одессы А. И. Левшина город был оцеплен, чтобы зараза не вышла из его пределы.

Днем раньше, 21 октября, в Ялту из Одессы прибыл корабль «Петр Великий», который должен был следовать дальше в Керчь. М. С. Воронцов, узнав о вспышке чумы, отправил «Петра Великого» обратно в Одессу, а сам поспешил туда же сухим путем.

В Одессу Михаил Семенович прибыл в полдень 25 октября. 26 октября он обратился к горожанам с воззванием, в котором говорилось, что всякий день в 11 часов утра генерал-губернатор будет встречаться у Биржи с гражданами, с комиссарами частей, назначенных для наблюдения за здоровьем горожан, с властями, с медиками, выслушивать их мнения и принимать необходимые меры.

В Одессе М. С. Воронцов узнал, что А. И. Левшин совершил не единственную ошибку, отправив корабль с известием о вспышке в городе чумы. Прежде чем оцепить город, градоначальник выслал из него несколько сотен чумацких подвод, привезших в Одессу пшеницу из разных губерний. Кроме того, он отправил без карантинной окурки письмо Николаю I с сообщением о чумной заразе. Эти просчеты А. И. Левшина могли привести к распространению чумы за пределами Одессы.

В чумной квартал продолжали поступать новые больные. На чумном кладбище появились свежие могилы. Но эпидемия еще не успела охватить весь город. М. С. Воронцов обратился к горожанам с новым воззванием. Он отметил, что за прошедшие две недели сделано многое для борьбы с чумою, однако меры предосторожности необходимо усилить. Вскоре и богослужения в церквах стали проходить с некоторыми ограничениями.

А 4 декабря священник Успенского монастыря Головченко добровольно вошел в карантин для совершения разных христианских треб. Теперь даже зачумленное мертвое тело хоронилось с отпеванием.

Указом от 6 декабря Николай I ввел в Одессе вместо должности градоначальника должность военного губернаторa. Им стал действительный тайный советник граф А. П. Толстой с чином генерал-майора. А Левшин, лишенный звания градоначальника за упущения в борьбе с чумой, должен был заниматься карантином.

Положение в Одессе постепенно улучшалось. 10 декабря в городе открылись магазины и лавки. Однако торговля в них велась с предосторожностями: 1. Никто из покупателей не должен входить в магазин или лавку. 2. У открытых дверей торговых заведений должны быть протянуты веревки или сделаны барьеры. 3. Покупатель берет купленную вещь не из рук магазинщика, а со стола. 4. Золото, серебро и медь за купленный товар кладутся в чашки с уксусом или водой, а ассигнации — в особый ящик, которые вечером окуриваются хозяином магазина.

22 декабря в циркуляре, направленном М. С. Воронцовым комиссарам, прикрепленным к разным районам города, говорилось, что уже более двух недель в городе и в предместьях не фиксируется новых случаев заболевания. Из чумного квартала стали выходить выздоровевшие.

Таким образом, новый, 1838-й, год одесситы встречали победителями чумы. В «Одесском вестнике» за 26 января 1838 года появилось сообщение, что с 25 января Новороссийский и Бессарабский генерал-губернатор граф М. С. Воронцов вновь принимает просителей по два раза в неделю — во вторник и в субботу — с 11 часов утра в доме, занимаемом канцелярией его сиятельства. Днем раньше, 24 января, было снято оцепление вокруг Одессы, и одесситы вступили в обыкновенные сношения со всеми губерниями Российской империи.

Вскоре решением Николая I были учреждены особые золотые и серебряные медали для ношения в петлице на Александровской ленте. Они вручались всем лицам, участвовавшим в борьбе с чумой. Кроме того, за отличное исполнение обязанностей во время карантина в Одессе император объявил свое монаршее благоволение штаб- и обер-офицерам 2-го батальона Виленского егерского полка, а нижним чинам батальона в числе 571-го человека его величество изволил пожаловать по рублю, по фунту мяса и по чарке вина каждому.

Таким — тревожным, печальным, радостным и трагическим — оказался для одесситов и четы Воронцовых 1837 год.