Глава X РУССКИЙ ОККУПАЦИОННЫЙ КОРПУС

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава X

РУССКИЙ ОККУПАЦИОННЫЙ КОРПУС

После окончательной победы над Наполеоном во Франции была восстановлена монархия. Новым королем стал Людовик XVIII. Не надеясь на собственные силы, король обратился к государям стран-победительниц с просьбой оставить на время во Франции часть войск, для обеспечения порядка. Просьба короля была удовлетворена. В составе 150 тысячной армии союзников находился русский оккупационный корпус под командованием М. С. Воронцова.

В инструкции «О целях и характере русского оккупационного корпуса во Франции», подписанной Александром I в сентябре 1815 года, объяснялось, почему командующим корпуса он выбрал М. С. Воронцова: всей своей прежней службой граф заслужил доверие императора и народа и уважение среди военных; в частях, которыми он командовач, была строгая дисциплина, а кроме того, у М. С. Воронцова сложились хорошие отношения с герцогом Веллингтоном, назначенным командовать всеми оккупационными войсками.

Оккупация должна была продлиться пять лет. В русский оккупационный корпус входили 2 пехотные и 1 драгунская дивизии, пионерская рота, 2 запасных артиллерийских парка и подвижной магазин. Всего в корпусе было 36 334 человека, включая и невоеннообязанных. Командиры дивизий генерал-лейтенант Е. Е. Удом 2-й, генерал-лейтенант Г. И. Лисаневич и генерал-лейтенант И. И. Алексеев были старше М. С. Воронцова годами. Они участвовали еще в походах П. А. Румянцева и А. В. Суворова. Но без обиды приняли то, что ими будет командовать более молодой генерал.

Как прежде в полку и в дивизии, так теперь в корпусе М. С. Воронцов занялся кадровым вопросом. Он хотел, чтобы в его подчинении были офицеры, близкие ему по взглядам. «Если бы не с тобою, любезный мой друг, — пишет ему И. В. Сабанеев, — то истинно бы поссорился. Взять у меня двух таких молодцов, как Лисаневич и Ахлестышев, можно делать только тебе со мною <…> Взяли у меня двух славных генералов и два лучших полка». «Единственное желание мое состоит в том, чтоб тебя произвели: тогда я дезертирую к тебе в команду, где бы ты ни был»1, — признавался он. Однако Михаила Семеновича долго не производили в полные генералы, и Сабанеев так и не смог стал членом его команды. А Закревский обратился к Михаилу Семеновичу с упреком: «Позвольте поставить вам на вид, что вы действительно так располагаете, как отличный хозяин в дивизии, и хотите дурных сбыть в другие дивизии, а хороших перетащить к себе»2.

Первоначально русский оккупационный корпус был расквартирован в департаментах Мерт, Мозель, Мец, Марна и Верхняя Марна, а корпусная штаб-квартира располагалась в городе Нанси. 25 ноября герцог Веллингтон подписал распоряжение о передвижении корпуса к бельгийской границе. Теперь русская оккупационная зона раскинулась вдоль северной границы Франции на территории длиной в 120 километров и шириной от 20 до 6о километров. На французских картах и сегодня встречаются русские названия: «Русский редут» («Fort des Russes»), «Русское кладбище» («Cimetiere des Russes»), «Русская тропа» («Chemin des Russes»). Корпусная квартира размещалась в крепости Мобеж.

Жители департаментов и особенно города Нанси с сожалением расставались с русскими воинами, зарекомендовавшими себя более дисциплинированными, чем, например, баварцы и прусаки. В связи с этим Совет французских городов, в которые должны были прийти союзные войска, выразил желание принять именно русских. А жители Рокруа, узнав, что к ним придет русский гарнизон, посчитали, что им повезло. Однако вскоре французам пришлось разочароваться.

Начало 1816 года ознаменовалось со стороны русских рядом бесчинств и актов насилия. Уполномоченный французского правительства при русском оккупационном корпусе маркиз Бросар доложил об этих случаях Э. О. Ришелье, ставшему в 1815 году председателем совета министров Франции. Тому самому Ришелье, который был в прошлом градоначальником Одессы и генерал-губернатором Новороссийского края. «Начало расквартирования русских оказалось неблагополучным, — писал ему Бросар. — Сбылось то, что я, к сожалению, предвидел. В округе Авена царит неописуемый беспорядок. Он не меньше в округе Камбрэ»3.

Действительно, бесчинства военных участились. На насилие и жестокое обращение солдат с жителями жаловались мэры городка Монтиньи и сел Сен-Мартен, Вандежен и Сен-Супле. А из Живе и Шарлемона сообщили префекту города Камбрэ о том, что прибытие русских «еще усугубило страдание жителей; многие из них покинули свои дома и можно ожидать массового бегства населения»4. Заместитель мэра этого города заявил генералу Г. И. Лисаневичу, что «русские военные части ведут себя не как дружеские войска, а с неограниченным произволом, будто бы они вступили в неприятельскую страну»5.

Необходимо было принимать меры. И командующий корпусом М. С. Воронцов принял их незамедлительно. За кражу со взломом один солдат был прогнан сквозь строй, а другой расстрелян. Так же строго были наказаны и другие грабители и насильники. Французы посчитали принятые М. С. Воронцовым меры излишне суровыми. Но командующий считал, что без таких мер дисциплину и порядок в корпусе в мирное время не обеспечить.

С большим трудом устанавливались добрососедские отношения между корпусом и местными властями. Причиной очередного конфликта стало, например, устройство в населенных пунктах, где находились солдатские казармы, русских бань. М. С. Воронцов говорил, что чистота — основа здорового и веселого духа воинов. По его распоряжению каждой воинской части было выделено 100 франков на устройство бани. Но местные власти долго отказывались давать разрешение на их строительство.

Русские бани казались французам чем-то странным, без чего можно было бы и обойтись. Особенно удивлялись они привычке русских окунаться после бани в холодную воду. А солдаты с нетерпением ожидали, когда в их части будет своя баня. Командир гарнизона городка Живе В. И. Левенштерн отметил, что русский солдат охотнее обойдется без кровати, чем без бани, и добавил насмешливо: «В отличие от французского солдата, который прежде всего стремится блестеть своей наружностью и моется очень редко»6.

Много споров вызывало качество поставляемых корпусу продуктов питания. Французские поставщики в стремлении нажиться шли на обман. Так, для увеличения веса, они подмешивали в муку и зерно песок. Мэру Мобежа было доложено, что в одной партии муки оказалось столько песка, что выпеченный из нее хлеб невозможно было разгрызть. В другой раз из 45 мешков зерна было извлечено 79 килограммов песка. Видя, что его протесты не принимаются во внимание, М. С. Воронцов решил отказаться от поставок муки и договорился с булочниками о покупки у них хлеба.

Более серьезными оказались конфликты с таможенниками. М. С. Воронцов обещал Веллингтону, что сделает все возможное, чтобы помочь французским таможенникам в их нелегком деле. Однако добрые отношения с ними никак не налаживались. Конфликт следовал за конфликтом. Так, таможенники остановили двух казаков, ехавших в свою часть. Один казак, не поняв, что хотят от него французы, не остановился и был убит таможенником выстрелом из ружья. В другом случае таможенники зарубили в деревенском кабачке нескольких невооруженных русских солдат. На крики прибежали товарищи убитых и разоружили таможенников. М. С. Воронцов отметил, что при этом солдаты проявили дисциплину — они не отомстили таможенникам, а передали их французским властям.

М. С. Воронцов не раз обращался к Веллингтону с жалобами на действия таможенников. Он предупредил, что хотя офицеры корпуса запрещают солдатам мстить обидчикам, раздражение против таможенников достигло такой силы, что может дойти до крайности и завершиться большой бедой. В конфликт пришлось вмешаться Ришелье. С этого времени таможенное начальство стало строго спрашивать со своих подчиненных за каждый случай столкновения с русскими. Однажды после третьего предупреждения таможенники выстрелили в двух русских драгунов и в их французского сообщника. Те действительно занимались контрабандой. Слава Богу, обошлось без человеческих жертв. Была убита только лошадь Но таможенники поспешили извиниться перед М. С. Воронцовым. А Михаил Семенович выступил в защиту провинившихся, которых уже успели уволить.

По существовавшим правилам провинившихся перед русскими французов судили французские суды, а русских, посягнувших на интересы французов, — русские суды. Однако французские судьи были явно пристрастны в решениях, всякий раз выгораживая своих соотечественников. Мельника и его слугу тяжело ранивших вилами нескольких русских, вообще не наказали. Дело было прекращено якобы из-за недостатка улик. Француза, избившего двух русских офицеров, приговорили… к одному дню заключения и к штрафу в один франк. Другой француз нанес три удара саблей русскому солдату и был оправдан судом присяжных.

М. С. Воронцов был крайне возмущен поведением французских судей. Тем не менее он не одобрял самосуда со стороны своих подчиненных. Правда, когда в одном городе вспыхнула драка, он отправил туда на постой 150 человек, заявив, что постой продлится до тех пор, пока ему не выдадут виновных.

М. С. Воронцов был недоволен и тем, как ведется судопроизводство в его корпусе. Причиной плохого судопроизводства было слабое знание аудиторами (так звали в то время судей) законов. Михаил Семенович не отрицал необходимости суровых наказаний за серьезные проступки, за трусость в бою, за грабежи, за воровство. Он и сквозь строй прогонял виновных, и подписывал смертные приговоры. Но степень наказания, говорил он, должна соответствовать степени вины. Наказывать провинившихся надо не по произволу, а по закону.

Узнав, что по новому распределению военного министерства судебная часть, или аудиториат, досталась в руки А. А. Закревского, Михаил Семенович поделился с другом своими соображениями о том, как улучшить в армии судебное дело. Законов и правил, говорит он, у нас достаточно. Но они почти не применяются. Это происходит от наших аудиторов. Вместо того, чтобы быть законниками, то есть чтобы быть специально подготовленными, они просто пережалованы из фельдфебелей и унтер-офицеров.

Михаил Семенович ссылается на Петра I, который говорил, что перед армейскими офицерами стоят свои задачи. Петр считал, что офицеры не могут быть судьями. Для решения судебных дел «должны быть в армии аудиторы, кои должны быть хорошие юристы и знать совершенно все права и законы». Однако «вместо того, чтобы иметь юриста понимающего, как общие права, так и дух и смысл законов, у нас аудитор, а иногда в отсутствие оных (что, впрочем, все равно) фельдфебели и унтер-офицеры из крестьян, чуть-чуть читать и писать умеющие, и привыкшие думать, а часто и чувствовать, что палка есть единственный закон и управления роты верх человеческого искусства».

Михаил Семенович считал, что для улучшения работы аудиторов необходимо «не производить в чин сей из унтер-офицеров за храбрость или за беспорочную 12 летнюю службу, сопряженную с умением грамоты, ибо сии качества, хотя и почтенные, не имеют никакого отношения с должностью указателя и блюстителя законов». Нужно, пишет он, «поставить аудиторов на лучшую ногу и дать им больше жалованья»7.

Командующий не ограничился добрыми пожеланиями. Он составил проект правил для военных судов корпуса, показал его служившему в корпусе по дипломатической части С. И. Тургеневу и попросил того высказать свои предложения. С учетом замечаний Тургенева М. С. Воронцов составил документ «Некоторые замечания о производстве в корпусе военных судов» и опубликовал приказом по корпусу.

А. П. Ермолов скептически отнесся к идее М. С. Воронцова реформировать в армии судопроизводство. Он продолжал мыслить по старинке и не хотел быть равным с нижними чинами перед законом. Услышав от А. А. Закревского, что будто бы в корпусе у Воронцова слабеет дисциплина и что нижние чины оказывают неповиновение, Ермолов написал: «Он русского солдата трактует на манер иностранный. Он ударился в законы и беда!» А в другом письме Ермолов с иронией называл Михаила Семеновича «величайшим из министров, военным законодателем»8.

Если порой М. С. Воронцова не понимали и не соглашались с ним даже самые близкие его друзья, то что можно было ожидать от тех, кто завидовал ему и кто интриговал против него? Требование Воронцова следовать законам завистники и интриганы трактовали как проявление его тщеславия, как желание быть во всем выше всех. А чиновники военного министерства видели в его критике армейского судопроизводства критику их самих. И это рождало в них желание мстить Воронцову.

Каждодневной заботой Михаила Семеновича было решение административно-хозяйственных вопросов. Он добивается увеличения жалования офицерам. Считая, что денежное обеспечение солдат тоже недостаточно, он старался улучшить их питание. «Гр. Воронцов так много выхлопотал для наших офицеров, — писал в своем дневнике С. И. Тургенев, — что они никогда не имели так много денег, как теперь здесь. Солдатам тоже во многих местах хорошо»9.

В отношении нижних чинов М. С. Воронцов продолжал следовать прежним правилам — не позволял офицерам унижать их человеческое достоинство, запрещал наказывать палками во время учения, запрещал бить их по произволу. И это снова рождало кое у кого подозрение, что своими требованиями он подрывает в корпусе дисциплину. А. А. Закревский, например, советовал ему по-дружески: «Не давайте потачки людям и держите весь корпус в субординации, дабы можно было, когда надобности в нем не будет, привести домой. И ежели вы своим мастерством, нам известным, сие исполните, то слава ваша будет вечная»10.

Для нижних чинов Воронцов учредил в оккупационном корпусе школы для обучения солдат грамоте по ланкастарской системе. Непосредственными организаторами школ стали С. И. Тургенев и Н. А. Старынкевич. В этих школах учились не только солдаты, но и офицеры, не имевшие достаточного образования.

В корпусной типографии для этих школ были напечатаны «Краткая метода взаимного обучения для первоначальной школы Русских солдат, приспособленная равно и для детей» и «Собрание стихотворений для чтения в солдатских школах отдельного Российского корпуса во Франции». «Собрание стихотворений» начиналось одой Державина «Бог». Далее шли отрывки из стихотворений Ломоносова, Княжнина, Карамзина и Крылова.

Благодаря увеличению числа грамотных в корпусе все более возрастал поток писем на родину. За годы пребывания корпуса во Франции их было отправлено более 20 тысяч. По распоряжению Воронцова пересылка солдатских писем осуществлялась на средства корпуса. Кроме того, существовал строгий контроль за тем, чтобы в канцеляриях дивизий и полков не терялись письма, которые приходили солдатам от их родных из России.

В начале 1817 года А. П. Ермолов узнал из газет, что М. С. Воронцов стал членом Библейского общества и теперь распространяет слово Божие в подчиненном ему оккупационном корпусе. В связи с этим в письме к А. А. Закревскому Алексей Петрович заметил, что Воронцов не пройдет мимо чего-либо, «из чего можно извлечь пользу».

За свою пока еще короткую историю Библейское общество успело получить в России широкую известность. 11 января 1813 года состоялось первое заседание Санкт-Петер-бургского Библейского общества. С 1814 года общество стало называться Российским. Целью его было распространение в стране книг Священного Писания. М. С. Воронцов как человек глубоко верующий заботился о поддержании в корпусе православных традиций. В дни Великого поста по его разрешению командиры договаривались с поставщиками о замене мяса рыбой. Были созданы условия, чтобы все православные могли отговеть, а священники успели объехать полки и роты корпуса.

Но конечно же главной заботой М. С. Воронцова было сохранение на должном уровне боеспособности корпуса, для чего регулярно проводились учения и маневры. Когда не было маневров, командующий устраивал по два похода в неделю от 15 до 25 верст, чтобы люди, по его словам, не заболели от лежания. В сентябре 1817 года смотр корпуса провел герцог Веллингтон и остался им вполне доволен.

М. С. Воронцов продолжал пополнять свое собрание географических атласов и карт. По его инициативе были проведены большие картографические работы. Добровольным и добросовестным исполнителем планов Михаила Семеновича стал оберквартирмейстер корпуса полковник ф. Ф. Шуберт.

Шуберт помимо выполнения своих прямых обязанностей организовал топографическую разведку местности и ее описание. К каждым учениям, смотрам и маневрам готовились необходимые топографические карты, планы, схемы и другие документы. Была проведена инструментальная топографическая съемка местности департаментов Арденны и Марна, а также картографирована территория между реками Шельда и Маас. Были составлены подробные планы городов Мобеж, Клермон и Сен-Менеульда.

Летом 1818 года в Мобеже побывал Ф. В. Ростопчин. Ему казалось, что он находится не во Франции, а в России, что Мобеж такой же русский город, как, например, Клин или Коломна. Везде квас, сбитень, русские печи, даже брань русская. Разъезжают дрожки, звучат родные песни, по-русски пляшут. Вывески на лавках и те написаны по-русски. Что касается командующего, писал Ростопчин, то его боготворят и свои, и французы, так как он хотя и строг, но справедлив и доступен.

Важной задачей для М. С. Воронцова было установление добрососедских отношений с местным населением. Он требовал, чтобы офицеры и солдаты корпуса не только неукоснительно соблюдали французские законы, но и помогали местным жителям. Он не оставлял без внимания ни одной жалобы гражданских лиц на его подчиненных. Виновных ожидало неминуемое наказание.

Отношения между офицерами и солдатами корпуса и местными жителями становились с каждым месяцем все более дружескими. В страдную пору солдаты помогали крестьянам в уборке урожая. В голодный год жителям селения Живе было роздано запасное зерно гарнизона. Кроме того, в корпусе стали собирать пожертвования для голодающих. В записке заместителя префекта города Ретеля говорилось: «Господа генералы и офицеры русской армии лично дали большие деньги. К ним прибавились сборы, которые они провели у всех офицеров, стоящей в моем округе бригады»12. На пожертвования офицеров для приходской церкви этого города был приобретен орган, выкована железная решетка и отлит самый большой колокол. Командующий издал приказ по корпусу, чтобы военные чины не ходили и не ездили по полям, а пользовались тропинками и дорожками, пересекавшими поля, и чтобы никто не ловил рыбу в реке, если она отдана на откуп местному жителю. Офицеры и солдаты корпуса вместе с французами патрулировали города, боролись с поджигателями и пожарами. В частности, капитан Атамонов и его солдаты спасли от пожара село Сар-Потри.

Русские не отказывались от участия в местных празднествах и увеселениях. В одном городе в день тезоименитства Людовика XVIII на торжественном банкете М. С. Воронцов провозгласил несколько тостов за короля, за французскую нацию. Перед фасадом ратуши был вывешен транспарант с изображением держащих друг друга за руки русского и француза. Над ними витала аллегория славы со словами: «Да здравствуют русские и французы. Союз между Александром I и Людовиком XVIII утверждает благополучие обоих великих народов». По словам мэра Сорле-Шато, русские и французы, казалось, «образовали одну единую семью». В Амьене участники празднества «не помнили себя от восторга, когда генерал Полторацкий встал и предложил выпить за благополучие французской и русской наций, объявив, что оба государя и оба народа одно целое». Заместитель префекта Живе сказал: «Такой союз между двумя народами, не так давно воевавшими друг с другом, не имеет прецедента»13.

В городах часто устраивались балы. На одном из балов русские солдаты «вместе с жителями танцевали вальс и плясали казачок к великому удовольствию женщин». А офицеры корпуса прославились как непревзойденные танцоры, и без их участия бал не мог считаться настоящим балом.

В Петербурге с подозрением смотрели на тесное общение офицеров и солдат корпуса с местным населением. Кое-кто опасался, как бы полки не офранцузились, не прониклись бунтарским духом. Это общение, поощряемое М. С. Воронцовым, явилось еще одной причиной подозрительного отношения к нему высшей власти.

Михаил Семенович не терпел тех, кто служил из корысти. «В последние три недели, — писал он А. А. Закревскому, — прибыли сюда из России по крайней мере 6 или 7 офицеров, переведенные или просто прикомандированные по протекции сюда для того только, чтобы пользоваться здешним содержанием». А «всякий штаб-офицер стоит здесь Государю ежегодно от 8 <…> до 14 000 рублей»14.

Подобными замечаниями Михаил Семенович, естественно, увеличивал число своих недругов. Одни завидовали его богатству, знатности и популярности в армии, другие считали вредными все его нововведения в корпусе. В бумагах, поступавших из Петербурга, командующего корпусом критиковали то за одно, то за другое. При появлении в Мобеже очередного фельдъегеря у Михаила Семеновича портилось настроение. Если фельдъегерь приезжал под вечер, то он откладывал знакомство с привезенными бумагами до утра, чтобы не портить себе сон.

В конце концов, выведенный из себя бесконечными придирками, М. С. Воронцов отправил письма императору и П. М. Волконскому, начальнику Главного штаба, в которых сообщил о многочисленных нападках на него и о невозможности в связи с этим служить. А. А. Закревский, узнав об этих письмах, с упреком обратился к другу: «Скажите, почтенный граф Михаил Семенович, как не стыдно при вашем уме сие написать, если позволите сказать, не обдумавши! Кто может на вас нападать и недоброжелательствовать? Не вам служба нужна, а вы отечеству <…> Вы и все в России благомыслящие люди знают, что у нас Воронцовых немного. По сему общему мнению вы и должны так поступать». «Будьте уверены, — продолжал Закревский, — если мы в некоторых предметах не соглашаемся и иногда бранимся, то сие происходит с моей стороны ни от чего иного, как из любви и уважения моего к вам и того всегдашнего расположения вашего ко мне, которое я в полной мере чувствовать умею»15.

В ответ Воронцов пишет Закревскому, что тот слишком хвалит его и в то же время не хочет признать гонений на него. «Я совсем не думаю, чтоб я нужен был службе, напротив, она мне нужна, потому что я к оной привык, что, проведши в оной лучшее время жизни моей, всякое другое состояние мне сперва покажется скучно: но нельзя с нею не расстаться, когда она сопряжена с унижением, и мне лучше будет не только быть вне оной, но хоть в пустыне, нежели всякий день ждать неприятность и быть трактованным как последний человек»16.

Через месяц Михаил Семенович снова пишет другу о напрасных обвинениях и нападках на него: «Ежели в Петербурге верили (а что верили, в том и сомнения нет), что я здесь завожу татарщину и не занимаюсь предписанным, то должно бы меня тотчас сменить, ибо положим, что у меня и были мысли в рассуждении ученья несогласные с предписанными, все-таки надо мне быть сумасшедшему или пошлому дураку и скотине, чтобы думать и сметь делать в войсках государевых не по повелению Государя, а по моей голове»17.

Пытаясь оправдаться, Михаил Семенович явно лукавил. Да, он действовал в соответствии с повелениями государя, но в то же время и в соответствии со своими принципами. Он по-своему понимал эти повеления, он их совершенствовал, добавляя собственные правила, по которым жили подчиненные ему воинские части.

В Мобеже М. С. Воронцова навестил И. Ф. Паскевич. Он признался, что ожидал найти корпус в беспорядке, но ошибся. Михаил Семенович с возмущением написал А. А. Закревскому: «Неужели Паскевич, служивший со мною четыре года вместе, мог сему поверить на мой счет; какие же должны быть на мой счет у вас толки? И какие должны быть мои чувства, когда я вижу подобное возмездие за усердие и старание, коим нет свидетеля кроме Бога. Не могу описать тебе, сколь мне отвратительно об этом думать и сколь я более и более чувствую, что оставаться служить не могу и не должен»18. Действительно, не так-то просто было оставаться на службе, если даже друзья не понимали тебя.

15 марта 1818 года на открытии польского сейма Александр I произнес программную речь. Он говорил в ней о даровании польскому народу конституции. В России многие восприняли это решение императора как обещание дать подобную конституцию всей стране. Большинство дворян было против введения конституции в России. Они опасались, что за этим последует отмена крепостного права и начнутся крестьянские бунты. Такого же мнения были и многие военные.

А. А. Закревский отнесся к речи Александра 1 с сочувствием, а М. С. Воронцов назвал речь «великодушной и прекрасной». Он не испугался ни дворянского возмущения, ни крестьянских бунтов. Он по-прежнему открыто говорил о необходимости «постепенного увольнения от рабства мужиков в России».

Из газет М. С. Воронцов узнал о смерти М. Б. Барклая-де-Толли, которая последовала 14 мая 1818 года. Между ним и Барклаем-де-Толли не было близких отношений. Но он раньше многих одобрил тактику Барклая по сохранению русской армии в начальный период Отечественной войны, а бывший военный министр и главнокомандующий высоко ценил полководческий дар Михаила Семеновича. Смерть фельдмаршала, писал Михаил Семенович А. А. Закревскому, еще больше укрепила его намерение уйти в отставку и быть подальше от злости и интриг. «Он был действительно один покровитель мой в армии и всегда был ко мне милостив»19.

М. С. Воронцов надеялся, что во время поездки по европейским странам Александр I побывает в его корпусе и увидит, что корпус не офранцузился, что они все остались русские, что он не завел в корпусе татарщины и что якобинством в корпусе не пахнет. Однако друзья Михаила Семеновича, зная об увлечении императора «акробатством» и «парадными штучками», опасались, что тот не будет в восхищении от корпуса. Ведь у Воронцова «парадные штучки» были, как и прежде, не в чести.

Раньше императора в путешествие по европейским странам отправился его брат великий князь Михаил Павлович. Вдовствующая императрица Мария Федоровна назначила руководителем этой поездки И. Ф. Паскевича. Паскевич сообщил Воронцову, что Михаил Павлович имеет позволение от государя осмотреть его корпус и после осмотра написать, каким он его нашел.

Великий князь также был сторонником «акробатства» и хорошо знал «парадные штучки», поэтому Паскевич опасался, что он останется недоволен корпусом Михаила Семеновича и дурно аттестует его государю. «Правду сказать, — написал Паскевич впоследствии, — граф Воронцов весь свой век пренебрегал образованием войск, полагаясь исключительно на храбрость и расторопность русского солдата, которые считал его врожденными качествами»20.

Паскевич знал, что в корпусе нет той блестящей парадной выучки, которую требовали высшие военные чины, да и члены августейшей фамилии. А поэтому он решил принять меры, чтобы обезопасить друга. «Ваше высочество, — обратился Паскевич к великому князю, — Вы в трудном положении. Вы можете, конечно, донести, что в корпусе плохая выучка; но подумайте, что Вы тем обидите одного из лучших и достойнейших генералов русской армии и храброе его войско, с которым надо Вам будет когда-нибудь служить, и не забудьте, что Воронцов нужен русской армии». Заступничество Паскевича подействовало. Михаил Павлович, побывав в корпусе, в своем отчете «так благородно отозвался и с такою редкою осторожностью, что Государь остался доволен и уважил его мнение»21.

В сентябре 1818 года в Ахене состоялся первый конгресс Священного Союза — союза Австрии, Пруссии и России. По просьбе французского правительства на конгрессе было принято решение о досрочном выводе оккупационных войск из Франции. Из Ахена Александр I отправился в городок Валансьенн, расположенный невдалеке от Мобежа. Здесь 9 октября император долго беседовал с Воронцовым. Михаил Семенович вышел из кабинета растроганным.

10 октября у Валансьенна состоялся парад и смотр русского войска, обоза и артиллерийских парков. После смотра император сказал М. С. Воронцову, что войско двигалось недостаточно бодрым шагом. Михаил Семенович ответил с достоинством: «Ваше Величество, этим шагом мы пришли в Париж». Позже император сделал еще одно замечание — в церемониальном шаге солдаты не вытягивают носки. Для государя вытягивание носков было важнее всего.

11 октября здесь же в Валансьенне состоялись маневры русских, английских, ганноверских, саксонских и датских войск. Командовал маневрами герцог Веллингтон. Российское войско победило на маневрах и было удостоено похвалы Веллингтона. Но Александр I и цесаревич Константин Павлович не были удовлетворены выучкой своего войска. Правда, при Веллингтоне они не стали высказывать своих претензий к корпусу Воронцова.

Александр I посетил одну из школ, в которой солдаты корпуса обучались по ланкастерской системе, и остался доволен. Однако через несколько лет он подписывает указ о запрещении ланкастерских школ в России. Власти увидели в них «средство распространения вольнодумства и мятежа» в народе. В отличие от властей, М. С. Воронцов видел в распространении грамоты среди крестьян не опасность для страны, а одно из условий улучшения их жизни, и продолжал открывать школы в своих имениях.

12 октября в Мобеже был дан прощальный обед. В этот же день было объявлено, что графу Воронцову жалуется орден Св. Владимира 1-й степени. Слух о том, что он будет произведен в генералы от инфантерии, на что надеялся и сам Михаил Семенович, не подтвердился.

Орденом Св. Владимира награждались и за военную, и за гражданскую службу. Награждение этим орденом М. С. Воронцова свидетельствовало, что государь и высшие военные чины остались недовольны его командованием оккупационным корпусом.

«Совесть меня ни в чем не упрекает, — писал Воронцов Закревскому, — корпус поддерживал в течение трех лет и даже возвысил честь имени русского, при том остался совершенно русским, не потерял ни в чем ни привычек, ни обычаев своей родины; люди всем довольны, одеты, смертности так мало, что и примера тому никогда не было, беглых почти нет»22.

«Я желал совсем не того, что вы по всей справедливости заслуживаете, — ответил ему Закревский. — Но делать нечего; сим доказано, что не совсем вас любят, как по заслугам вашим следует. Плетью обуха не перешибешь»23.

А. X. Бенкендорф поздравил Воронцова с орденом Св. Владимира, но добавил, что надеялся на присвоение ему звания полного генерала. А С. Р. Воронцов, отец Михаила Семеновича, слышал, что «герцог Веллингтон принял более к сердцу, чем Михаил, это невнимание к его заслугам» и что он «просил принца Валлийского пожаловать Михаила кавалером военного ордена Бани 1-й степени»24.

Единственное, что порадовало М. С. Воронцова, это то, что все его предложения о награждении генералов и офицеров корпуса были полностью удовлетворены. Он говорил, что считает эти отличия наивысшей наградой для себя. Он был особенно доволен тем, что несколько генералов, которые почти не имели средств к существованию, получили солидное денежное вознаграждение. «Ежели надо уже бы было выбирать из двух одно, т. е. чтобы наградить одного меня, а другим отказать, или чтобы меня забыть, а довольное число товарищей моих наградить, то я бы, конечно, выбрал последнее, — писал Михаил Семенович, — ибо на что мне и чин, коли и с оным мне было бы стыдно показаться сослуживцам моим?»25

Французы оказались справедливее в оценке руководства М. С. Воронцовым оккупационным корпусом. Секретарь мэрии Мобежа записал в книге отчетов: «Граф М. С. Воронцов <…> сумел поддержать безупречную дисциплину в своем корпусе и восстановить доверие. Его отношения с местными властями и жителями всегда отличались благожелательностью. К нему нередко обращались за помощью нуждающиеся. За трехлетнюю оккупацию города развилась торговля, и все, кто занимался каким-нибудь видом торговли, смогли за этот срок возместить ущерб и даже увеличить свое имущество. В последнее время Мобеж представлял собой процветающий город. Русские офицеры, которым свойственно милосердие, оказали большую помощь голодающим»26.

При прощании с корпусом жители Мобежа, Като-Камб-рези, Авена, Валансьенна и других городов изготовили медали с изображением М. С. Воронцова и выразили ему свою благодарность. Офицерам, командовавшими крепостями Живе, Ретеля и Рокруа, вручили почетные шпаги. На встречах пели песню Беранже «Священный союз народов».

Перед отправкой корпуса в Россию Михаил Семенович собрал сведения о долгах офицеров и солдат местным жителям и заплатил за всех них. Долгов набралось на 1,5 миллиона рублей. Для получения этой огромной суммы графу пришлось продать большое имение Круглое, доставшееся ему по завещанию от родной тетки княгини Е. Р. Дашковой. В благодарность за этот беспримерный поступок офицеры корпуса подарили Михаилу Семеновичу большую серебряную вазу с выгравированными на ней своими фамилиями.

15 октября 1818 года М. С. Воронцов отдал приказ по корпусу о возвращении в Россию. Полки корпуса стали покидать Францию. Михаил Семенович получил разрешение императора довести корпус до Германии, а затем отправиться в отпуск на неопределенный срок. «За одну личную ко мне милость я очень благодарен, а именно, что мне разрешено оставить корпус в Германии, когда почту приличным, и ехать в отпуск, насколько я захочу, к батюшке, — написал он Закревскому. — Потеряв кураж и ревность к службе, буду, по крайней мере, наслаждаться покоем между родными, далеко от зависти, от злобы и от забот»27.

В отчете Александру I о пребывании корпуса во Франции М. С. Воронцов не удержался от осуждения существовавшего в армии бесчеловечного отношения к нижним чинам: «Я был весьма уверен что, дабы укротить порки и вместе с тем поддержать дух и надежду добрых солдат, нужно строгое и неослабное наказание за важные проступки, сопряженные с действительными мерами для укрощения бесчеловечных и без разбору на одном капризе основанных притязаний, особливо таковых, кои еще, к несчастию, у нас в армии употребляются для узнания виновных, весьма часто сие делается над невинными и честными солдатами». «Одна из самых главных и нужных вещей есть, — считал он, — чтобы солдат знал, что за хорошее поведение в службе, честность, усердие и ревность в учении он должен надеяться на хорошее обращение с ним начальников, как противное поведение немедленно приведет его к строгому и справедливому наказанию»28.

Война с Наполеоном стоила России многих десятков миллионов рублей. Поэтому М. С. Воронцов был особенно доволен тем, что сэкономил для казны несколько миллионов, не ущемив при этом интересов ни офицеров, ни солдат.

Михаил Семенович был уверен, что полки корпуса и «в России также будут отличаться поведением, дисциплиною и субординациею»29. А среди военных было распространено мнение, что корпус М. С. Воронцова по возвращении на родину должен быть сохранен и что он может послужить образцом для реформ, которые следует повести во всей российской армии. Но многие высокопоставленные лица считали, что полки Воронцова заражены либерализмом, что в них нет должной дисциплины, а поэтому по прибытии на родину корпус был распущен.

По прошествии нескольких месяцев Михаил Семенович написал А. А. Закревскому, что начальник Главного штаба М. П. Волконский лично просил государя произвести его, Воронцова, в полные генералы, но получил отказ. «Немилость идет видно свыше»30. А это убивает в нем «всякую охоту и склонность к службе и заставляет думать о тысяче неприятных вещей». Но не служить Воронцов не мог. «Ежели бы я был женат то скорее бы привыкнул, но сего не будет, пока не встречу невесты точно по склонности и знакомству и, следовательно, не скоро еще будет, а между тем служить как будто под наказанием, без всякой по совести причины, никак не могу»31.

Скоро Михаил Семенович встретит невесту «точно по склонности», женится на ней и получит возможность распроститься со службой, исполняемой «как бы из-под палки».